Наследник 4 (СИ) - Шимохин Дмитрий

— Перебили! Всех! — хрипел он, валясь с коня. — Князь Старицкий… он не шуткует! Пленных не берет! Жжет всех, как псов шелудивых!

В стане «царевича» тут же началась паника. Слухи, которые сеяли скоморохи, обрели плоть и кровь. Атаманы, еще вчера кичившиеся своей удалью, растерянно переглядывались. Но добил их не рассказ беглеца, а вид, открывшийся с холма. Как войско Андрея, огромное, закованное в сталь пошло на приступ следующего острожка.

Вот только часть села окружил большой отряд всадников, дабы невозможно было прийти на помощь обреченным.

«Петр», который до этого храбрился, выскочил наружу, бледный как полотно. Он увидел разгромленный острожек на горизонте, увидел железное кольцо, начинающее сжиматься вокруг него. Ловушка.

— Коней! — взвизгнул он, теряя всякое царское величие. — Казну! Уходим! На юг!

В стане началась суматоха. Верная сотня самозванца, его личная охрана, бросилась седлать коней, навьючивать мешки с награбленным серебром. Остальные казаки, видя, что «царь» их бросает, растерянно метались, не зная, что делать — бежать следом или пытаться сдаться на милость победителя.

— Уходят! — доложил дозорный Скопину-Шуйскому.

Лицо молодого воеводы было спокойным и сосредоточенным. Он ждал этого.

— Не торопить, — отдал он приказ своим сотникам. — Пусть выйдут на дорогу. Дайте им поверить, что спаслись. А потом — гнать! Гнать, не давая опомниться! Отсекайте все своротки в лес, жмите их только на юг!

Как только отряд «Петра» — около сотни всадников с вьючными лошадьми — вырвался из села и устремился по южной дороге, конница Скопина-Шуйского ринулась за ними. Это была не атака, а загон. Могучая лавина всадников не пыталась их догнать и изрубить, она лишь висела на хвосте, отрезая любые пути к отступлению, подгоняя обезумевших от страха беглецов все дальше и дальше на юг — прямо в пасть капкана.

— Едут! — Агапка вскочил на ноги, его глаза горели. — Земля гудит!

Василий вскочил в седло, его рука легла на рукоять сабли. Люди в засаде замерли, превратившись в тени. По дороге, из-за поворота, вылетел первый всадник, за ним второй, третий… Целая сотня, гонящая коней без оглядки. Они не смотрели по сторонам. Они смотрели только назад, где за ними гнался страх в лице войска Скопина.

На вороном аргамаке, скакал сам «царевич Петр», его лицо было искажено ужасом.

— Сейчас! — прорычал Василий.

По его знаку с обеих сторон дороги рухнули заранее подрубленные ели, перегораживая путь.

Лошади на полном скаку врезались в неожиданное препятствие. Раздался дикий визг коней, хруст ломающихся костей и крики падающих людей. Передние ряды беглецов превратились в кровавое месиво.

— Взять их! — взревел Василий.

Со всех сторон из леса ударили стрелы, сбивая с седел тех, кто пытался развернуться. А затем, с диким гиканьем, из-за деревьев вылетели люди Агапки и Василия.

Стычка была короткой и злой. Охрана самозванца, зажатая между завалом и подоспевшим отрядом Скопина-Шуйского, дралась отчаянно. Лязг стали, хриплые вопли, предсмертные стоны — все смешалось в один страшный звук.

Сам «Петр», сброшенный с коня, пытался отползти в кусты, но Василий, прорубившись к нему, соскочил с коня и, схватив самозванца за шиворот богато расшитого кафтана, рывком вздернул на ноги.

— Попался, царевич-воробей! — выдохнул он ему в лицо.

К этому моменту подоспел и отряд Скопина-Шуйского. Молодой воевода, видя связанных пленников и поверженного самозванца, с уважением посмотрел на Василия.

— Славно. Князь будет доволен.

Василий вытер саблю о кафтан одного из убитых казаков и посмотрел на жалкую, дрожащую фигуру «Петра».

— Доволен будет, когда мы ему эту… царевну-бородатую доставим, — усмехнулся он.

Весть о том, что «царевич Петр» схвачен, разнеслась по окрестностям быстрее степного пожара. Для казаков что были брошены в стане, это стало последним ударом. Они видели зарево над сожженными острожками своих товарищей, а теперь узнали, что их «государь», который бросил их теперь пленник. Вера, и без того надломленная, рухнула окончательно.

Им не пришлось долго выбирать между кнутом и пряником. К полудню из ворот вышли трое, неся связанные сабли своих атаманов. Они бросили оружие на землю перед дозором Скопина-Шуйского и пали на колени.

Солнце перевалило за обед, когда в мой лагерь привели пленных. Картина была впечатляющей. В центре широкой поляны, перед строем моего войска, на коленях стояли сотни казаков — оборванные, грязные, со смешанным выражением страха и затаенного вызова на обветренных лицах. Перед ними, отдельно от остальных, под охраной моих сторожей, стояли их атаманы — десятка полтора самых отъявленных головорезов, связанных по рукам и ногам.

Их привели последними.

Жалкого, трясущегося «Петра» в его измазанном грязью бархатном кафтане бросили на землю чуть поодаль, как мешок с требухой. Он не смел поднять глаз, бормоча что-то о предательстве и царской милости.

Я сидел на Черныше, возвышаясь над этой толпой. Рядом со мной, на конях, застыли мои воеводы — хмурый Воротынский, дядя Олег, Скопин-Шуйский. Их лица были непроницаемы. Это был мой суд.

— Вы пришли на эту землю как воры и разбойники, следуя за лжецом, — начал я, и мой голос разнесся над притихшей поляной. — Вы пролили кровь, жгли дома, обездолили семьи. За это по закону Божьему и человеческому вам всем полагается одно — смерть.

По рядам пленных прошел испуганный ропот.

— Но я вижу, что многие из вас были обмануты, — продолжил я. — И я даю вам выбор.

Я указал саблей на связанных атаманов.

— Вот они! Те, кто подбил вас на разбой! Те, кто наживался на вашей крови! Те, кто бросил вас подыхать, как только запахло жареным! Их вина несомненна. Искупление может быть только одно.

Я обвел взглядом ряды казаков.

— Вы должны искупить вину. Не мольбой, а делом. Кровью! Вы сами свершите правосудие над этими душегубами. А после те из вас, кто готов присягнуть мне на верную службу и пролить свою кровь за землю православную, получат жизнь и искупление! Остальные… разделят их судьбу. Выбирайте!

Казаки замерли. Это было жестокое, но единственно верное решение. Я повязывал их кровью, делая соучастниками казни и отрезая пути к отступлению. После короткого, звериного замешательства из толпы раздался хриплый крик:

— Любо!

И тут же его подхватили сотни голосов. Казаки, еще мгновение назад бывшие пленниками, с яростью накинулись на своих бывших предводителей. Несколько коротких, страшных мгновений — и все было кончено.

Я дождался, пока стихнут последние крики, и снова поднял руку.

— Те, кто выбрал жизнь и службу, — целуйте крест!

И они, толкаясь и падая, бросились вперед, к отцу Викентию, которого я заранее велел привести из города. Они целовали крест, землю, мои стремена, кричали о верности и просили прощения.

В Нижний Новгород мы входили под колокольный звон всех церквей. Это был триумф. Впереди, в пышных одеждах, ехал я. За мной — мои воеводы и войска. А в центре колонны, в телеге, закованный в цепи, трясся бывший «царевич Петр» — главное доказательство моей победы.

Народ высыпал на улицы, забрасывая нас цветами и шапками, крича здравницы. На той самой паперти у церкви Иоанна Предтечи меня встречали Кузьма Минин и воевода Акинфиев.

Я спешился и поднялся по ступеням. Глядя на ликующую толпу и на свое огромное войско, заполнившее всю площадь, я чувствовал не только радость победы, но и еще больше ответственности.

Один пожар потушен, — думал я, принимая поклоны. — Теперь у меня есть войско, есть слава победителя и есть живой самозванец в цепях. Пора возвращаться в Москву. А там — и царя выбирать.

Глава 25

Глава 25

Но толпе было мало моих слов о победе. Им нужно было зрелище. Им нужно было растоптать свой страх.

— Елисей! — крикнул я, и мой голос легко перекрыл шум толпы. — Тащи его!