Наследник 4 (СИ) - Шимохин Дмитрий

Через час в палату, один за другим, вошли мои воеводы. Головы у всех гудели после вчерашнего пира, но лица были серьезны. Первым, тяжело крякнув, на лавку опустился князь Воротынский. За ним — молодой и сосредоточенный Скопин-Шуйский. Дядя Олег, Василий и Елисей остались стоять.

Я не стал ходить вокруг да около.

— Там, на поле, почти две тысячи пленных казаков, — начал я, не оборачиваясь от окна. — Две тысячи сабель. И две тысячи голодных ртов. Что делаем с ними, воеводы?

Воротынский хмуро погладил бороду. Ответ у него был простой, как удар бердышом.

— Казнить! — рявкнул он, не задумываясь. — Всех атаманов, что еще живы, — на кол. А из простых — каждого десятого в петлю. Для острастки. Остальных — в холопы, и разослать по монастырям, грехи замаливать. Дабы страх в них поселить и другим ворам неповадно было!

— Да что с ними возиться-то? — не согласился дядя Олег. Он был воином, а не тюремщиком. — Разоружить донага да отпустить на все четыре стороны. Пусть идут, куда хотят. Нам с ними возиться — только время терять да припасы на них тратить.

Я посмотрел на Скопина. Он единственный, кто молчал, обдумывая.

— Они воины, хоть и воры, — наконец произнес он. — Рубить головы тысячам — расточительство. Отпускать — глупость, они через месяц в новую ватагу собьются. Может, отобрать лучших? Тысячу-полторы, кто помоложе да покрепче, и влить в наши полки? Остальных отпустить.

Я выслушал всех. Три плана. И все три — ни к черту.

«Охренеть, советчики, — пронеслось в голове. — Один предлагает устроить бойню и рабство, другой — просто выпустить разбойников обратно на дорогу, а третий — влить полторы тысячи воров в мое войско, и получить возможный бунт уже в войсках. Гениально!»

— Нет, — сказал я твердо. Все взгляды тут же обратились ко мне.

— Казнить, князь Иван Михайлович, — я посмотрел на Воротынского, — значит, потерять людей, да и не по-христиански это. Отпустить, дядя, — я перевел взгляд на Олега, — значит, снова выпустить эту чуму на русские земли. А просто влить их всех в полк… — Я посмотрел на Скопина. — … значит получить измену в первом же бою. Мы сделаем иначе.

Я снова подошел к окну, глядя на пленных.

— Мы поступим по-другому. Мы их… разошлем.

Воеводы напряглись, ожидая развязки.

— Во-первых, — я загнул палец. — Вызнаем о самых активных, кто бесчинствовал. И что еще живы, — казним по тихой, что бы бучу ни кто не поднимал.

— Во-вторых, отберем людишек. Князь Михаил Васильевич! — обратился я к Скопину-Шуйскому. — Ты поможешь мне отобрать четыреста самых молодых, крепких и зубастых. Этих заберём с собой. В Москву. Сделаю из них полк. Полк, обязанный мне жизнью.

— А остальные? — спросил дядя.

— А остальным тоже найдем применение. Значит, так, — начал я, и все разговоры смолкли. — Дядя! Отберешь две сотни. Сотня стрельцов сопроводит их в Терский городок. Без оружия. Пусть там воеводе помогают, рубежи держат.

Дядя Олег довольно хмыкнул, поняв задачу.

— Князь Воротынский! Твоя забота — Тюмень. Отберешь три сотни. Также под крепким конвоем стрельцов. В Сибири люди всегда нужны, и бежать оттуда далеко.

Воротынский степенно кивнул.

— Двести человек — тут оставим, пущай порядок наводят, да отстраивают, то что порушили.

— Ивану Степурину! Передадите, пусть пять десятков отберет и со своим десятком в Старицу их сопроводит. Поднимать мои земли, поля расчищать от леса.

— Остальных с собой заберем, да по пути в городках будем оставлять на попечение воевод, каждый при деле окажется, — медленно закончил я.

Воеводы молчали, ошеломленные масштабом моего решения.

— Значит, решено, — подвел я итог, подходя к двери. — Дел много. Елисей — начинай вызнавать кто и как бесчинствовал. Только сильно не усердствуй, как закончишь ты, остальные отбором займутся. А там перед городом и соберем.

Далеко за полдень возле города опять собрали всех пленных, а рядом и войско встало.

По краям, отсекая пути к бегству, стояли ровными рядами стрельцы, положив бердыши на плечи и не спуская глаз с толпы.

Я выехал на Черныше, остановившись перед ними. Рядом застыли дед, дядя Олег, Воротынский и Скопин-Шуйский. Я дал тишине повиснуть, давая их страху как следует настояться.

— Казаки! — Мой голос ударил по площади, как кнут. Сотни голов в ужасе вжались в плечи.

— Вы пришли на эту землю как воры! — продолжал я, мой голос чеканил каждое слово. — Вы жгли села, грабили, убивали людей православных. На вас великая вина и смертный грех!

По толпе прошел низкий, полный ужаса стон.

— За это по закону Божьему и государеву — вам одна дорога! — Я указал саблей в сторону стены, где уже готовились виселицы.

Я сделал паузу, глядя, как страх на их лицах сменяется животным отчаянием. Кто-то завыл в голос, кто-то начал бить поклоны прямо в грязь.

— Но я обещал вам милость!

Гробовая тишина, звенящая, неверящая, повисла над площадью. Казаки замерли, боясь дышать.

— Однако милость без искупления не бывает! — возвысил я голос, переходя от кнута к прянику. — Как святые отцы накладывают на грешника епитимью, дабы он трудом и молитвой спас душу свою, так и я, князь Старицкий, даю вам дело! Один год! — Я поднял палец. — Вы будете нести службу там, куда я укажу. Каждому будет определено его дело!

Я дал пару мгновений, дабы они поняли, о чем я говорю.

— Кто этот год отслужит честно, кто докажет делом, а не словом, что раскаялся, — тот получит полное прощение. А тот, кто особо себя проявит, — станет служивым человеком, получит землю и жалованье!

И, чтобы добить их окончательно:

— А кто не захочет служить мне после искупления — вольному воля. Через год отпущу на все четыре стороны. Неволить не будем!

Тишина была такой, что слышно было, как фыркает мой конь. Они не верили. Они ждали смерти, а им предложили жизнь, землю и службу.

И тут один из казаков.

— Княже-батюшка! Милостивец! — взвыл он, и в его голосе были настоящие слезы. — Жизнь даровал!

И в ту же секунду они взорвались. Это был не радостный крик, а какой-то звериный, надрывный, истеричный вой облегчения.

— Вот только, среди вас есть, те кто на плевали на законы божьи и христианские, бесчинствовали словно лютые звери, — и я кивнул Елисею. Который стоял среди войск с готовой сотней стрельцов они тут же начали хватать, небольшую группу казаков, которых было не больше тридцати.

— Я князь Андрей Володимирович, воевода войска православного приговариваю их к смерти здесь и сейчас.

Казаки же которых тащили к виселицам, орали и сопротивлялись, но куда уж им. Через пару минут, они уже все болтались в петле.

Весь день в Нижнем Новгороде прошел в лихорадочной суете. Пока воеводы, следуя моим приказам, делили пленных казаков на группы, я решал вопросы снабжения. Нельзя было просто так выпнуть полторы тысячи голодных ртов в дальний путь.

— Кузьма! Савка! — вызвал я к себе Минина и Кожицу. — Выкупайте у города хлеб, сухари, солонину, крупу. Подводы готовьте. Каждая колонна казаков пойдет со своим обозом. Город не должен страдать из-за моих пленных, — я посмотрел им прямо в глаза. — Заплачу серебром сполна.

Купцы переглянулись. Минин кивнул, его лицо немного смягчилось.

— Будет сделано, княже. Справедливо решаешь.

На следующий день площадь перед кремлем заполнилась людьми. Я смотрел, как под конвоем хмурых стрельцов уходят первые три сотни — их путь лежал в далекую Тюмень. Как сотник стрельцов, покрикивая и раздавая подзатыльники, гнал две сотни, их ждал еще более долгий путь — в Терский городок. Как Иван Степурин, приняв под начало полсотни казаков, отправлялся в Старицу.

Каждая колонна шла без оружия, под строгим присмотром, но за ними тянулись подводы с едой — мое слово о милости подкреплялось делом.

— Агапка! — подозвал я его, когда последние колонны скрылись из виду. — Тебе дело особой важности. Пойдешь не сушей, а водой. Вон струг быстрый, людишек тебе дам гребцами. По Волге пойдешь, быстрее ветра.