Бунт (СИ) - Старый Денис

Но это меня он удивил. А вот мои действия наверняка удивили всех остальных. Матвеев… тот успел подойти к лежащему в нокауте бандиту, вытащил из сапога нож и приставил к горлу не подающего признаков жизни сумасшедшего.

— Боярин… оставить его потребно, спрашивать с кого будем за покушение? — поспешил я остановить Матвеева.

Но он лишь на секунду поднял на меня глаза, а после повторил замах.

— Пусть ведает каждый, что будет с теми, кто на государя нашего покушаться станет! — с этими словами Матвеев хладнокровно перерезал горло бандиту.

Я не стал скрывать свои эмоции, и, будто бы говоря: «Я знаю, зачем ты это сделал», — посмотрел на Матвеева. Уверен, что он правильно расценил мой взгляд.

И что это было? Не верю я, что Артамон Сергеевич Матвеев захотел извести Петра Алексеевича. И если бы в пистолете, в том, который выстрелил и попал в стол, не оказалось пороха, то я мог бы подумать, что всё это подстава.

Но вот иной пистолет выстрелил. Если бы я не ударил по ножке стула и Пётр Алексеевич не завалился бы, то весьма вероятно, что он уже лежал бы с пробитой головой. Тогда каков был сюжет игры Матвеева?

Это я обязательно узнаю, но теперь считаю, что имею право сказать:

— Петру Алексеевичу потребна добрая охрана. Почему рынды дворцовые не с государем? — спрашивал я резко и уверенно — так, будто имею право спросить.

Да, сословность стоило бы всё же соблюсти. Но, сука, только что из-за халатности бояр чуть не убили Петра Алексеевича. А ещё я злился на себя — за то, что делал выбор и проявил сомнение. Я, служивый человек, поставил под сомнение, кого мне защищать и что делать?

— Подберу до Петра Алексеевича добрых рынд, — сказал Григорий Григорьевич Ромодановский.

И я был рад, что эти слова прозвучали именно от него. В реальности именно Ромодановский был той мощной опорой и поддержкой для Петра Алексеевича, в которой нуждался молодой царь. Когда Пётр Великий отбывал на войну или по каким другим делам, что случалось очень часто, именно Ромодановского он оставлял «на царстве». Сам император называл Ромодановского «мой государь». Так что у меня не было никаких поводов сомневаться в верности и честности Ромодановского.

Почти не сомневался и в отношении Матвеева. Но вот чего я не знаю, так это как мог бы повести себя боярин Артамон Сергеевич Матвеев, если бы он дожил до царствования Петра. Ведь Матвеева убили как раз-таки во время стрелецкого бунта.

— Государь! — выкрикнул я, когда увидел, что происходит с Петром Алексеевичем.

Тот корчился на полу, дрожал, а из его рта шла пена. Нет, не зашибся государь и не ранен — это приступ эпилепсии.

— Быстро откройте окна и двери! — начал выкрикивать я, переворачивая Петра на бок, чтобы он не захлебнулся. — Дайте подушку! Боярин, дай нож!

Но тот всё так же стоял с окровавленным ножом в руках, смотрел на Петра, явно растерявшись. Ромодановский, грузный и большой мужик, метался по комнате, отворяя окна и двери.

— Нож, боярин! — повторил я своё требование.

Матвеев неохотно передал мне нож. Я отрезал от своего кафтана кусок ткани и запихнул её в рот Петру. Он уже прокусил губу, и пена была с алым оттенком. Так можно и язык прокусить, а в этом времени лучше таких травм не допускать.

Я придерживал царя, пока у него не закончились конвульсии.

— А государь Пётр Алексеевич-то хвор! — констатировал Матвеев.

— Юлий Цезарь, Александр Македонский, Аристотель, Агата Кристи…

— Кто? — с недоумением спросил Языков.

— Все эти великие люди страдали от падучей болезни. Кто-то называл сию хворь божественным даром. Перед нами же величайший государь России, — сказал я, высовывая изо рта Петра Алексеевича кусок своего кафтана.

Он смотрел на нас осоловелыми глазами, явно не понимая, что с ним произошло.

— Агата Кристи… не слыхал, — задумчиво говорил Языков.

Всё не отпускала его эта писательница из будущего. А мне нужно быть всё-таки осмотрительнее и почаще думать, что, как и кому говорить. Но то бой, то приступ — ситуация явно стрессовая, так и вырвалось.

— В любом разе о сём следует молчать! — строго сказал Матвеев.

Причём в этот момент он смотрел прямо мне в глаза.

— А говорить о том, что на государя странным образом напали двое убивцев. У одного из них пистоли были не заряжены, у другого заряжен был токмо один пистоль. И тот выстрелил, — посматривая на Петра Алексеевича, сказал я.

Да, я уже начинал подозревать Артамона Сергеевича Матвеева. В голове не укладывалось, что он хотел убить царя, но вот то, что он был замешан в этих событиях — точно.

И то, как он на дверь косился — загодя, когда и не было никакого шума. И сам факт, что в Кремле вообще может кто-то ворваться в покои, где находятся главные бояре и сам государь. И то, что Матвеев не захотел оставлять одного из убийц в живых, а перерезал ему глотку прямо здесь…

Очень, очень много сомнений.

— Что стряслось? — наконец-таки выдохнул Пётр Алексеевич.

— Нынче всё уже будет добре, государь, — сказал Григорий Григорьевич Ромодановский.

— Ваше Величество, позволено ли мне будет покинуть вас? Бояре, будет ли и от вас дозволение? — спросил я, понимая, что пора уже готовиться к ночной операции.

— Ступай, полковник! Труды твои оценены будут! А за государем мы посмотрим! — сказал Матвеев, словно пытаясь во мне прожечь дыру, так пристально он всматривался в мои глаза.

Так и пусть смотрит. Не доверял я никому. Вот только и наседкой быть у Петра Алексеевича — это не мой путь. По крайней мере, когда моего участия требуют иные дела, находиться денно и нощно подле царя я не могу. Да и не позволят мне этого сделать.

И так уже… И полк привёл в защиту царя, и от смерти Петра Алексеевича спас, и приступ падучей хвори купировал. Зная, что Алексеевич умел быть благодарным в иной реальности, могу предположить, что мои действия не пройдут даром.

Да и уже не прошли! Государь сказал, что я полковник! И вот в таких случаях я исключительно за самодержавие. Раз сказал государь, что я полковник — так тому и быть, и нечего каким-то боярам сомневаться в словах монарха.

Москва

13 мая 1682 года

Выходили мы из Тайницких ворот Кремля. Не самое удобное направление для выхода из крепости. Но все другие ворота так или иначе обложены.

Да, можно даже выходить через Спасские ворота, рядом с которыми сейчас бражничают около трёх сотен стрельцов, а с ними ещё какие-то люди в разномастных одеждах. С боем можно было бы прорваться и здесь, или у Боровицких ворот, где и вовсе кучка из менее чем сотни бунтовщиков.

Но вот что дальше? Мне же нужно тайно пробраться на территорию Стремянного конного полка. Они, как и в иной реальности, теперь не стали бунтовать. Вот только, как я погляжу, и занимать сторону истинного царя Петра Алексеевича Стремянные не решились.

И задача стояла передо мной — поговорить с полковником Стремянного полка, убедить лучших конных воинов России, своего рода русскую гусарию наподобие польской, чтобы они приняли сторону Петра.

Нельзя сказать, что это моментально изменит соотношение сил. Но явно и нам придаст больше уверенности, и в головы бунтовщиков сомнений добавит. Они и так уже поняли, что нахрапом нас не возьмёшь и придётся пролить немало крови. И каждый новый отряд, что будет к нам прибывать, всё больше будет лить воду на пожар бунта.

— Хрст! — со скрипом и грохотом открывалась калитка в Тайницких воротах.

Ах ты! А есть ли комендант у Кремля? Штук двадцать плетей ему по горбу! И то, это было бы наказание с учётом смягчающих обстоятельств. Эти-то ворота открываются реже всех остальных.

Всё потому, что тут же протекает Москва-река. Бунтовщики посчитали, что речка является преградой и для них, и для нас, потому и не стали оставлять охранение возле Тайницких ворот. Тут и вправду буквально пятьдесят шагов — и уже река. Это означало, что любой, кто будет стоять под стенами, может даже просто камнем получить себе в голову.