Только вперед! (СИ) - Старый Денис

Петербург

2 сентября 1735 год

— Господин Норов, проследуйте за мной! — сказал незаметный человек.

Вот есть такие люди, средние во всем. Средний рост, средняя внешность, средняя одежда. Все среднее, чтобы быть незаметным. Так что я даже не сомневался, в какой именно организации служит усредненный мужик. Таким дорога в тайные службы

— Вас ожидают в карете, — усредненный старался быть вежливым, но в его тоне читалось нетерпение.

— А кто меня ждет? Не хотел бы сей господин сам приветствовать меня и пригласить? А я подумал бы, — явно издевался я.

Интересный все-таки передо мной экземпляр. Я словно чувствую в нем силу, ум, решительность. А еще и сдержанность. Человек нацепил маску безразличия и продолжал настаивать.

— И все же… Я вас настоятельно прошу…

— А то что? — мне прям стало интересным.

А что же предпримет этот человек Ушакова, когда я категорически откажусь? Силовой вариант со мной не пройдет. Во-первых, меня еще попробуй скрутить, когда шпага при мне и здоровье в норме. Во-вторых, скорее на мою сторону встанут те измайловцы, что сегодня на караулах во дворце.

— Я прошу вас…

— Норов? Вы заставляете меня ждать! — выкрикнул из кареты Ушаков.

— Прошу простить меня, но что-то я нынче не расположен к общению, — сказал я и демонстративно пошел в сторону.

— Стойте. Иначе… — закричал Ушаков.

— Иначе что? — сказал я и все же пошел к карете главы Тайной канцелярии розыскных дел.

Испытывать терпение не стоит. Вместе с тем, можно и нужно показывать зубы. И даже такой организации, как Тайная канцелярия. Но и слишком усердствовать никак нельзя. Все хорошо, когда в меру. А ее, меру, нужно узнать эмпирическим способом. Вот, сейчас и пойму, настолько ли я далеко дошел, чтобы из глаз Ушакова летели молнии, а изо рта извергался огонь.

Я был зол на Ушакова. Раньше с ним играл. В политике старался вовсе пробежаться под дождем не поймав ни капли на голову. Ни к кому не примыкал. Но пора принимать сторону. Мало того, строить свою партию.

С высокоподнятым подбородком, нарочито гонорливо, я приблизился к карете. Сам ее открыл, сам ступил на подножку. Проявлял столько самостоятельности, сколь можно было. Уже внутри я взял подушку, подложил ее и присел. Посмотрел прямо в глаза Андрею Ивановичу Ушакову.

— Я бы калёным железом прошёлся по вам, господин бригадир, — зло сказал Ушаков, как только карета выехала за пределы парка Летнего дворца.

— А с чего вы такой не выспавшийся, Андрей Иванович? — взял я фривольную форму обращения. — Аль призворали?

Ушаков взбеленился. Было видно, насколько он болезненно воспринял такое, по сути, грубое обращение к себе по имени-отчеству. Это если бы он не разрешил мне так обращаться. Ну и вообще я играл. Можно было бы сказать, что с огнем. Вот только не было пожара. Ушаков выглядел, словно тот костер, что потушен «по-пионерски». Люди из СССР меня бы поняли.

— Ты что придумал себе, Норов? — прошипел Ушаков.

Карета выехала на мостовую. Колёса ужасно громко загремели, ударяясь о булыжники. Но даже в этом шуме шипение Ушакова показалось громким.

— У тебя был шанс стать рядом со мной. А теперь ты, словно бы с жеребёнком, заигрываешь с Бироном. Сегодня он тебя спас, завтра не сможет, — удивлял меня Ушаков.

Всё-таки уже у изрядно пожившего и почти что старика Андрея Ивановича сдали нервы.

Да и было от чего, на самом деле. Наверняка этот плут действовал и сильно переживал, когда государыня вдруг решила поиграть с обществом и объявила о своих предсмертных муках. Я не знаю досконально, что именно мог в этот момент делать Ушаков, но точно не бездействовал и переживал.

А потом история с отравлением. И у меня прямо всплыл в голове образ, как Андрей Иванович Ушаков мечется и всё высматривает, когда уже начнёт помирать Анна Иоанновна. Так что нервы могли сдать очень сильно. Он же не молодой человек. Поберегся бы. Нет… Пусть не бережется.

— И даже после того, как вы сейчас оскорбляете меня своим обращением, я не хотел бы быть для вас врагом, — сказал я.

— А ты мне и не враг. Врагом может быть ровня, — выпалил Андрей Иванович.

Я ещё буквально за несколько секунд прокрутил в голове слова и решился:

— Вы знали, что государыня может быть отравлена. Знали, но молчали. Я могу доказать это.

— И тогда твою жену и Анну Леопольдовну на плаху поведут! — выкрикнул Ушаков так, что мне показалось, будто об этом сейчас может узнать весь Петербург.

— То была моя тайная задумка — как выявить самого злого крамольника и заговорщика. Вас выявить! — чуть тише, но с металлом в голосе сказал я.

— Ты? Как посмел? — прорычал Ушаков и закашлялся.

— Советовал бы вам отойти от дел. Но не последуете мудрому совету. В поместье бы съездили, отдохнули бы.

Ушаков ударил кулаком по карете. Экипаж остановился.

— Пошёл вон! — сказал он, указывая рукой на дверь.

Очень хотелось ударить этого старика. Однако нужно было держать лицо, не опускаться до мужицких замашек. Я усмехнулся, открыл дверцу и лихо спрыгнул на мостовую.

— Ну после такого… Забудьте мой совет. Убивайтесь! — сказал я.

Весь этот разговор перечёркивал мои мысли о том, что Ушаков важная фигура и что его нужно будет сохранять при любых раскладах в будущем противостоянии за престол. Теперь он мой явный враг.

Как бы я ни хотел обходить стороной какие-либо группировки, оставаясь над всеми политическими играми, видимо, время пришло более активно действовать.

И всё-таки придётся мне держаться герцога.

Выйдя из кареты, оглянулся. Мой экипаж показался скоро.

— Домой! — приказал я, подкладывая подушку под седалище.

Скоро, очень скоро, начну-таки производить кареты с рессорами. Ну не возможно же!

— Ты? Здесь? — удивился я, увидев своего кузена у себя дома.

— Я, брат, — сказал Александр Матвеевич Норов, вставая со стула.

Он поклонился мне.

— Там, у государыни сказать такое не мог. Нынче… Прости за всё, что между нами было, — сказал двоюродный брат, так и оставшись согнутым в поклоне.

Некоторое время я был в замешательстве. Во-первых, братец успел настолько насолить мне, что тут стоило бы думать о его убийстве. Во-вторых, он нарушил мою волю.

Ведь я, ведомый милосердием, здравым смыслом и, может, немного собственной алчностью, повелел ему находиться в Миассе. Можно было бы, конечно, выслушать причины, почему он каким-то образом связался с хивинцами, а теперь и вовсе прибыл в Петербург от имени хивинского хана, но всё это лишь оправдания. По факту он не там, где должен быть.

Логично было бы разозлиться на брата, обвинить его в предательстве данного слова. Но всегда ли мы поступаем логично? И всегда ли наша логика единственно верная?

Я сделал пару шагов в сторону брата и обнял его. Лукавит ли Александр Матвеевич или искренен? Ответ на этот вопрос давали слёзы, которые скатывались по бритой щеке кузена.

— Тебе нужно было побриться ещё за пару дней до приезда в Петербург, — усмехнувшись, сказал я.

Александр Матвеевич отстранился, погладил ладонью свою щёку.

— Только когда увидел в цирюльне лик свой и понял, что ты прав, — засмеялся он.

Улыбнулась и сидящая рядом Юлиана: одновременно и рыдала, и смеялась.

Александр Матвеевич выглядел очень загорелым человеком. Словно бы араб или тот же хивинец. Однако там, где у него ещё недавно была борода, кожа осталась бледной, и это очень сильно диссонировало.

— Ну и чего ты мою жену до слёз довёл? — без злобы, догадываясь о причинах рыданий жены, спросил я.

— Рассказал историю своей любви, — с явной грустью отвечал Александр Матвеевич.

Говорят, что люди не меняются. Они могут приспособиться к каким-либо условиям жизни, при этом лукавить, хитрить. Я, человек, проживший уже больше ста лет, и в прошлой жизни долгое время думал, что это правда.

Однако из каждого правила всегда случаются исключения. Я не уверен, но отчего-то очень сильно хочется, чтобы мой брат изменился в лучшую сторону. Раньше я чувствовал в нем червоточинку. Нынче же, почему-то нет. Это ощущение, не логика. Но своей чуйке я нередко доверяю больше, чем и глазам.