Инженер Петра Великого 10 (СИ) - Гросов Виктор

Вечером, в нашей импровизированной офицерской столовой, к нему подсел Дюпре. Издали я наблюдал за разыгрываемой сценой. Француз был великолепен: он сочувствовал. Наливал вина, цокал языком, вставляя короткие, ядовитые фразы о «русском варварстве» и «неумении ценить истинный талант». Разгоряченный вином и обидой, Григорьев быстро поплыл — руки дрожали, голос срывался. Сидевший за соседним столом под видом денщика Ушаков позже доложил: наживка заглочена, крючок сидит глубоко.

А на следующее утро ударили по нам.

Катастрофа наваливалась постепенно. Первыми вернулись фуражиры Орлова. Пустые.

— Цены взбесились, командир, — доложил злой как черт есаул. — Утром овес был по талеру за мешок, а к обеду уже четыре просят. И только за золото. На наши векселя глядят, как на чумные тряпки.

Следом примчался гонец от Анны: она немедленно позвала меня к себе. В своем «кабинете» — отсеке кареты, заваленном бумагами, — она молча протянула мне пачку депеш с сургучными печатями амстердамских и лондонских банков.

— Все, Петр Алексеевич. Приехали.

Сухой, канцелярский язык, полный вежливых оборотов, сообщал, что банкирский дом Ван Дер Круппа, наш главный финансовый партнер, «с глубочайшим сожалением» приостанавливает все операции с векселями «Общекомпанейской Казны» ввиду «чрезвычайной политической нестабильности». То же самое — в депешах из Лондона, Гамбурга, Антверпена.

— Они объявили наши деньги мусором, — глухо сказала Анна. — Мы отрезаны от финансов.

Дефолт? Нас лишили денег.

В штабной фургон я вернулся, когда там уже кипел скандал. Разъяренный Меншиков тряс перед носом у интенданта неоплаченными счетами.

— Угля нет! — выпалил он, увидев меня. — Фуража нет! Контракты расторгнуты! Требуют платить золотом! А где я им его возьму⁈

Привлеченный шумом, в фургон вошел Петр. Увидев наши лица и бумаги на столе, он понял что дело дрянь.

— Значит, золотая удавка, — пророкотал он.

На карте наша стальная армада, гроза Европы, на глазах превращалась в груду бесполезного железа. Без угля «Бурлаки» — двенадцать мертвых коробок. Без фуража кавалерия Орлова — сборище пеших оборванцев. Мы застряли. Посреди вражеской страны, без денег, без топлива. Ловушка Харли сработала идеально.

— Сколько у нас времени? — спросил Петр, обращаясь к Анне.

Она уже все подсчитала.

— Угля — на два дня экономного хода, пока стоим, можно не считать. Фуража — на три. Золота в казне — тысяч на двадцать. По нынешним ценам хватит, чтобы купить угля еще на один переход. И все.

— Продавать! — подал голос Меншиков. — Продать один станок, машину! Хоть что-то выручим!

— Будущим торговать, Данилыч⁈ — рявкнул Петр. — Сдурел⁈

Пройдясь по фургону, он остановился у карты. Его огромная ладонь накрыла половину Европы.

— Нет! Нужно что-то, что поперек горла им встанет! Думай, Смирнов! Оба думаем! Где их слабое место⁈

Он был в своей стихии. Взвинчен до предела, как пружина, готовый к действию.

Я молча смотрел на карту. Решение где-то здесь, оно должно быть. Асимметричное, неожиданное. И тут мой взгляд нашел его. Далеко отсюда. Там, где их финансовая удавка превращается в тонкую, уязвимую нить.

Не успел я и рта раскрыть, как Петр сам подошел и тяжело опустил свою огромную ладонь мне на плечо. Взгляд серьезный, без тени обычной насмешки.

— Вытащишь нас и из этой задницы, Смирнов… — глухо произнес он. — Клянусь, придумаю для тебя такую награду, какой еще ни один мой подданный не получал. Хоть полцарства. Только вытащи…

Надо было видеть лицо Меншикова.

Исчезли царь и подданный, остались двое мужиков в одной лодке посреди шторма. И грести должны были вместе.

— Есть одна идея, Государь, — сказал я. — Рискованная. Наглая. Но если сработает… они сами принесут нам деньги на блюдечке. Я предлагаю позвать на помощь турка.

— Турка? — Пётр убрал руку с моего плеча и уставился на меня так, будто я предложил продать душу дьяволу за мешок угля. — Ты в своем уме, генерал? Звать на помощь басурмана⁈

За спиной Государя Меншиков аж затрясся от возмущения. Орлов недоверчиво хмурился. Такое предложение ломало всю их картину мира.

— Государь, — спокойно ответил я, возвращаясь к карте. — Мы сообщим партнеру по торговле, что наши общие конкуренты пытаются его ограбить. Это не союз воинов, а сделка купцов.

Взяв грифель, я превращал геополитику на карте в бухгалтерскую ведомость.

— Англичане и голландцы объявили наши векселя мусором. Почему? Потому что это — кровь нашего нового южного торгового пути, который лишает их монополии на торговлю с Востоком. Они бьют по самому этому пути. Ведь наши деньги в руках турок стали ничем.

Петр склонился над картой, и гнев на его лице уступил место напряженной работе мысли.

— А кто главный выгодоприобретатель от этого пути после нас? Османская империя. Для них это — золотая жила. И тут они узнают, что англичане пытаются обрушить всю систему. Как, по-вашему, отреагирует на это Великий Визирь? Они думают, что душат нас, а на самом деле объявляют войну кошельку султана. А Восток, Государь, такого не прощает. Оскорбление веры стерпеть можно. Убытки — никогда.

— Хитрый ты змей, Смирнов, — наконец выдохнул Пётр. — Но как? Гонца в Стамбул? Его перехватят.

— Гонец не нужен. Враг нашего врага уже здесь. Остерман!

Генрих Остерман возник на пороге так беззвучно, что казалось, материализовался из тени.

— Генрих Андреевич, — обратился я к нему. — В Амстердаме сидит глава османского торгового представительства? Серый кардинал, держащий в руках всю торговлю шелком и пряностями в Северной Европе. Мне нужно с ним поговорить. Тайно. Сегодня же.

Остерман даже не удивился.

— Юсуф-бей. У него есть слабость, господин генерал. Он страстный коллекционер старинных карт. Особенно карт Московии.

— Прекрасно, — усмехнулся я. — Значит, мы продадим ему очень редкую карту.

Лагерь замер в угрюмом молчании, и к вечеру напряжение стало совсем тяжелым.

Встречу назначили на полночь, в пустом пакгаузе на окраине портовой зоны. Ушаков со своими людьми оцепил квартал. Внутри, при свете одного масляного фонаря, пахло смолой. Невысокий, полный турок Юсуф-бей прибыл один. Ни посол, ни купец. Паук, затаившийся в центре своей паутины.

Я разложил на бочке карту — подлинную, XVII века, из архивов Петра. Он склонился над ней, и его пальцы с неестественно длинными ногтями благоговейно коснулись пергамента.

— Красивая вещь, — прошипел он. — Но я пришел не за картами, гяур.

— Вы пришли за деньгами, Юсуф-бей. Как и я. — Я убрал карту, положив на ее место вексель нашей «Общекомпанейской Казны». — Вот это, — я постучал по нему пальцем, — англичане и голландцы сегодня объявили мусором.

Он равнодушно пожал плечами.

— Ваши проблемы, генерал.

— Нет. Наши общие. Этот вексель — ключ к новому торговому пути, который сделает вас самым богатым человеком в Европе, а вашего султана — хозяином всей восточной торговли. Атакуя этот вексель, англичане атакуют ваше будущее. Они хотят, чтобы ваши караваны снова шли через их фактории в Леванте, оставляя им половину прибыли. Но это не самое главное. Наши векселя в ваших руках обесценились. А ведь мы с визирем договорились вести честную торговлю.

Что-то вроде интереса мелькнуло в его мертвых глазах.

— Докажи.

Я выложил перед ним бумаги, подготовленные Остерманом: анализ биржевых сводок, донесения людей Анны. Цифры, факты. Он долго, безэмоционально изучал бумаги, лишь уголки его губ изредка кривились в презрительной усмешке.

— Они считают нас варварами, Юсуф-бей. И вас, и нас. Думают, что могут безнаказанно грабить.

Он поднял на меня взгляд.

— Что ты хочешь, Смирнов?

— Чтобы вы напомнили им, кто хозяин на этом рынке. Я не прошу вас объявлять войну. Я предлагаю нанести удар. Точечный, болезненный. Удар, который заставит их одуматься.

— И что я получу взамен?

— Долю, — сказал я. — Десять процентов от всех прибылей по новому пути в течение первых пяти лет. И монопольное право на транзит персидского шелка.