Лекарь Империи 10 (СИ) - Лиманский Александр

— Я должен идти в больницу.

Я посмотрел на часы. Три часа дня. Еще можно успеть сделать очень многое.

Вероника замерла. Ее губы задрожали, в глазах появилось странное, противоречивое выражение. Отчаянная мольба? Глухой страх? Или слабая, призрачная надежда? Все вместе, смешанное в один горький коктейль.

Секунда тянулась как вечность. Она смотрела на меня, как утопающий смотрит на брошенный ему спасательный круг. Как приговоренный к смерти смотрит на палача, ожидая удара.

Потом она моргнула. Раз, другой. И маска вернулась на место. Она заставила себя улыбнуться — кривовато, неестественно, но это была улыбка.

— Иди, конечно. Иди. Мы все любим Игоря Степановича. Если кто-то и сможет ему помочь, то только ты.

Я наклонился и поцеловал ее. Губы были холодными, слегка дрожащими. И я почувствовал слабый, едва уловимый запах валерьянки — пила лекарства, пока меня не было?

— Я вернусь. И мы поговорим. Обо всем.

Она кивнула. Но ее глаза говорили другое — нет, не поговорим. Не обо всем. Есть вещи, о которых говорить нельзя.

Ложь. Я знал, что это ложь. Мы не поговорим. Не обо всем. Она не расскажет, пока не будет готова. А я… я не смогу рассказать ей о дочери Императора, о магических клятвах и духах-хранителях. Между нами, прямо сейчас, выросла невидимая стена. Стена из моих тайн и ее страхов.

Я вышел, оставив ее одну за столом. С остывшим борщом, испачканой скатертью и тайной, которая медленно, но верно убивала ее изнутри.

Улицы Мурома встретили меня прохладой. Погода капризничала. Сегодня было градусов пятнадцать, солнце, пробивающееся сквозь легкую пелену облаков.

Фырк, до этого дремавший, устроился на моем плече поудобнее, вцепившись коготками в ткань куртки.

— Двуногий, девчонка-то твоя совсем расклеилась. Что с ней?

— Не знаю.

— Как это не знаешь? Ты же лекарь! Гений-диагност! Сонар свой включи и посмотри!

— Сонар душу не видит, Фырк. Только тело.

Бурундук задумчиво почесал за ухом.

— Странная она какая-то стала. Совсем на себя не похожа. Раньше боевая была, решительная, с перчинкой. А сейчас… как тень самой себя.

— Заметил, значит.

— А то! Я хоть и дух, но не слепой. Может, она беременна? Гормоны, все дела. Бабы в таком состоянии частенько чудят. То плачут без причины, то смеются, то селедку с вареньем посреди ночи едят.

Я покачал головой.

— Вряд ли. Мы предохраняемся. Да и симптомы совсем не те.

Беременность… Нет, это не гормональный всплеск. Это что-то другое. Глубокое. Травматичное. И я был почти уверен, что это связано с недавним визитом ее отца.

— Правильно, что про деньги ей не сказал, — прокомментировал Фырк. — Десять миллионов… Еще и это на нее сейчас свалилось бы.

— Я просто не успел. Но пока и не буду говорить. Не время.

— Мудро. А то она совсем в осадок выпадет. Кстати, о деньгах. Ты же теперь можешь Шаповалова выкупить! Ну, залог внести или как там у вас, у людей, это называется.

— Если бы все было так просто. Инквизиция — это не обычный суд. У них свои, особые правила. И залог они не признают.

Мы прошли мимо городского сквера. Обычная, мирная картина — мамаши с колясками, старушки на лавочках, пара алкашей у ларька с пивом. Мирная, сонная жизнь провинциального города.

Они не знали, какая буря бушует в стенах главной больницы. Об арестах, о политических играх.

И пусть не знают.

— Эй, двуногий! — Фырк дернул меня за ухо. — Ты чего завис? Больница уже близко!

Действительно. За поворотом показалось знакомое, родное здание.

Центральная муромская больница. Мой второй дом. Место, где я стал тем, кто я есть в этой жизни.

И место, которое сейчас, судя по всему, трещало по швам.

Приемный покой встретил меня хаосом. Людей было столько, что яблоку негде было упасть. Они были везде — на каталках, на стульях, на полу. Стоны, хриплый кашель, тихий плач.

Эпидемия «стекляшки» все еще бушевала. Я вернулся. Вернулся в свой личный ад.

После стерильных, тихих коридоров императорской резиденции этот гудящий, стонущий, пахнущий страданием улей казался декорациями к фильму-катастрофе. Но это была не декорация. Это была моя работа.

Стало чуть лучше, чем было неделю назад — тогда люди умирали, не дождавшись помощи. Сейчас их хотя бы успевали довезти до реанимации. Но система все равно работала на пределе, на износ. Еще пара недель такого ритма — и она просто рухнет от перегрузки.

Держитесь. Просто продержитесь еще немного. Неделю. Может, две. Помощь уже летит. Я нашел ее. Я не смог предотвратить эту войну. Но я, кажется, нашел оружие, которое поможет ее выиграть.

Я начал пробираться через гудящую, стонущую толпу к лестнице. И тут началось.

— Разумовский! — крикнул кто-то из молодых ординаторов, которых я едва знал в лицо. — Разумовский вернулся!

Крик подхватили.

— Илья Григорьевич! — это уже была медсестра из терапии, ее лицо было измученным, но обрадованным. — Где вы пропадали? Мы тут без вас с ума сходим!

— Слава богу, вы здесь! — санитарка тетя Клава, древняя как мамонт, но незаменимая, перекрестилась прямо у каталки с тяжелым больным. — Теперь-то порядок будет!

На меня посыпались хлопки по плечу, рукопожатия, кто-то даже попытался обнять. Как будто я не отсутствовал неделю, а вернулся с войны героем, в орденах и медалях.

Герой? Я? Неправильно. Я спас одну, очень важную девочку, в идеальных, почти лабораторных условиях, с безграничными ресурсами и поддержкой лучших умов Империи.

А они здесь, в этом аду, без сна и отдыха, в грязи и хаосе, спасали десятки каждый день. Настоящие герои — это они. Уставшие, измотанные, на грани выгорания, но не сломленные.

— Смотри-ка, народный герой! — хихикнул в моей голове Фырк. — Еще немного — и автографы просить начнут! Или в воздух чепчики бросать!

Я ускорил шаг. Кивал, пытался улыбаться, но не останавливался. Некогда. Мне нужно было в хирургию.

Хирургическое отделение встретило меня привычной суетой. Медсестры с каталками. Ординаторы, бегущие с историями болезней. Санитарки со швабрами и ведрами.

У сестринского поста — знакомое лицо. Кристина. Медсестра нашего отделения. Строгая, требовательная и красивая.Она увидела меня — и ее лицо просияло. Искренняя, неподдельная, радостная улыбка.

— Илья! Вернулся! Слава богу! Как я рада!

— Привет, Кристина. Как вы тут?

— Как в аду, — она махнула рукой на гудящий коридор. — Но держимся. Артем, кстати, тоже уже здесь. Говорит не смог дома сидеть, пока тут такое творится.

Артем. Золотой парень. После всего, что мы пережили в столице, он мог бы взять официальный отпуск на месяц. Заслуженно. И никто бы слова ему не сказал. Но нет. Он здесь. Потому что он не просто высококлассный специалист. Он — Человек.

— Что у вас тут вообще творится? — спросил я, оглядывая этот медицинский муравейник.

— Полный завал. Эпидемия стекляшки не унимается. Вчера было сорок новых поступлений только к нам. Плюс плановые операции никто не отменял — аппендициты, грыжи, холециститы. Оперируем практически круглосуточно.

Я видел, как врачи перебегают из палаты в палату. Усталые, с красными от недосыпа глазами, но упорные. Мои коллеги. Мои товарищи по оружию в этой бесконечной войне со смертью.

— Не буду отвлекать. Мне в реанимацию нужно.

— Конечно, иди. И… Илья?

Я обернулся.

— Спасибо, что вернулся. Нам тебя очень не хватало.

Отделение реанимации и интенсивной терапии находилось на четвертом этаже. Святая святых больницы. Место, куда попадали самые тяжелые. Те, кто балансировал на тонкой, как лезвие бритвы, грани между жизнью и смертью.

У входа в палату номер три, за стеклянной дверью, стоял Кашин. Все тот же вроде бы внешне, но что-то в нем изменилось. Осанка стала увереннее. Взгляд — жестче.

— Привет, — сказал я. Он обернулся, и его усталое лицо осветила улыбка. — Как он?

— Здравствуйте, Илья, — устало кивнул анестезиолог. — Смотри сам.