Князь Московский (СИ) - Иванов Евгений Геннадьевич

За дверью послышались шум и возня, раздался знакомый бас.

…-Посторонись, православные! Меня ждут! … Да подожди ты, со своей мозолью то!

Дверь в кабинет распахнулась, под возмущённые крики из приёмной, буквально в катился, почти квадратный, в распахнутой пиджачной паре, сам Гиляровский.

« Вот чёрт лохматый, как нашёл!? Ведь ни кому не сказал, что сегодня кабинет на приём открою». – чуть с досадой, но тем не менее радостно подумал доктор, вставая в приветствии из за стола.

- Антон Павлович! Дорогой! – воскликнул этот шумный и очень энергичный человек.

- Владимир Алексеевич, здравствуй - здравствуй!

Они по доброму обнялись, и похлопывая дружески по плечам и спинам, стали радостно с улыбкой вглядываться в друг друга. Будто проверяя, как на товарище отразилась долгая разлука.

Через некоторое время, выразив вербально и не вербально всю радость встречи, доктор отстранился от товарища, и, выглянув в приёмную , цепким взглядом стал оценивая людей в приёмной, взвешивая и ставя краткий диагноз их состоянию, проговорил.

- На сегодня приём закончен, если кому невтерпёж, то в пол квартала вниз ведёт приём доктор Офсиников, Пётр Никодимыч. – и, не слушая возражений, закрыл дверь и запер её на засов.

- Пойдём, Володя, в дом. – проговорил он, и умывая руки, стал разглядывать Гиляя. – А ты всё такой же шумный и радостный, а ?

- Конечно такой же… - проговорил Владимир Алексеевич, который уже схватил бесцеремонно какие-то бумаги со стола и начал их читать.

- Ну ты посмотри на него, расхозяйничался тут! – шутливо ругаясь, Антон Палыч выхватил исписанные листы из рук журналиста, и стал подталкивать того к двери, что вела в жилую часть дома.

Там они покушали и пообщались, Антон Павлович рассказал о путешествии на Сахалин, а Гиляровский слушал, и иногда задавал наводящие вопросы. В его глазах, в глазах профессионала, путешествие было находкой и замечательным открытием сезона! Что тудже и озвучил, сразу же построив планы, как, что и где надо напечатать.

На что получил прямой отказ, и была обещана большая обида, если где-нибудь, возникнет хоть маленькая строчка о том. Доктор сам собирался писать об этом событии.

И ещё некоторое время они шутливо переругивались и, попивая наливочку обсуждая московские новости и сплетни, подошли к тому чего ради Гиляй и ворвался без зазрения совести к доктору прямо на приём.

- Я принёс тебе записку от Его Императорского Высочества, Сергея Александровича. – проговорил смущённый журналист, и протянул сложенный пополам небольшой лист бумаги Антону Павловичу.

Тот же, молча и изумлённо глядя на Гиляровского, принял записку. И не открывая её, взглядом передавал своему друга, все те эмоции и мысли, что возникли у него от этой новости.

И буквально через несколько секунд, прекратив сверлить своим молчаливым упрёком этого не вольного почтальона, открыл послание.

«Уважаемый Антон Павлович, прошу вас посетить нас, в пятницу, пятого июня, в Николаевском дворце, дабы вы могли исполнить свои врачебные обязанности, и обследовали бы нашего племянника Георгия Александровича. Прошу соблюсти в тайне нашу просьбу.

С наилучшими пожеланиями, Сергей Александрович Романов.»

- Володя, ты не ошибся? Это точно мне? Ты меня не мистифицируешь?

- Точно, точно. Так и сказал. Чехову, литератору, лично в руки.

Глава тринадцатая.

5 июня 1891 года.

Москва. Кремль. Николаевский дворец.

Чехова я принял после обследования Георгия.

Решил чуть изменить атмосферу встречи, перевести её в более неформальный вид, поэтому велел привести Антона Павловича в курительную комнату, что соседствовала с моим кабинетом.

Я продолжал работать над гремуаром, и когда ко мне в кабинет зашёл лакей и начал мне тихим голосом что-то докладывать, сразу его не понял, так как ещё был мыслями погружён в работу.

- Антон Павлович в курительной комнате, Ваше Императорское Высочество. - до моего сознания наконец-то добрались слова слуги.

«Ага, так... Опять оторвали от работы...» - с раздражением промелькнула в голове бессвязная мысль.

А тем временем лакей подавал мне мундир и готов был принять мой домашний халат, который мне так полюбился и стал для меня повседневным нарядом.

Вообще, несмотря на достаточно жаркую весну и сухое тёплое начало лета, во дворце было всегда чуть прохладно. Меня эта атмосфера приводила в лёгкую сентиментальность, очень уж напоминала мою башню, что была в моем мире и служила мне как лаборатория, дом и дворец. Там хватало места для всего... Здесь же приходится постоянно бегать и скрывать свои занятия!

Так ворча и злясь на всех вокруг, отмахнулся от смены гардероба, и в мягких туфлях и стёганном длинном халате ворвался в курительную.

По своей задумке комната не использовалась, так как я жёсткий противник этой глупейшей привычки, но само помещение решил оставить.

Оно было небольшим, в отделке стен и мебели доминировали спокойные зелёные тона. Три мягких кресла, небольшой стол, пара диванов вдоль стен и неизменные ковры на полу. И в свободных нишах стояли стеллажи с книгами, и, когда я вошёл, возле одного стеллажа стоял Чехов и что-то увлечённо перелистывал.

Он с явным трудом оторвался от книги и, повернувшись ко мне, с удивлением уставился на мой домашний вид. Опомнившись, вытянулся и коротко поклонился.

- Без чинов, Антон Павлович, без чинов. Видите, я совсем не готов слушать и видеть формализмы. - проговорил я и, подойдя к одному из кресел, сел и махнул рукой, приглашая доктора присаживаться напротив, в соседнее кресло.

Чехов чуть скованно присел и, посмотрев на меня, попытался принять более непринуждённую позу, что у него не вышло, и он смущённо положил руки на колени.

Был он одет в пиджак, брюки и лаковые туфли. Сорочка, что выглядывала из-под пиджака, была белоснежна. На шее был повязан тёмно-синий, почти чёрный платок, что отлично гармонировал с его темно-зеленым тоном пиджака и брюк.

Было видно, что к его образу приложилась чья-то красивая и явно женственная ручка.

Я же на его фоне был абсолютной противоположностью: домашний пёстрый халат, домашние же туфли, слегка растрёпанные волосы и чуть всклокоченная борода.

- Пожалуйста, Антон Павлович, расскажите, как дела у Георгия?

Мой гость чуть помолчал, потом характерным движением поправил очки и, видимо, чуть собрался, всё-таки вид Императорского брата в столь домашнем виде, несколько выбил из колеи.

- Я так понимаю, что о болезни Его Императорского Высочества, Георгия Александровича, Вам известно? - и, увидев мой утвердительный кивок, продолжил: - Сейчас явных признаков чахотки я не увидел, скорее всего, началась ремиссия, на мой взгляд, болезнь перешла в латентную стадию, хотя совсем недавно был острый период, когда присутствовало и кровохаркание...

- Вы же, насколько мне известно, тоже болеете чахоткой? - чуть резковато перебил я его, - Мне докладывали, что, не смотря на своё заболевание, вы совершили путешествие на Сахалин и там помогали каторжанам в их не лёгкой участи?

В эмпатическом плане Чехов был удивительной личностью. Я впервые видел человека, полного эмоций и чувств, мелькающих, как разноцветные языки буйного костра, но внутри этого костра, будто прохладное синие озеро спокойствия и сосредоточенности.

Ему было неприятно, что его перебили, но это было не главное и не основное чувство, что сейчас довлело над ним. Ему было ужасно любопытно, зачем его позвали? Но самое большое, что меня поразило, — он совсем не испытывал страха, вот совсем!

Меня это настолько заинтриговало, что я решил раскачать этого хуманса в эмоциональном плане, и, не слушая его ответ, разлил по бокалам коньяк и подал один доктору.

— Выпейте со мной, Антон Павлович, я же вижу, что вы напряжены. Я вам говорю, как почти ваш коллега, вам это нужно. — и, видя, что врач колеблется, решил его додавить универсальным приёмом. — Неужели обидеть меня хотите?!