Воронцов. Перезагрузка. Книга 3 (СИ) - Тарасов Ник

— Эй, малец! — окликнул я его. — Подь-ка сюда.

Парнишка обернулся, моргнул испуганно, но послушно подошёл.

— Чего изволите, барин? — спросил он.

— Завтрак в комнату принеси, — велел я. — На двоих. Да чтоб горячее было, понял? И чаю не забудь.

— Слушаюсь, барин! — кивнул мальчонка так усердно, что вихры его запрыгали. — Сей момент всё сделаю!

— Да смотри, не тяни, — добавил я строго, хотя сердиться на такого смешного парнишку не получалось. — Мы люди занятые, нам на ярмарку надобно.

— Мигом обернусь, барин! — пообещал служка и бросился вниз по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки.

Вернувшись в комнату, я застал Машку у окна — она приоткрыла занавеску и с любопытством разглядывала пробуждающийся город.

— Гляди, Егорушка, — показала она на улицу, — никак, торговые ряды уже открываются? Народ-то как спешит!

— Успеем всё посмотреть, — успокоил я её, обнимая. — Сначала позавтракаем, потом мужиков наших проверим — не разморило ли их с похмелья. А там и на ярмарку двинем.

— А пряники каждый день продают? — Машка повернулась ко мне, и глаза её загорелись предвкушением. — Захар сказывал, тульские пряники — самые лучшие.

— Правда, — кивнул я. — И пряники, и самовары, и оружие всякое. Недаром Тулу оружейной столицей величают.

Не прошло и четверти часа, как в дверь нашей комнатки постучали, и давешний вихрастый паренёк внёс деревянный поднос, от которого шёл такой аппетитный дух, что у меня невольно потекли слюнки. На подносе исходили паром глиняные миски с кашей, блюдо с ломтями свежего хлеба, горшочек с мёдом и две кружки горячего чая.

— Вот, принёс, как велели, барин, — доложил служка, ставя поднос на стол. — Каша гречневая с маслом, хлеб свежий, только из печи, мёд липовый, чай с травами.

Я кивнул и протянул ему медяк. Парнишка ловко подхватил монетку, поклонился и выскочил за дверь. Машка тем временем подошла к столу и замерла в восхищении, разглядывая нехитрое, но аппетитное угощение.

— Ну что, — подмигнул я ей, — не лучше ли это вяленого мяса с сухарями?

— Куда там, — улыбнулась она. — В городе-то всё по-другому. Тут и еда господская.

Мы сели завтракать, и я с удовольствием наблюдал, как Машка уплетает кашу и нахваливает хлеб с мёдом. Она так старательно облизывала ложку, что я невольно улыбался, глядя на неё.

За едой мы обсуждали планы на день. Машка, конечно, больше всего рвалась на ярмарку — посмотреть товары, особенно ткани и украшения. Я же напомнил, что главное дело у нас — продать доски да проверить, как продвигается работа у кузнеца.

— Сначала на ярмарку поедем, — решил я. — Там и доски продадим, и товары поглядим. А потом уж к кузнецу заглянем.

— А мужики-то наши как? — спохватилась Машка. — Захар вчера говорил, что пиво здесь забористое. Не разморило ли их?

— Сейчас проверим, — усмехнулся я. — Пойдём вниз, глянем на наших молодцов.

Спустившись в общую залу постоялого двора, мы обнаружили там Захара, Фому, Пахома, Митяя и Никифора. Вид у всех был, мягко говоря, помятый, кроме Митяя. Особенно у Фомы — тот сидел, обхватив голову руками, и смотрел в кружку с рассолом так, словно это было последнее средство от смертельной хвори.

— Доброго утречка, молодцы, — поприветствовал я их с нарочитой бодростью. — Как спалось-почивалось?

— И вам доброго здравия, Егор Андреич, — отозвался Захар, пытаясь выпрямиться и выглядеть молодцом.

— Что, хмельное вчера было доброе? — усмехнулся я, садясь напротив них.

— Забористое, — признал Захар, потирая висок. — Не рассчитали маленько.

— Говорил же я вам — на пиво не налегать, — покачал я головой. — Ну, да что теперь. Все в строю?

— Все, все, — поспешил заверить меня Захар. — Мы уж и рассолу похлебали, и квасу холодного. Скоро оклемаемся.

— Смотрите у меня, — пригрозил я, хотя в голосе моём не было настоящей строгости. — Чтоб к выезду все были как огурчики. Дел сегодня много.

— Не сумлевайтесь, Егор Андреич, — заверил меня Пахом. — Всё сделаем в лучшем виде.

— Телеги уже запряжены, — добавил Никифор. — Мы с Пахомом с рассветом всё проверили.

— Вот и ладно, — кивнул я. — Заканчивайте свой рассол, и через полчаса выезжаем. На ярмарку, доски продавать.

Когда мы с Машкой вышли во двор, она тихонько рассмеялась:

— Бедные наши мужички! Ох и досталось же им вчера. Особливо папеньке— он ведь с непривычки, поди, и меры не знает. Дома то матушка строго следит.

— Ничего, — отмахнулся я. — До ярмарки доедем, ветерком обдует — враз полегчает. Да и дело отвлечёт.

Ровно через полчаса мы все собрались во дворе. Телеги стояли запряжённые, мужики, хоть и не слишком бодрые, но готовые к работе, ждали команды. Я забрался на козлы первой телеги, помог Машке устроиться рядом, и дал знак трогаться.

— С Богом, — сказал я. — На ярмарку!

Наш маленький обоз двинулся по утренним улицам Тулы. Чем ближе мы подъезжали к центру города, тем оживлённее становилось вокруг. Народу прибывало с каждой минутой — все спешили на ярмарку, кто с товаром, кто за покупками, кто просто поглазеть на торжище.

Машка, сидя рядом со мной, вертела головой во все стороны, боясь пропустить хоть что-нибудь интересное. А посмотреть было на что: дома становились всё наряднее, вывески лавок — всё затейливее, публика — всё разношёрстнее.

— Гляди-ка, Егорушка, — дёргала она меня за рукав, — а это что за люди такие в странных одеждах?

— Цыгане, — отвечал я, хоть и сам не ожидал их тут увидеть. — Кочевой народ такой. По ярмаркам ездят, торгуют, гадают, лошадьми меняются.

— А вон там что за музыка играет? — не унималась Машка.

— Шарманка, — пояснил я важно, словно каждый день слышал такую музыку. — Инструмент такой заморский.

Когда мы выехали на главную площадь, где располагалась ярмарка, даже я не смог сдержать возгласа изумления. Такого скопления народа, товаров, звуков и красок я ещё не видывал даже на Садоводе. Площадь, казалось, вмещала весь город и окрестные деревни разом.

Палатки и лавки выстроились рядами, образуя настоящий лабиринт, в котором легко можно было заблудиться. Между ними сновали покупатели, зеваки, разносчики, зазывалы — пёстрая, шумная, бурлящая толпа.

— Держись за меня крепче, — сказал я Машке, помогая ей спуститься с телеги. — А то потеряешься в этой толчее, потом не сыщешь.

Она кивнула и вцепилась в мою руку так крепко, словно боялась, что её унесёт волной этого человеческого моря. Впрочем, в глазах её не было страха, а восторг и любопытство.

— Фома, — окликнул я купца, — куда нам с досками податься? Где тут строительный ряд?

— Идёмте, Егор Андреич, — махнул рукой Фома. — Я покажу. Там самое бойкое место для такого товара.

И мы двинулись сквозь толпу, ведя телеги за собой. Продвигаться было непросто — приходилось то и дело останавливаться, пропуская встречных, объезжать особо плотные скопления народа, отвечать на приветствия знакомых Фомы.

А вокруг кипела ярмарочная жизнь. Крики разносчиков сливались в единый гул:

— Пряники тульские! Медовые, печатные!

— Платки шёлковые, расписные!

— Самовары! Лучшие самовары в Туле!

— Горячие пирожки! С капустой, с луком, с яйцом!

Запахи обволакивали со всех сторон: сладкий аромат пряников и мёда, терпкий дух дёгтя и кожи, острый запах дыма от жаровен, на которых готовились всевозможные яства, пряный дух специй и трав.

А музыка! Откуда-то доносились звуки гармони, где-то бренчала балалайка, а в стороне плакала скрипка, выводя заунывную мелодию. И повсюду — песни, смех, выкрики торговцев, звон монет, скрип телег, ржание лошадей.

Машка не знала, куда смотреть — столько вокруг было всего яркого, необычного, диковинного. То и дело она дёргала меня за рукав:

— Егорушка, гляди, какие ленты! А вон платки какие цветастые! А пряники-то, пряники! Так и горят золотом!

Я улыбался её восторгу, хотя и сам был поражён размахом ярмарки. Но старался держаться с достоинством, как и подобает барину, не выказывая излишнего удивления.