Нашествие (СИ) - Старый Денис

— И ты пришёл полюбоваться? — не по-доброму пробурчал кузнец Аким, завидев сотника Алексея.

— Ну, если только девицами, — ухмыльнулся воин.

— Мало тебе вдовиц? — всё так же угрюмо спросил кузнец.

Алексей уже привык к тому, что Аким никогда не улыбается и всегда словно бы злой. Но он же и видел, что человек этот наполнен горем и жаждой мести. Он уже не живёт, чтобы радоваться жизни.

Алексею искренне было жалко Акима, его семью, погребённую под пеплом Рязани. Но не из-за жалости сотник считал Акима и его сына своими друзьями. Такого кузнеца, каким оказался Аким, даже в Москве искать было невозможно. Да что там — в Москве, может, и во всём Владимирском княжестве.

— Еремей, а ты выбрал уже себе невесту? Вон сколько девиц глазеют на тебя, — спросил Алексей.

Парень лет шестнадцати раскраснелся, засмущался. Конечно же, он знал, что пользуется интересом у девиц, но строгий отец блудить сыну не позволял. Да и Еремей всегда занят при батюшке своём — науку перенимает.

— Ты почто пришёл? Меч твой завтра готов будет. Иди себе с Богом! — неприветливо пробурчал кузнец.

— Так жена моя, Евпраксия, на вечерню зовёт тебя и сына твоего. Пирогов напекла добрых, мяса накоптили, медовых лепёшек напекла. Приходите. Сколько же можно уже в кузне дневать да ночевать? — сказал Алексей.

— Стрел много не бывает, как и сулиц и иного оружия, — ответил Аким.

— Да будет тебе уже. И воевода спрашивал: и днём, и ночью работаешь. Переживает, что, отдав тебе кузницу, может потерять такого знатного кузнеца. Ты ж помрёшь скоро, если так работать будешь. Пошли ко мне! Поговорим да поужинаем, — продолжал уговаривать Алексей.

На самом деле главной причиной, почему Алексей настаивал и в друзья записывался к кузнецу, была дочка сотника. Влюбилась Белолика в Еремея, да так, что до слёз девичьих. Схудала, не ест ничего, всё тоскует.

И пусть Алексей — ещё тот ходок по вдовам, но и жену любит, а в дочке — так вообще души не чает. Любой каприз Белолики исполняет.

И сам не прочь породниться с таким знатным кузнецом. Это торговля может не так пойти, да прогореть торговец сподобится. А ремесло кузнечное — оно завсегда в почёте, а в неспокойные времена вдвойне нужное. А если уж такой мастер, как Аким или его сын, — так и богатство можно даже заиметь. Ну уж точно семья никогда голодать не будет.

— Я не пойду, а коли примешь сына моего, так пускай вечеряет. Нет у нас времени на то, кабы пироги выготавливать. Мясо поедим, да хлеба в лавке купим, — сказал Аким.

Еремей обрадовался, улыбнулся. Конечно, и он печалился по сестрёнке и матушке, сгинувших прежде времени. Очень переживал. Однако же молодой подростковый организм требует веселья.

Порой бывает так, что Еремею хочется улыбнуться, посмотреть на тех девиц, которые часто стоят возле кузни, расправить плечи, причесать гриву своих чёрных волос. Но молодой кузнец одёргивает себя, ругает, что нельзя этого делать, что скорбеть он должен, как батюшка его. А радость жизни всё равно прёт наружу.

Так что если батюшка позволяет — то, конечно же, Еремей готов ступить за порог тут же.

— Ещё разговор у меня есть к тебе, кузнец Аким, — уже самым суровым и серьёзным голосом сказал Алексей.

Такой-то он был более чем понятен Акиму. И на серьёзные темы тот был готов говорить.

— Ерёмка, а ну поди погуляй. Да только с другого входа выйди, а то ещё девки растерзают. Ишь, повадились, блудницы! — пробурчал кузнец.

Долго уговаривать Еремея не пришлось. И нет, он даже не собирался куда-то уходить — он хотел лишь пойти в дом, который выделили им с отцом. Там и прилечь бы на тюфячок да соснуть. Ведь второй день уже не спит, всё кузнецу помогает. Как батюшка держится — Еремей не понимал.

— Семью я свою собираюсь отправить в Козельск али в Чернигов. Родня у меня там есть, добрая родня — брат, не забывший родства. Пущай переждут набег этот, — начал издали говорить Алексей.

— Не набег это, а кара Господня, которая не оставит нас, пока Господь не возвернётся, — сказал Аким. — А ежели ты намекаешь на то, чтобы и я с тобой пошёл, так не будет этого. Я и пришёл сюда для того, чтобы встретить смерть свою, но до того убить вражин ордынских.

— Так если ты о себе не думаешь, подумай тогда об Еремее. Отпусти его.

— Кем же он пойдёт с семьёй твоей? — проявляя удивление сквозь привычную хмурость, спросил Аким.

— А вот о том и сговориться я хотел… Дочка у меня есть, так ты о том и знаешь. Влюбилась девка без памяти в сына твоего. Так и я думаю, что отчего бы не породниться нам? Жена моя купеческого рода богатого. И сам я назван воеводой, боярином. Подтвердить то — тогда уж точно боярином буду. Землица есть и две сотни смердов на ней…

— Да ты себя-то не расхваливай. Не ты же невеста, — сказал кузнец.

Казалось бы, сказал шутку, но ни один мускул не дрогнул на его лице.

— Ты от ответа не уходи, кузнец. Этого ещё остальные не понимают, но ты и я знаем, что суждено нам остаться тут. Помрём на стенах Москвы. А кому-то нужно жить. С чего ты решил, что вправе своём жизнь забирать у сына своего? Род пресечь свой хочешь? А Белолика у меня — девка справная. Добре мы её воспитали, — серьёзным тоном говорил Алексей.

— Еремей сам решил остаться и мстить за сестру свою и мать, — сказал Аким.

Он не понимал, да и не хотел понимать, что сын слушал отца и готов был пойти за ним, куда ни скажут — таков был отцовский авторитет. Еремей хотел жить. Но даже не знал, как можно жить без отца. Оказалось, что и без матери очень сложно, но если потерять отца…

Слёзы проступили на глазах у Акима. Конечно же, он любил своего сына — сейчас любил больше всего на свете. Вдруг кузнец осознал, что месть — это его дело, а сын, пока своего сына не родил, не должен ввязываться.

— Я сперва хотел пойти следом за ратником одним, который вызволил меня и сына из полона, да баб с детишками. Есть в нём сила нутряная, что хочется тянуться к нему, что оградит. Да и мстить он обещал за поругание Рязани и убийство людей… — задумчиво говорил кузнец.

— И где ж этот ратник нынче? — без насмешки, серьёзно спрашивал сотник.

— А пошёл он ниже реки Воронеж, на Дон. В те места, что рядом со степью, но где много леса и где болото, куда не пройдут ордынцы.

— Зачем же идти туда? В места эти гиблые, где ещё бродники, предатели, живут? — удивился Алексей. — И что же ты мне рассказываешь? Коли сам видел я этого ратника тогда, когда я в Рязань приезжал… Что с городом стало! Пущай в Чернигов едут али в Козельск. В Козельске лучше будет. Там кузнецов немного, сына твоего примут сразу, ещё и кузню сладит — не хуже, чем эта.

Лицо Акима вновь потемнело, изменилось.

— Отчего ты не разумеешь, что нет нынче городов владимирских, али рязанских, в кои бы ордынцы не зашли? Если их стены не останавливают, если они Рязань взяли за пять дней, Коломну пожгли, то разве же они Чернигов богатый не возьмут? Их столько, что, если и разделятся, то в один момент пять городов русичей брать могут, — вытирая слёзы, говорил кузнец.

Алексей обернулся — посмотреть, где там те девки, которые только что стояли у ворот кузницы. Нет их. Будто бы почуяли, что нынче не до их шалостей, радости и жизни — ушли.

Сотник думал. Он не видел всего войска ордынцев, но когда приходил в Рязань, а после возвращался в Москву, то натолкнулись они на один из туменов монгольских. И если это один лишь из многих туменов, то прав кузнец.

— Подумаем об этом. Но времени мало. Ордынцы идут в сторону Владимира. А там уж точно не забудут и про Москву. Дай Бог, отсидимся за лесами, но не верю я в это. Как и ты — не верю!

— У ратника того, навроде, рана была, с какой не выживают. Господом Богом он посланный. И чую я, что ещё покажет через него Господь, или хранимая русские земли, Мати Божия, как и куда идти. Как только очистится от грехов своих, то воспрянет, — сказал Алексей.

Кузнец предельно серьёзно видом посмотрел на своего гостя. А потом попытался улыбнуться, но вышло как-то криво — разучился Аким улыбаться, как больной может разучиться ходить.