Мертвец улыбнулся во все тридцать два зуба.
— Нет, Константин Платонович. Я успел посетить в Москве и Петербурге несколько приёмов.
— Тогда принимай под командование летающий эскадрон. С завтрашнего дня ты назначаешься командующим Алеутского воздушного флота.
Глава 32
Дела отцов
Осень пролетела стремительно, будто новый самолёт над достроенным авиазаводом. Собственно, там я и проводил почти всё время, доводя прототипы до серийных образцов. По результатам испытаний мы остановились на двух моделях: юрком биплане, вооружённом автоматической картечницей, и здоровенном триплане-бомбардировщике. И к концу ноября запустили линии по их производству.
А вот Ванька Черницын не удовлетворился таким «скудным» набором самолётов и заваливал меня новыми проектами. Огромный квадроплан с четырьмя крыльями, самолёт с тандемной компоновкой, когда за первыми тремя крыльями располагались ещё три штуки, и вовсе монструозный самолётище сразу с двумя десятками крыльев. Увы, но мне пришлось «зарезать» эти идеи сумрачного русского гения. Во-первых, с каждым добавленным крылом эффективность подъёмных Знаков падала, и эти здоровенные дуры жрали бы невероятное количество эфира. А во-вторых, я не видел практических вариантов, куда их можно применить.
Чтобы Ванька перестал маяться ерундой, я вызвал его к себе и вручил пакет с выкладками по ломолётам — эдаким дирижаблям, придуманных Ломоносовым.
— Держи, это теоретические наброски Михаила Васильевича по воздухоплаванию.
— Михаила Васильевича? — Ванька скептически хмыкнул.
— Ломоносова.
На лице изобретателя мелькнуло удивление, сменившееся благоговением.
— Его самого⁈
Будто прикасаясь к величайшей реликвии, он вынул первый лист и пробежался по нему взглядом.
— Откуда они у вас, Константин Платонович?
— В своё время мы обсуждали с Михаилом Васильевичем проблему воздухоплавания. И он завещал эти бумаги мне.
Ванька несколько раз моргнул, посмотрел на меня и заявил:
— Я… я немедленно брошу все силы, чтобы воплотить эти идеи в жизнь!
— Нет, сначала ты вдумчиво изучишь бумаги и разберёшься в принципах работы этой схемы. А потом мы вместе сядем и подумаем над конструкцией прототипа.
— Константин Платонович, да я…
— Нет нужды торопиться, Ваня. Ломолёт от нас не улетит, — я усмехнулся, — а вот его надёжность нужно проработать как можно лучше. Если сделать всё правильно, такой аппарат сможет долететь от нас до Петербурга.
— Да⁈ А кругосветное путешествие на нём можно будет сделать?
— Вполне может быть. Если ты не будешь торопиться и обстоятельно разберёшься.
На этом мы и разошлись. Ванька в свободное время разбирался с чертежами и зубодробительными формулами Ломоносова, и, судя по всему, ему этого хватит на ближайшие полгода.
* * *
Киж принимал самое деятельное участие в испытании всех моделей самолётов. И высказывал очень дельные мысли по их доработке и усовершенствованию. Уж не знаю, откуда у мертвеца такой талант к воздухоплаванию, но без него машины точно получились бы гораздо хуже. Тем более что как лётчик-испытатель он сохранил жизни не одному человеку: трижды он разбивался так, что от аппарата оставались одни ошмётки. А ему хоть бы хны, только силой подпитать — и он в полном порядке.
Ещё до того, как машины пошли в серию, Киж стал набирать опричников для двух воздушных эскадронов. Первый должен был состоять из двенадцати бипланов, разведчиков-штурмовиков. А второй — из восьми трипланов-бомбардировщиков. Для войны с испанцами этого достаточно, а после уже будем думать о расширении.
Пожалуй, летал Киж больше всех остальных пилотов, вместе взятых. С утра до вечера, а иногда даже устраивая ночные вылеты. Изобретая на ходу фигуры пилотажа, пробуя атаковать наземные мишени и тренируя навык разведки на полках Суворова. Он же первый сделал «петлю мертвеца», как он сам её с гордостью назвал. И первым испытал парашют, который мы с Настей Ивановой изготовили. Кстати, это был не просто кусок ткани, там применялась оригинальная связка Знаков для страховки и гарантированной мягкой посадки. Ведь жизнь пилотов гораздо важнее любой машины, какой бы дорогой она ни была.
Мне кажется, именно в авиации Киж нашёл своё настоящее призвание. И был по-настоящему счастлив, летая и уча своих авиаторов. В дни полётов он даже не прикасался к рябиновке, а про карты и думать забыл. Он чувствовал себя живым и наслаждался каждой минутой, проведённой в воздухе.
* * *
Зима в Калифорщине оказалась точной копией муромского лета. Только дождей побольше, в океане купаться холодновато, а вершины гор на горизонте стали белыми от снега.
— Будто в рай попала, — усмехалась Настасья Филипповна. — Только ангелочков в небе не хватает.
Я постарался сдержать улыбку и не стал говорить, что Дмитрий Иванович со своими пилотами усиленно пытается их заменить. Всё же ключница была достаточно религиозна и посещала все церковные службы.
— Не скучаете по снегу? — спросил я её.
— Господь с тобой, Костя! Я на него столько за свою жизнь насмотрелась, что ещё на сто лет хватит. А как вспомню, что чуть не замёрзла насмерть, когда пришлось в соседнее село по морозу бежать, так и вовсе не хочу его видеть.
В декабре с Алеутщины вернулся де Суньига. Там была настоящая зима, и до окончания холодов навигация встала, так что ловить было некого. Встречаться с испанцем не было ни времени, ни смысла, и я ограничился докладом Камбова.
— Он себя неплохо показал, — опричник не питал к де Суньига дружеских чувств, но вынужден был признать его успехи. — Мастерски спалил два корабля контрабандистов, ещё три повредил, и их смогли захватить. Из своих средств покупал кое-какое оружие и амуницию для отряда. Русский уже неплохо выучил, с людьми ровно общается, старается сглаживать конфликты.
— Как ты его в общем оцениваешь?
— Хороший вояка, хоть и испанец. Видно, что наёмником много воевал. Разрешите я его здесь к делу пристрою?
— Семён Иванович, он же тебе не нравится.
— А что делать, — Камбов развёл руками. — Талантов у меня мало, а дело делать нужно.
— Куда хочешь его?
— За Большим Каньоном последнее время пришлые индейцы шалят. Лезут с востока, разбойничают, грабят наших индейцев, лошадей угоняют. Я как раз туда отряд опричников собирался послать. А наш испанец им поможет, заодно проверим, не сбежит ли на юг к своим.
— Добро, можешь его задействовать. Всё равно в городе его держать нет смысла.
* * *
В середине января приехали сразу два неожиданных гостя.
Двенадцатого числа я вернулся вечером домой и во внутреннем дворике увидел Ксюшку и пожилого мужчину, которого даже не думал здесь встретить.
— Пётр Петрович?
Добрятников обернулся и расплылся в улыбке.
— Константин Платонович! Дорогой мой!
Мы тепло обнялись с ним.
— Простите, что приехал без приглашения, Константин Платонович.
— Да что вы такое говорите, Пётр Петрович? Я всегда рад вас видеть.
За ужином Добрятников рассказывал муромские и московские новости, шутил и совершенно не касался причины своего приезда. Ксюшка светилась от радости, а близнецы пребывали в восторге от приезда любимого дедушки. Бобров тихонько улыбался — с тестем у него были отличные отношения. Марья Алексевна тоже была рада увидеть старого знакомого.
Пётр Петрович не смог отказать внукам и сам уложил их спать. Уж очень они соскучились по дедушкиным сказкам! Но после того как дети заснули, он вышел во внутренний дворик, где мы с Таней пили чай.
— Садитесь с нами, Пётр Петрович.
— С удовольствием, — Добрятников с кряхтением устроился в кресле и принял из рук Тани чашку с чаем. — Благодарю покорно. А передайте мне, пожалуйста, ещё вон того вареньица. Уж больно оно аппетитно выглядит.
Шумно отхлебнув из чашки, он вздохнул и посмотрел на меня.
