Последний Герой. Том 2 (СИ) - Дамиров Рафаэль

— Оксан, я вышел на след убийцы блогера Харитонова, — сказал я тихо, глядя перед собой.

Она повела плечом:

— Чего? Какого убийцы? Ты о чём, Макс? Мы же его взяли. Это был Рябинин. Только сидит вместо него пока что бедолага-алкаш, безвинный, в СИЗО парится. Надо, кстати, доказательства собрать на Рябинина и…

Я покачал головой:

— Рябинин — исполнитель. Заказчик другой. И заказчик этот — Герман Вальков. Как мы с тобой и предполагали.

— Герман Сильвестрович Вальков? Да, помню, предполагали, но… это, капец, серьёзное обвинение. На него ничего нет, он меценат и кандидат в мэры с заоблачным рейтингом, чуть ли не святой сейчас. На кривой козе хер подъедешь.

Она скрестила руки и напряжённо повела плечами.

— Святые тоже не бессмертны, — хмыкнул я. — Блогер хотел слить на него компромат. Не свежий, но вполне актуальный. Старый, из девяностых. И знаешь, что ещё?

Я помолчал, пытаясь подобрать слова. Но Оксана почувствовала что-то не то и резко вскинула на меня глаза:

— Макс, давай уже, не тяни кота…

Я выдержал небольшую паузу и проговорил тихо, но отчетливо:

— Этот компромат связан с убийством Лютого.

Оксана замерла. Лицо стало напряженным, неподвижным, глаза вдруг сузились, на скулах выступили желваки. Она уставилась на меня немигающим взглядом, словно пыталась понять, шучу я или говорю всерьёз.

Наконец, губы дрогнули от едва сдерживаемой боли:

— Макс… — процедила она сквозь зубы, — не лезь туда. Лютого не трогай. Это другая история. Совсем другая…

— Нет, Окс. История та же самая, — сказал я уверенно. — Всё связано. Я тебе всё расскажу, ты поймёшь. Я вышел на след и кое-что раскопал.

Я рассказал ей всё: и про Егорова, и про Мотю, и про кассету. Умолчал лишь о вчерашних троих закопанных. Это пусть на моей совести останется. Если меня возьмут за эти трупы, начальник УГРО не должна быть в курсе. Лучше, чтобы её не зацепило, если стрелки начнут переводить.

Она замолчала, перевела дыхание.

— Значит, компромат на Валькова ещё с тех времён? — тихо спросила она.

— Именно. И это всё касается убийства Лютого. И твоего отца.

Оксана дёрнулась, будто от невидимой пощечины. Но не отвела взгляда, голос её дрогнул:

— Мой отец? Нет, Макс, он был бандитом… Потому и подох. Я не хочу о нем ничего слышать.

— Послушай, Оксана, я давно тебе хотел сказать. Твой отец был хорошим человеком. Он любил тебя.

— Откуда ты знаешь? — резко оборвала она, голос её был тихий, но при этом звенел как струна. — Ты не знаешь его. Я сама его не знала. Не успела узнать. Он связался с бандитами, и из-за этого я осталась сиротой. Никогда не прощу ему этого, слышишь? Никогда!

— Он был не тем, кем ты думаешь, Окс. Я же… кое-что нашёл во время расследования. Твой отец, Геныч, так его называл Лютый, был информатором. Понимаешь, он работал на ментов, на Лютого. Не на бандитов. Скрытно, негласно. Сама представь такой расклад — он погиб героем, за правду. Вместе с Лютым.

Она замерла, глядя на меня, глаза её стали влажными, зрачки расширились.

— Это… точно? — прошептала она сдавленно.

— Да, это правда. Мне сказал надёжный человек — Грач. Он тоже был осведомителем Лютого. Можешь сама у него спросить, если не веришь.

Ненадолго между нами повисло молчание. Просто у разных слов своя скорость, и мои теперь должны были приземлиться, осесть.

— Верю, Макс… верю, — её голос дрогнул, сорвался. Она говорила сквозь стиснутые зубы. По щеке медленно скатилась слеза. — Теперь всё сходится… Я вспомнила… Тот, кто убил отца, назвал его «крысой»… Точно! Как будто заново увидела всё. Пелена перед глазами исчезла, какой-то блок ушёл…

Она резко замолчала, будто захлебнулась словами. Взгляд её остекленел, словно снова смотрела куда-то в прошлое, в ту самую страшную ночь.

— Кто это был? — спросил я тихо, почти шёпотом.

Она повернула ко мне побелевшее, напряжённое лицо, и хрипло выдавила:

— Вальков… Это был Вальков! Я теперь помню его мерзкую рожу. Это он убил моего отца! Понимаешь, Макс⁈ Всю жизнь я ненавидела отца, винила его в том, что он связался с бандитами. Оказывается, ненавидеть надо было его убийцу… Будто только сейчас прозрела!

— Такое бывает, — спокойно кивнул я. — Память защищает нас от самых тяжёлых воспоминаний. Так проще выжить. Но теперь ты знаешь правду.

Она не ответила. Сидела на лавке молча, закусив губу, и смотрела куда-то внутрь себя. Плечи дрогнули. Вся её несокрушимая уверенность растаяла в одно мгновение, будто её сорвало стремительной волной, оставив незащищённой и беспомощной.

— Папа, как же… — прошептала Оксана, и голос её оборвался. — Прости…

Плечи её снова содрогнулись, она отвернулась, быстро и нервно смахнув слёзы ладонью. Мне стало не по себе — я привык видеть Кобру сильной, боевой, уверенной. А тут она была совсем близко — растерянная и сломленная, и казалась мне той самой маленькой девочкой, напуганной и потерянной.

Я придвинулся к ней, аккуратно прижал к себе, чувствуя, как мелко и напряжённо дрожат её плечи.

— Поплачь, — сказал я тихо. — Не держи в себе…

И она и правда заплакала, уткнувшись мне в плечо и цепляясь за рукав так отчаянно, будто боялась снова провалиться в ту давнюю, детскую ночь.

Я направился в городской суд. Кобра по-быстрому накидала от своего имени запрос на копию приговора по Егорову. Надо узнать, кто был тот ушлый адвокат, что торговался за кассету с судьёй Матюхиной.

Возможно, адвокат нас теперь и выведет на эту кассету. Или на заказчика. Я почти уверен: заказчик, тот, кто послал Егорова снимать моё убийство, и тот, кто меня подставил и слил, это один и тот же человек.

Настоящий, истинный враг. И совсем не Валет.

Кто-то другой, тихий, таинственный, может, даже незаметный. Возможно, он до сих пор живёт, здравствует, жирует где-то здесь, в этом времени. Мысли роем вились в голове, но пока ни к чему не приводили. Ладно, Дирижёр уже в земле, скоро туда же отправится Валет, а там и до остальных доберусь. Если они, конечно, есть.

Я вошёл в здание суда. Там на входе стоял судебный пристав-силовик— равнодушный и унылый, словно пенсия уже вчера наступила.

Показал ему корки. Он мельком глянул на удостоверение, кивнул на рамку:

— Оружие есть?

— Нет, — буркнул я. — Чистый, как ангел.

Пистолет я и правда оставил в «Ниве». Удобно всё-таки, когда есть колёса. Стал мобильнее, оперативнее. Это не пешком скакать по городу. Спасибо тебе, Антошенька!

Прошёл металлорамку и оказался в прохладном холле суда. Всё строго, официально и уныло: фикусы в пластиковых горшках, стенды с образцами заявлений, жалоб и каких-то инструкций, никем и никогда не читаемых. На скамейках томились люди с потерянными лицами, глядя в пол или в потолок. Зал заседаний слева, дверь в канцелярию — прямо напротив входа.

Я зашел в секретариат. Тесная комнатушка, душно, жарко. У окна молодая секретарша с длинными ресницами и глазами, усталыми от бумажек. Чуть в стороне, за столом побольше — постарше дама, в очках, стучит пальцами по клавишам, медленно и упорно, будто печатает приговор кому-то лично.

— Здравствуйте, — я выложил на стол перед молодой запрос Кобры, — уголовный розыск. Мне нужна копия приговора или дело по осужденному Егорову.

Девчонка мельком взглянула на бумагу, потом перевела на меня уставшие глаза, и, чуть морщась, произнесла без интереса:

— А какой год?

— Девяносто седьмой, — сказал я.

Она вскинула бровь, хмыкнула:

— Девяносто седьмой? Да вы что? Двадцать пять лет у нас хранятся дела по преступлениям тяжким и средней тяжести. А мелкие — и того меньше, лет десять. Если срок прошел — всё уничтожаем. Архивы не резиновые. Чем могу ещё помочь?

Я помолчал, прикидывая, за что зацепиться. И вспомнил, как Мотя говорила про этого адвоката — «Гуинплен». Прозвище такое дали за заячью губу, неудачно зашитую хирургами. Как я ни пытал Нину Герасимовну, так она и не вспомнила имени и фамилии этого ушлого защитника. Гуинплен и Гуинплен, и всё.