Последний Герой. Том 2 (СИ) - Дамиров Рафаэль

Только мы с Грачом там были и никаких кассет у Егорова не нашли. Может, спрятал, а может, вообще не у него на хате была.

А потом, время… Сколько вообще такая плёнка может храниться? Магнитная лента — штука не очень надёжная, легко портится, особенно за столько лет. Размагнититься ведь могла за три десятилетия? Так или нет?

Я встряхнул головой, отгоняя лишние мысли, глянул прямо на бабку. Та сидела, выжидала, смотрела, на меня.

— Что дальше, Нина Герасимовна? — негромко спросил я, нарушив повисшую паузу. — Рассказывай…

— Тогда ведь сразу почуяла я неладное, — продолжила судья в отставке. — Что этот адвокатишка — ушлый такой сучий потрох — мне врёт. Ну не нравился он мне, тип мерзкий, жопоглазый. Решила я сама тайком к Егорову в СИЗО наведаться. Договорилась с начальником следственного изолятора — по-тихому пропустили, ночью поздно, никому ничего не сказали. Это ведь строго запрещено было — судье напрямую с подсудимым встречаться. Во избежание, так сказать, давления и заинтересованности. Но я решила разобраться сама, уж больно дело было скользкое.

Она на секунду замолчала, перевела дыхание и посмотрела мне прямо в глаза:

— Захожу в комнату для допросов, смотрю на этого гада и в лоб ему заявляю: что ж ты, кусок дерьма, смертью старшего опера Малютина торгуешь? Совсем сбрендил, с честной судьи бабки вымогаешь?

Егоров тогда, помню, аж подпрыгнул на этом железном стульчике, хорошо, тот к полу приварен, не шелохнулся. Глазищи выкатил, лицо белее мела стало, и говорит он мне так искренне, вроде как, и врать даже не собирался…

И рассказывала она так, что я будто бы сам услышал слова Егорова:

— Не было у меня такого и в мыслях даже! Я никакими деньгами не торгуюсь, тем более убийством Лютого. Но кассета у меня есть, правда, снял я тогда всё. И стрелку эту видел, и момент, как его убили. Всё на плёнке, наглядно. Я и попросил адвоката своего, чтоб он договорился — надо же срок мне скостить и чтобы вы на условку вывели. А то сейчас кассету отдам — меня тут же порешат, в камере. Скажете, нет? Я же знаю, сколько влиятельных людей в этом замешано, мне тут и дня не прожить после этого. Если бы вышел на условку, сразу бы встал на лыжи — и в Сибирь куда-нибудь, на Дальний Восток. Растворился бы там, как дым…

Мне даже захотелось хорошенько помотать головой или, ещё лучше, стукнуть ею о стенку, прогоняя этот призрак.

Бабка же опять замолчала, смотря на нас тяжёлым взглядом. А потом со вздохом добавила:

— Убийство это, сам знаешь, резонансное было. Весь город на ушах стоял, Москва следаков прислала лучших, рыли землю, искали исполнителей и заказчиков… только не нашли никого. А потом трупы начали всплывать. Говорили, это убийца хвосты подчищает, своих же шестёрок валит, следы заметает…

Мотя вдруг осеклась, задумчиво нахмурилась и замолчала, словно что-то вспоминая, глядя мне прямо в глаза.

— Ну и что дальше было? — спросил я, чувствуя, как внутри всё сжимается. Кровь прилила к лицу: — Как это он снял? Он что, знал заранее, что и где произойдет?

— Точно знал, — жёстко сказала Мотя. — Послали его туда, кто-то влиятельный, кто знал заранее про стрелку, знал, что тебя убивать будут. Только вот не понять мне было, зачем им это на видео понадобилось? Видно, что-то задумали, козыри в рукаве держали до поры. Егоров отснял всё, спрятался в развалинах и сидел тихо, как мышь, ждал, пока всё закончится.

В голове у меня всё смешалось. Картинки замелькали одна за другой — и вдруг мелькнула мысль: может, этот материал как раз блогер и нарыл? А после его и грохнули?

За привет из девяностых.

— А дальше? Что с Егоровым-то стало потом? — спросил я, хотя прекрасно представлял, чем история закончилась.

— А что с ним стало… — старуха пожала плечами и горько усмехнулась. — Как это бывает, так и было. Дело у меня тогда внезапно забрали, другому судье передали. Егорову влепили по полной, четыре года в колонии общего режима. Прожил он там совсем недолго, сам знаешь.

Грач тихо кивнул, вставил:

— Туберкулёз… умер от тубика, да?

— Ну-ну, от тубика, конечно, — хмыкнула Мотя, криво усмехнувшись. — Версия удобная была для всех, чего уж.

— А почему ты тогда никому не сказала про эту кассету? — осторожно спросил я.

Она снова замолчала, чуть нахмурилась, поджала губы и вдруг глухо ответила:

— А кто бы мне тогда поверил? По первости я боялась рот открыть. Знала — стоит проговориться, Егорова сразу в колонии грохнут, моментально. Он же на зоне был, доступный, как это говорится, для любого криминального воздействия. А потом, когда уже думала что-то предпринять, меня саму быстренько турнули на пенсию. Нашли у меня якобы отклонения психические. Дескать, поехала я крышей от работы такой. А кто бы не поехал, мать их так, если столько лет с бандюками и убийцами дело иметь? Но нет, убрали как неудобную. Вот и дожила я здесь до того момента, когда ты сам ко мне заявился, с того света. Не зря всё это, Максим, не зря. Теперь, может, и правда всплывёт. Теперь, может, и кассета та найдётся…

Мотя сделала паузу, внимательно глядя в чашку, словно чайные листья могли ей что-то подсказать. Затем медленно отхлебнула чай и подняла глаза:

— Всё это время я жила только мыслью отомстить, — голос её дрогнул, стал хриплым. — И вот теперь ты вернулся. Я ведь знала, я всё время знала — ты вернёшься, Лютый. Ты ведь отомстишь за себя… За нас всех.

Бабка пытливо уставилась на меня, пытаясь заглянуть в самую душу, а потом вдруг понесла бред:

— Мне ведь ангелы говорили, приходили ночью, шептали: «Готовься, Мотя, придёт посланник на крылатом коне, принесёт справедливость и кару небесную». А в зеркалах огонь был, каждую ночь видела я его, как горят глаза твои.

Я напрягся. Все же Нина Герасимовна не в себе. Жаль… Грач смотрел на неё недоумённо, переводил взгляд на меня, потом обратно, пытаясь понять, что вообще происходит и когда всё это кончится. Я придвинулся к нему ближе, шепнул негромко:

— Нормально всё, брат. Мотя думает, что я Лютый. Пусть так считает. Нам главное — кассету раздобыть.

Грач чуть качнул головой, глаза его округлились:

— А кассета-то хоть есть? На самом деле…

Я пожал плечами и тихо ответил:

— Не знаю. Не найдём — не узнаем.

Грач задумчиво кивнул. Я посмотрел на него пристально и добавил:

— Но если есть — это наш шанс. Козырь против Валета. Война уже объявлена, мы под ударом, но и ему не дадим спокойно спать. Зароем с-суку…

Я со злости хлопнул кулаком по столу так, что чашки подпрыгнули, а ложки звякнули о блюдца. Бабка резко вздрогнула и оборвала свой безумный бред, удивлённо и немного испуганно уставилась на нас, словно впервые заметила в своей кухне:

— Ой, Петя… Вася… — растерянно протянула она. — А вы тут чего делаете?

Я тихо вздохнул, переглянулся с Грачом и спокойно ответил:

— Мы же вас из оврага вытащили, баб Нин…

— Из оврага? — она нахмурилась, постучала себя пальцами по виску, словно пытаясь привести мысли в порядок. — Ох, память-то совсем уже дырявая… Ну точно, ведь вытащили же меня. То-то, я думаю, нога всё ноет. Так, может, чайку с медком хотите? Свежий медок у меня в подполе припасён…

Я чуть улыбнулся и показал глазами на стол, где уже стояли пустые чашки с недопитым чаем и миска с медом:

— Спасибо, баб Нин, мы уже откушали. Пора нам, дела. И вы больше по оврагам не ходите, лучше дома сидите. Я к вам ещё загляну как-нибудь, проведаю.

Она посмотрела на меня внимательно, прищурилась, потом покачала головой и махнула рукой:

— Вот спасибо тебе, уважил старую… Только лицо твоё больно знакомое мне, родное какое-то. Будто видела тебя уже где-то раньше. Да и ладно… Идите, не задерживайтесь, что вам здесь, со старухой. А мне тут ещё колесницу небесную встречать. Говорили же сегодня: небо откроется.

Я не ответил. Только переглянулся с Грачом, молча поднялся и направился к двери, стараясь не обращать внимания на то, как бабка снова тихо что-то бормочет себе под нос, смотря куда-то сквозь потолок, будто и вправду ждёт ту самую колесницу с ангелом мести.