Медведев. Пограничье (СИ) - "Гоблин - MeXXanik"

Я чуть склонил голову, не отвечая сразу. Потому что чуждым это место мне не казалось. Но вот Голубев — да, он был тут чужаком.

Было заметно, что Морозов слегка напрягся. Его спина выпрямилась, взгляд стал жёстче — но по своему обыкновению, он не стал говорить ничего резкого. Вместо этого взял пирожок, разломил его, выпуская наружу аромат горячего картофеля с маслом и укропом, а потом откусил кусочек.

Я не торопился с ответом. Без суеты откинулся на спинку стула, скрестил руки на груди, позволяя себе небольшую паузу. За столом постепенно нарастала ощутимая тишина.

Я внимательно смотрел на Голубева. Не враждебно, но уж точно недружелюбно. Просто изучающе. Как человек, который решает — стоит ли тратить на него свое время.

Мысленно я поблагодарил отца за эту науку. Он не был человеком громких слов. Когда в разговоре звучало нечто неуместное — колкость, манипуляция или просто бестактность — он не поднимал голос, не вступал в спор и не пытался наставить собеседника на путь истинный. Вместо этого он замолкал. И смотрел. Долго, пристально, почти без выражения. Не гневаясь — просто фиксируя происходящее, как лекарь на приёме или фотограф, который никуда не торопится. И этого, как правило, оказывалось достаточно.

Собеседник ждал реакции, которой не следовало. И потому терялся. Начинал что-то пояснять, оправдываться, бормотать. А отец в такие моменты лишь слегка приподнимал бровь — как бы между делом, — и чаще всего именно это движение доводило оппонента до полной растерянности.

А затем, как бы подводя черту, отец мог позволить себе снисходительную улыбку. Не язвительную, нет. Просто ту самую, после которой становилось ясно: разговор закончен. И итог уже подведён.

Я, кажется, тоже начинал осваивать эту тактику. И сейчас было самое время.

Голубев смотрел на меня в упор, не отводя взгляда, будто рассчитывал, что я скажу что-то, что снимет с него неловкость. Но добродушное выражение на его лице таяло, как иней под солнцем. Черты заострились, взгляд стал напряжённым. Словно он уже пожалел о сказанном, но брать слова обратно было неловко.

— Я имею в виду… что вы привыкли к другому уровню, — пробормотал мужчина уже иным тоном, не столь надменным. В его голосе появилась извиняющаяся, нерешительная нота, как у школьника, пойманного на попытке списать.

Я медленно поднял бровь. Надеялся, что движение получилось достаточно выразительным — хотя, честно говоря, потренировать его перед зеркалом я так и не удосужился. А зря. В такие моменты любая мелочь важна.

Но, кажется, это сработало.

Голубев сразу сник. Неловко усмехнулся, будто хотел перевести всё в шутку, но сам же в неё и не поверил. Рука дернулась к тугому, слишком правильно завязанному галстуку. Он принялся поправлять его, словно в попытке занять чем-то пальцы, чтобы не выдать дрожь. Но и этот жест был лишним. Только подчеркнул: человеку стало неуютно. Очень неуютно.

— Хотя, быть может… я слишком строг, — медленно протянул Голубев, стараясь смягчить тон, — вероятно, в этом всём есть какая-то своя прелесть…

Я позволил себе растянуть губы в покровительственной улыбке. Такой, какая должна была бы напоминать змеиную, если бы я не контролировал выражение лица. Наклонил голову к плечу, наблюдая за собеседником — чуть лениво и чуть насмешливо. Точно так же, как отец делал, когда хотел дать собеседнику почувствовать разницу в весе слов.

— Итак, мастер Голубев, я слушаю, — произнёс я негромко, почти доброжелательно.

Мужчина выдержал паузу. Пожал плечами, взял со стола чашку с отваром, вдохнул аромат — и сделал глоток. Его веки чуть опустились, и он довольно прищурился, будто на мгновение действительно забыл, где находится.

— А вот отвары здесь чудесные, — с одобрением произнёс он. — Собственные сборы, авторская смесь…

Он аккуратно поставил чашку на блюдце и сложил ладони, сцепив пальцы.

— В столице такого не найти, мастер Медведев. Хотя вы, наверняка, и сами это знаете. Да вы попробуйте отвар, — он чуть подался вперёд, будто предлагал перемирие через глоток горячего настоя.

Я не ответил сразу. Просто смотрел. Потому что знал: когда человек делает комплимент чаю в напряжённом разговоре, значит, к сути он подходит с осторожностью. Или вовсе не собирается подходить.

Боковым зрением я заметил, как Морозов слегка усмехнулся. Он потянулся к чайнику, налил отвара в мою чашку и аккуратно пододвинул её ко мне. Я сделал глоток — напиток оказался терпким, с мятой и какой-то травой, которую невозможно было определить, но она приятно согревало горло.

— Надеюсь, вы пригласили меня не для обсуждения местных трав? — произнёс я, не меняя интонации, как будто продолжал обычную светскую беседу.

— Разумеется, нет, — отозвался он почти доверительно. — Зачем отвлекать князя по таким пустякам?

Он опустил взгляд, потянулся к кожаной папке, которая лежала рядом на скамье. Открыл её аккуратно, без суеты, словно и правда не хотел торопить разговор. Вынул оттуда несколько скреплённых листов. Я невольно оценил добротную бумагу, широкие поля, аккуратный заголовок сверху. Голубев подал мне документы, не глядя в глаза, но с видом человека, который долго готовился к этому моменту.

— Ознакомьтесь, пожалуйста, — спокойно произнёс он. — Это предварительные предложения по развитию северного участка. Я уверен, что проект может быть полезен для края… и интересен лично вам.

Я нахмурился, пробегая глазами по строкам.

— Если кратко, — начал Голубев, удобно устроившись на месте и поправляя запонки в манжетах, — то мы хотели бы осваивать леса на севере княжества. Там, где болота.

Он говорил ровно, без суеты, будто озвучивал давно согласованную схему.

— Наше товарищество планирует для начала поставить там три заготовительные мануфактуры. Это около трёхсот рабочих мест. Плюсом — один перерабатывающий завод, уже ближе к центру края. Он даст ещё семьдесят. Дороги, которые свяжут базы и завод, мы берём на себя. Причём, подчеркну, экономить не станем. Всё будет надёжно, с дренажом и укреплением насыпи.

Я молча кивнул, продолжая слушать. Голубев между тем уже перешёл к следующему пункту:

— Кроме того, мы обязуемся через двадцать лет передать в фонд княжества пару доходных домов. Жильё — для вахтовиков из окрестных деревень. Изначально, честно скажу, хотели один. Но мне уже объяснили, что ваша почва — штука капризная. Многоэтажки здесь, как я понял, не приживаются.

Он усмехнулся, будто для смягчения тона. И тут же продолжил, чуть наклоняясь вперёд, словно делился доброй новостью:

— Мы также готовы на жест доброй воли. Например, взять на баланс приют. Или отремонтировать пару школ. Или всё сразу, если хотите. Это — безвозмездно.

Он сделал паузу, позволив словам немного осесть. А потом добавил:

— Плюс — мы открываем набор из числа приютских на обучение. Деревообработка, техника, ремонт оборудования. Всё нужное. Обучение за наш счёт, по ученическому договору. С последующим трудоустройством, разумеется.

Голубев сделал паузу, неспешно взял чашку, отпил глоток отвара — словно показывая, что не торопится и вовсе не давит. Впрочем, пауза эта была выверенной. Нужной длины. Достаточной, чтобы напомнить: его предложение уже прозвучало, теперь ход за мной.

— Мы умеем быть благодарными, — сказал он, поставив чашку обратно на блюдце. — И умеем договариваться. Вопрос — только в вашей доброй воле и готовности помочь инвестициям прийти в этот забытый богом край. Если в вас это есть — всё получится. Если нет…

Он пожал плечами. Без нажима. Почти буднично. Но смысл его слов повис в воздухе, как утренний туман — тонкий, холодный, тягучий.

— Я понял, — отозвался я. — Мне нужно подумать.

— Конечно. Разумеется, — сразу кивнул он, и тут же чуть подался вперёд. — Но… главное, чтобы думалось не слишком долго.

Сказано было мягко. Почти заботливо. Но в этих словах прозвучал отголосок привычной бизнес-давления: не упустите момент, мастер Медведев. Второго может и не быть.