Барин-Шабарин 8 (СИ) - Старый Денис

— Папа! Гляди! Я — капитан! Как тот дядя на твоей картинке! — закричал он, увидев меня, словно, мы расстались пять минут назад.

Нянька Анфиса, красная от напряжения, держала на руках двух младших — Лизоньку и Алешеньку, годовалых близнецов. Лиза, увидев маму, протянула ручонки и зашлась в новом плаче. Алеша, сонный, сосал кулачок, его большие, удивленные глаза смотрели на незнакомый высокий потолок. Картина была одновременно странной и бесконечно умиротворяющей. Моя империя в миниатюре. Моя главная уязвимость и главная сила.

— Как дорога? — спросил я, выпуская из объятий жену и подходя к няньке. Коснулся пальцем пухлой щечки Лизы-младшей, пытаясь успокоить. Малышка сморщилась, но плач поутих. Алеша улыбнулся. Уже во сне.

— Утомительно, Алексей Петрович, — вздохнула Елизавета Дмитриевна, поправляя выбившуюся прядь волос. — Петруша бодрился, как солдат, но к вечеру свалился. Малыши капризничали всю дорогу. И вот теперь эта квартира… она огромная. И пока такая… неуютная.

— Неуютная? — Я огляделся. Груды ящиков, покрытая холстом мебель. — Пока, Лиза. Пока. Это лишь стены. Вы — вот кто сделает ее домом. — Я взял Петрушу на руки, несмотря на его протесты.

— Я же капитан, папа! Мне надо корабль спасать!

— Ну что, адмирал, осмотрел свой порт? Где причалим флот?

Он засмеялся, указывая пальцем на дальний угол. Мы прошлись по комнатам — детская, будуар Лизы, мой кабинет — ящики с книгами и чертежами уже ждали — обширная столовая. Лиза постепенно оттаивала, ее глаза уже выискивали места для любимой этажерки, для портретов, для цветов на подоконниках. Нянька унесла засыпающих близнецов в приготовленную детскую.

— Здесь будет твоя крепость, Петр Алексеевич, — указал я сыну на просторный угол в его будущей комнате. — А здесь — верфь. Построим настоящий фрегат. С парусами.

— С пушками? — серьезно уточнил сын.

— Обязательно с пушками, — пообещал я. — Но сперва — ужин и сон. Капитан должен набираться сил для великих походов.

Аннушка накрыла стол в маленькой буфетной — пока что единственном пригодном для жизни месте. Простая еда — куриный бульон, котлеты, картошка — но съеденная в кругу семьи, в стенах нашего нового, пусть и временного, пристанища, она казалась пиром.

Петруша, наевшись, клевал носом. Лиза рассказывала о дорожных впечатлениях, о тревогах за меня, о новостях из Екатеринослава. Я слушал, впитывая эту обыденность, этот якорь, удерживающий меня от полного погружения в пучину государственных игр.

Глядя на уснувшего на руках у няньки Алешу, на Лизу, уже вовсю теребившую старшего брата, на Елизавету Дмитриевну, чьи глаза покидала усталость, сменяясь беспокойством по поводу обустройства, я чувствовал, за что именно я затеял эту грандиозную игру со сталью, паром и золотом. За их будущее. За будущее, в котором Российскаяимперия будет сильной и безопасной.

Плач Лизоньки, не желавшей засыпать в новой кроватке, сопровождал меня до прихожей. Я поцеловал Елизавету Дмитриевну, уже в домашнем чепце и кружевной накидке, взявшей на себя ночную вахту у детских кроваток.

— Не задерживайся, Алеша, — попросила она, и в ее глазах читалась не только забота, но и понимание — дела, которые звали меня в ночь, были неотложны.

— Постараюсь, Лизонька. Спокойной ночи, мои сокровища.

— Столб! — прошептал Ушаков, указывая вверх, в молочную муть.

Иволгин кивнул. Да. Деревянный столб, почерневший от влаги. А выше — едва различимые, толстые, провисающие провода. Железные. Значит, линия старая. Хорошо. Менее критичная для англичан, меньше шансов на сигнализацию обрыва. Но и толще, крепче. Резать будет тяжело.

— Здесь, — Иволгин выбрал место ниже по склону, в небольшой ложбине, скрытой от дороги, которая угадывалась метрах в пятидесяти выше. — Калистратов, кабель! Разматывай, зачищай концы! Ушаков, стража! На дорогу и вверх по склону! Красный фонарь — только если опасность явная. Бережной, разворачивай аппарат. Быстро!

Бережной замерзшими пальцами расстегивал ремни упаковки. Иволгин снял с пояса инструменты: острый, как бритва, сапожный нож с крючковатым кончиком, плоскогубцы с изолированными ручками, моток просмоленной льняной ленты. Он подошел к столбу. Провода висели высоко.

— Ушаков! Плечо! — прошипел он.

Матрос встал как вкопанный, сложив руки замком. Иволгин сунул нож в ножны, зажал плоскогубцы и ленту в зубах, вскочил на плечи Ушакова. Тот не дрогнул, приняв вес капитана. Руки Иволгина схватились за мокрый, скользкий столб. Он полез вверх, цепляясь сапогами за сучки и трещины.

Сердце колотилось так, что казалось, вот-вот вырвется из груди. Каждый шорох в тумане казался звуком шагов часового. Иволгин добрался до уровня проводов. Один из них, нижний, был толстым, вероятно, магистральным. Капитан достал нож. Время замерло. Одно неверное движение — и либо сигнал тревоги на станции, либо удар током в сотню вольт.

Он приставил острие к черной, просмоленной обмотке провода. Надавил. Обмотка поддалась. Осторожно, сантиметр за сантиметром, он сделал продольный надрез, обнажив блестящую, почти не окисленную поверхность железной жилы. Пахло смолой и озоном. Внизу Калистратов протянул конец зачищенного медного кабеля. Иволгин схватил его плоскогубцами, прижал оголенную медь к железу.

Искра! Небольшая, синяя. Он не отдернул руку. Быстро, лихорадочно, начал обматывать место соединения просмоленной лентой, изолируя контакт, делая его незаметным и защищенным от влаги. Пальцы плохо слушались от холода и напряжения. Пот заливал глаза. Ниже Бережной подключил другой конец кабеля к аппарату, установленному на разостланном брезенте. Его руки дрожали.

— Готово! — Иволгин спрыгнул вниз, едва не поскользнувшись. — Бережной! Быстро! Шифр: «Лох-Эйл. Цель видна. Жду ветра. И.»

Бережной кивнул, сел за ключ аппарата Якоби. Латунь и эбонит блестели тускло в сером свете. Он снял колпачок с ключа, положил пальцы на рычаг. Глубокий вдох. Нажал.

Треск-треск-треск-тире-тире-треск…

Звук в тишине туманного утра казался оглушительным. Каждая искра, прыгавшая между контактами, освещала его напряженное лицо. Иволгин стоял рядом, не дыша, револьвер наизготовку, глаза впились в туман, откуда могла прийти беда. Аппарат ожил. Бережной ловил сигналы, его рука быстро записывала точки и тире на мокром от сырости клочке бумаги. Помехи. Много помех. Обрывки английской речи: «…пароход „Каледония“… задержка в Гриноке…» — прорывались сквозь треск помех. Бережной стиснул зубы, отсекая лишнее, вылавливая структуру шифра. Минуты тянулись как часы. Вдруг его глаза расширились.

— Идет! Ответ!

Пальцы задвигались быстрее, записывая группу за группой. Потом он схватил шифроблокнот «Петр», быстро листая промокшие страницы. Шепотом, бормоча ключевую фразу: «На востоке солнце встает над Нуткой…», он начал расшифровывать. Иволгин наблюдал, как кровь отливает от лица инженера.

— Что? — спросил он тихо, но властно.

— «Принято. Курс прежний. Берегись „Орлов“. Избегай патрулей. Успеха. Ш.» — Бережной поднял глаза, в них читалось облегчение и новая тревога. — «Орлов»? Что это? Корабль? Агент?

Иволгин сжал челюсти. «Орлов». Наверняка — кодовое обозначение, но что оно несет?.. Угрозу?.. Предупреждение?.. О чем?.. В любом случае, следует помнить, что Шабарин слов на ветер не бросает.

— Отвечай: «Ветер принят. И.» — приказал он. — Быстро! И отключаемся!

Отключение прошло быстрее, но не менее нервно. Иволгин снова был на плечах Ушакова, отмотал просмоленную ленту, аккуратно отделил медный кабель, снова заизолировал надрез на магистральном проводе, замазывая его густой смолой из походной баночки. Следов не должно остаться. Внизу Бережной собирал и обертывал драгоценный аппарат, Калистратов сматывал кабель. Ушаков сканировал туман. Лай собаки снова, ближе? Или почудилось?

— Готово! В шлюпку! — Иволгин спрыгнул вниз.

Они отходили так же тихо, как пришли, стирая следы на мягком грунте у воды ветками. Вода в вельботе хлюпала под ногами. Гребли из последних сил. Туман начал редеть. Над скалами появился призрачный просвет. И в нем — силуэт! Небольшое судно с мачтой, двигавшееся вдоль побережья. В сторону их бухты.