Шайтан Иван 5 (СИ) - Тен Эдуард

— Я помню, Пётр. — кивнул Хайбула.

— Пусть Всевышний, хвала Аллаху, пошлёт нам победу.

— Аллаху Акбар. — Хайбула провёл руками по бороде.

В дали показался пыльное облако. Черная линия наступавших проявлялась всё четче. Она неумолимо приближалась. Гул от тысячи ног и копыт нарастал. Казалось остановить её ничего не может. Малышев со своим отрядом стоял в сотне Михаила. И вдруг среди напряжённой тишины раздался звонкий голос сотника Лермонтова.

— Если к нам пришёл писец, что делают пластуны? Пластуны не сдаются. УРрр…. — хором ответили почти три сотни бойцов. Кричали даже возчики и другие обозники вооружённые холодным оружием и пистолетами первого выпуска. Этот любимый клич Андрея озвучил Миша. Я почувствовал как спала часть напряжения. Бойцы задвигались в шеренгах, раздались смешки и короткие реплики. Непримиримые подошли метров на восемьсот и остановились. Они стояли без порядка, как кому было удобно. Видно кучковались по родам, тухумам или по каким-то другим признакам. Среди этого беспорядка выделялась группа в несколько сот всадников стоявших в некотором порядке.

— Небось опять переговорщиков пришлют. Без этого никак. Любят поговорить. — сказал Савва, разглядывая противников в подзорную трубу.

И словно по его слову, из гущи толпы, с разных концов, вырвалось пятеро всадников. Без белых флагов, без криков, молча, галопом понеслись к нашим позициям. Подскакав на сотню шагов, резко осадили коней и принялись пристально оглядывать наши ряды, выискивая слабину, командиров.

— Роман! Аккуратно сними их. — спокойно сказал я.

— Стрелки, первый десяток, разобрать цели.

Бей! — через несколько секунд скомандовал Рома.

Короткий, сухой залп, словно хлопнула дверь в пустом доме. Все пятеро всадников были сметены. Четверо камнем рухнули на землю, пятый, сгорбившись, замер в седле, безвольно свесив руки. Кони, почуяв смерть, шарахнулись в стороны.

Тишина над полем продержалась несколько ударов сердца. Потом из черной массы немирных вырвался единый, чудовищный вопль ярости. Не рев, взрыв. Поле вздрогнуло. И ярость, густая, кровавая, осязаемая, покатилась к нам волной. Вся эта чёрная масса дрогнула и хлынула вперед. Сперва медленно, тяжело, как лавина, потом набирая скорость. Конные группы вырвались вперёд, опережая пеших. Их дикие крики, улюлюканье, бешеные взмахи шашек. Те вспыхивали на солнце короткими, слепящими молниями наращивали гнетущее напряжение в наших шеренгах. Сердца бились в унисон с приближающимся гулом.

— Двести пятьдесят! — прокричал я, едва линия атакующих пересекла каменную метку.

— Гранатомётчики! Бей!

Десять пар бойцов с палками-гранатомётами выбросили в быстром темпе по три гранаты на пару. Десятки точек с дымным шлейфом взметнулись в небо и рухнули в гущу наступающих. Передние проскочили, смерть пришла к серединным и тыловым. Некоторые гранаты рвались прямо в воздухе, сея хаос и кровавый дождь из осколков. Сумятица!

— Сто пятьдесят! — пронеслось по цепи.

— Бей! — крикнули сотники почти одновременно.

Слитный залп! Будто невидимая стена из свинца ударила в передовые ряды. Всю первую шеренгу, всадников, пеших, буквально срезало. Образовался жуткий завал из окровавленных тел, сбитых коней, корчившихся раненых. Крики ярости смешались с предсмертными хрипами и ржанием обезумевших лошадей в одну сплошную, адскую какофонию. Второй залп! Третий! Еще больше хаоса. Но непримиримые, ошеломленные чудовищными потерями, лишь озверели ещё более. Они карабкались через вал трупов, скользя в крови и потрохах, с лицами, искаженными нечеловеческой яростью и фанатизмом. Не люди, посланники ада!

— Картечницы! — яростный крик Михаила прорезал гам.

Двадцать картечниц плюнули смертью единовременно. Сразу за ними, менее стройный, но не менее смертоносный ружейный залп.

— Гранаты! Бей! — рядом заухали разрывы.

И тут я увидел фланги! Черные потоки начали огибать нас, угрожая окружением.

— Паша! Сигнал! Конница, ВПЕРЁД!

Ординарец взметнул трехметровый шест с красным флажком, отчаянно размахивая им влево, вправо. И ответило поле. Справа, дикий крик и визгливое улюлюканье, слева, разбойничий свист и топот копыт. Кавалерия рванула в контратаку. Со стороны третьей сотни грохот боя слился в сплошной рокот.

Несмотря на горы трупов, горцам удалось врезаться в нашу первую шеренгу. Натиск был чудовищный! Вторая сотня дрогнула, стала прогибаться внутрь.

— Ко мне! — выхватываю шпагу и пистолет, бросаюсь к разрыву. Паша пытается опередить, но я первый. Савва слева, Аслан справа, сзади тени бойцов.

Успели! Трое горцев, с победным воплем прорвавшие строй, замерли, сраженные нашими ударами. Я врываюсь в самую гущу. Время замедляется. Звуки приглушаются, остается только визг стали и бешеный стук сердца в висках. Колю. Секу. Уворачиваюсь от слепящих взмахов шашек. Двигаюсь вперед, неуклонно, шаг за шагом. Пространство вокруг меня расчищается трупами. Искаженные лица, крики, панический ужас в глазах встречного, уже трупа. Вдруг, что-то изменилось. Давление спало. Противник не бежит, но пятится. Несколько фигур бросаются на меня разом. Колю центрального в горло. Секущим ударом отрубаю руку с шашкой справа. Клинком кинжала парирую удар слева, сливая его вниз. Короткий подскок и удар ногой в грудь ближайшему, со всей дурью. Хруст! Влажный, противный. Пустота.

— Камандыр! Камандыр! — голос Аслана, резкий, с сильным акцентом, пробивается сквозь звон в ушах. — Хватит! Астанавись! Нет больше враг!

Медленно, как сквозь туман, возвращаюсь. Аслан, в трех шагах справа, Паша слева. Оба смотрят на меня пристально, настороженно, будто на зверя. В глазах, смесь тревоги и уважения. Я весь в крови, липкой, чужой. Дрожь в руках. Слабость накатывает волной.

— Ты как, командир? — голос Паши глуховат.

Киваю. Голос хриплый. Во рту сухо, как в пустыне

— Да… Всё… нормально. Докладывай обстановку. Аслан, дай воды глотнуть.

Ещё раз убедившись, что я пришёл в себя. Савва и Паша подошли ближе.

— Отбились. Добивают, кто сопротивляется. Казаки и Хайбула с Терцами конных гоняют. Эркен с Костей четверых пленных взяли, так двое не похожи на горцев, орут не по нашему. Ругаются по всему видать.

— Потери? — спросил я устало приседая под навесом фургона.

— Так не ясно пока, командир. Вона раненых к дохтору собирают. Убитые есть, сколько не ведаю. — Вздохнул Савва. — Сотника Лермонта ранило сильно, по голове рубанули.

— Жив? — заволновался я.

— Не ведаю, командир. — ответил Савва.

— Пошли, смотреть раненых будем.

Пересилив себя, пошёл к фургону доктора.

Раненых из двух сотен собралось изрядное количество. Не меньше четырёх десятков. Молча включился в работу. Начал с Миши, который лежал без сознания с лицом залитым кровью. Рядом сидел Костя и плакал. Увидев меня он поднялся.

— Чего ревёшь, как на похоронах.

— Он прикрыл меня собой, командир, отбивался от двоих, одного убил, а второй, Михаила по голове. Я застрелил его, но опоздал. Потом другой налетел, потом ещё.

Костя плакал, как мальчишка, размазывая слезы по грязному лицу, коротко всхлипывая.

— А ну кончай сырость разводить, помоги лучше. Держи голову вот так.

Пытаясь взять голову Миши, Костя тихо охнул и поморщился.

— Ты чего? Ранен? — спросил я его.

— Не сильно, давайте сначала Мише поможем, а меня уж потом.

— Ладно, сиди в стороне не мешай. Паша держи голову.

Смыл кровь, рана резаная, наискось, справа на лево, немного задевая лоб. Ну и конечно сотрясение головы. Кость не повреждена. Голова встретилась с клинком в начале нанесения удара. Сила не та. Когда стал накладывать швы Миша пришёл в себя и замычал от боли.

— Не дёргайся, швы будут кривые и не красивые, Лейла точно разочаруется.

— Сильно меня, командир? — спросил Миша, слабым голосом. — Дурно мне что-то, мутит.

— Костантин, показывай рану.

Ранение оказалось не серьёзное. Касательное ранение грудной клетки. Рану обработал, будет синяк и болезненность в течении месяца. Дальше следующий, и ещё и ещё… Трое тяжело раненых. Один скончался у доктора на столе. Возились до поздней ночи. Привезли раненых с третьей сотни, и казаков, и наших бойцов. У Хайбулы убито семнадцать, одиннадцать ранено, разной степени тяжести, но все выживут. Мы с доктором трудились не покладая рук. В один из кратких перерывов я присел и отключился. Паша с Асланом запретили меня будить. Уложили на бурку и по очереди охраняли мой сон.