Русский флаг (СИ) - Старый Денис

Летом… Тогда постель цесаревны жаркой была не от того, что в Царском Селе иногда, между привычными дождями, палило солнце. А от того, сколь огненным и страстным был гвардейский капитан, нынче уже секунд-майор Норов.

— Уф! — последовал очередной тяжёлый вздох Елизаветы Петровны.

Цесаревна приподнялась, поправила подушку и подложила ее под спину, облокачиваясь на спинку кровати. Уже сегодня она собиралась идти к своему духовнику и каяться в новом грехе. Не удержалась… А как же можно удержаться, если Алексея Григорьевича Разумовского цесаревна не отправила куда подальше. Он постоянно перед глазами, напоминает о былой страсти, угольки которой, видимо, не еще теплятся.

И вот — произошло… К слову, уже в третий раз. Уж больно цесаревна была податлива на плотские утехи. И была бы возможность, так она бы и побежала туда, где сейчас служит Норов, чтобы быть вместе с ним, чтобы он её любил так, как это делал, пребывая в Петербурге. Но, нельзя.

— Душа моя, звезда моя, любовь! — проснувшись от тяжёлых и громких вздохов Елизаветы Петровны, Алексей Григорьевич поспешил вновь в атаку, одаривая поцелуями цесаревну.

— Будет тебе, Лёшка! — строго сказала цесаревна, с немалой силой отталкивая от себя Разумовского. — Будет тебе!

Алексей Григорьевич хотел сказать что-то грубое, ведь похмелье его ещё не отпускало, и как только он открыл глаза, последствия вчерашнего перепоя моментально ударили и в голову, и по всему остальному телу. Насилу сдержался, поняв, что грубость сейчас ему уже прощена не будет, как раньше это случалось.

Именно он вчера, когда он изрядно напился, нашёл в себе смелость и решимость заявиться к Елизавете Петровне. И она, вновь томившаяся без мужского внимания, решила… Наверное, даже просто пожалеть Лёшку Розума. Который, впрочем, этот самый разум и потерял, так как осмелился заявиться к цесаревне пьяным и без предварительного согласования.

Елизавета Петровна было поспешила из постели, но поняла, что полностью нагая. Она немного подумала, но решила, что уж кто-кто, а Алексей Григорьевич видел её всяко-разно. Чего в этот раз стесняться?

Так что цесаревна встала и явила себя в полной красе со всеми выпуклостями и «впуклостями». И Алексей Григорьевич взгляда, конечно, не отвел, да и не только лишь смотрел бы он, а и кинулся бы — как кот на сметану. Но отвергнет. Вон как строго зыркает!

Сейчас, даже несмотря на шум в голове и явные рвотные позывы, спровоцированные жутким похмельем, он был готов. Хотел. Вот скажи этому мужчине, что он вновь возляжет с Елизаветой Петровной, а потом ему за это как есть отрубят голову, так Разумовский и нынче сделал бы выбор в пользу своей любимой женщины.

Как же он, особенно в последнее время, проклинал то, что Лиза — цесаревна, а не простая баба, пусть бы и крестьянка. Уже давно она бы была его женой и варила щи. Кислыми-то щами — самое то со хмеля закусывать!

— Более я не хочу увидеть тебя подле себя. Занимайся хозяйственными делами и не смей приходить ко мне без дозволу! — всё же покрасовавшись с минуту, позволяя себя рассмотреть, строго сказала Елизавета Петровна.

Григорий Разумовский поморщился. Он всё понимал, он знал, из-за кого Лиза теперь так редко позволяет себя любить.

Да, были и раньше всякие мужчины и разные страстные увлечения Елизаветы Петровны. Но так, чтобы цесаревна помнила о каком-то там гвардейце, который носа своего не показывает уже который месяц… Что-то похожее было только с другим… С Шубиным.

Елизавета же теперь дважды хлопнула в ладоши, и в комнату влетели сразу три служанки. Они быстро распределили свои обязанности: одна омывала цесаревну, две другие готовили одежду для Елизаветы Петровны.

Сегодня на выбор цесаревны предоставлялось сразу четыре платья. Все они богато украшены, с вышивкой золотой и серебряной нитью, с жемчугами. Анна Иоанновна щедро даёт деньги Елизавете Петровне, как будто стремится подкупить свою племянницу и оградить дочь Петра Великого от каких-либо глупостей, связанных с вопросом престолонаследия.

В целом, при дворе считают, что Елизавета Петровна, кроме как о своих нарядах или мужчинах, не думает вовсе ни о чём. И достаточно и того, и другого у неё было, всего вдосталь, чтобы дочь Петра не помышляла ни о каких престолах.

Однако даже тех превеликих денег, что Елизавета Петровна получает от своей тёти, не хватает на все развлечения и все наряды цесаревны.

Ещё больше приносят дохода Елизавете Петровне её многочисленные поместья. И она для себя решила, что даже если вернётся Норов, то Лёшку Розума никуда не прогонит. От добра добра не ищут, и кто его знает, может быть, другой управляющий всеми поместьями цесаревны настолько запустит дела, что Елизавета Петровна опустится до того, что наденет одно платье в другой раз.

— Ты мне, Лёшка, лучше скажи, все ли те поручения, что Александр Лукич Норов давал, ты исполнил? — уже когда одна девица-служанка, наиболее крупная и сильная из троих, с упором на локти затягивала корсет на в последнее время изрядно поправившейся Елизавете, спросила цесаревна.

Алексей Григорьевич нахмурился ещё пуще и прокусил губу до крови. Норов не только двигает его с постели цесаревны, он ещё и выталкивает Разумовского с должности управляющего всеми поместьями Елизаветы Петровны.

— Где же мне, матушка, потат тута взять? Его токмо Бирону и привозят. А господин Норов всё беспокоился, чтобы картофель этот, ну потат, был. И на что он ему сдался? Свинья? Так она и репу поест, — Алексей Григорьевич Разумовский пока что аккуратно пробовал критиковать Норова.

— Повелеваю тебе закупиться и лучшим потатом, и подсолнухом. И… Ну что там еще говорил Норов. Всех семян вдоволь и лучшее, что сыщется в Европе! — приказывала Елизавета, отчего-то посчитав, что таким вот «подарком» значительно смягчит вероятное недовольство Норова, что она…

С Разумовским… Еще один разок с Бироном… Но ведь все… Больше почитай и ни с кем. Почти что кристально чистая душа!

— Сделаю все, что велите, ваше высочество! — сказал Разумовский, сползая с кровати и чуть ли не падая, будучи еще по остаточному пьяным.

Алексей Григорьевич принял неправильную позицию, если хотел сохранить свои отношения с Елизаветой Петровной. Цесаревна чувствовала и раньше, а сейчас воочию наблюдала, что Разумовский впервые её серьёзно ревнует.

И это Елизавете Петровне крайне не нравилось. Дочь Петра Великого любила, чтобы её отношения с мужчинами были лёгкими, прозрачными, чтобы инициатива исходила всегда от неё. Хотя… пока ещё не осознавала этого цесаревна, но с Норовым уже не совсем так выстроилось. Там инициатива у Елизаветы только кажущаяся, будто гвардейский офицер ей позволяет так думать.

И всё равно ревность и критика от Разумовского были для Елизаветы неприемлемыми.

— Ещё раз ты, Алёшка, что-то скажешь на господина Норова… в сей же час в Малороссию отправишься коров пасти! Уразумел ли ты меня? — уже одетая, расчёсанная, даже с наложенной мушкой по французской моде, Елизавета Петровна являла собой царственность.

И вот тут Алексей Григорьевич вспомнил, что он почти что холоп. Нет, из казацких будет. Но уж точно не из богатых и зажиточных казаков. В ином случае Алёшка Розум никогда бы не стал певчим. Богатому человеку ни к чему иметь такую профессию. И возвращаться в Малороссию несолоно хлебавши — это позор для Розума. Ведь там, на Черниговщине, все уже прекрасно знают, что Алёшка живет при дворе самой русской императрицы. Ну, и что он дочь Петра Великого… того… мнёт, аки девку податливую.

— Убью! Как есть убью скота! — сквозь зубы цедил злые слова Алексей Григорьевич Разумовский.

Елизавета Петровна ушла по собственным делам, при этом даже не удосужилась сказать, где её можно будет при необходимости найти. Разумовский остался один в кровати и чувствовал себя… вот как та тряпка, которой протерли пол.

И в своих бедах он не мог винить Елизавету Петровну. Он знал, как им было хорошо до появления Норова, что даже шла речь о венчании, пусть и тайном, но от этого, может быть, ещё более сокровенном. И пусть у дочери Петра были и другие мужчины одновременно с Разумовским, но именно к нему она приходила каждый раз, утверждая, что любит, что так… сравнила и поняла, что Лёшка лучше.