Русский флаг (СИ) - Старый Денис

А теперь, видимо, снова сравнила — и поняла другое…

Алексей Григорьевич только с явно высокопоставленными вельможами Российской империи был скромным и угодливым. Ну и, конечно, в отношении Елизаветы Петровны. А так Разумовский не был малым робкого десятка. Более того, малоросский казак стал привлекать к себе поближе и других казаков-земляков. Теперь в поместьях Елизаветы Петровны работает порядка двадцати пяти казаков из малой родины Разумовского.

Алексей Григорьевич предполагал эту силу использовать либо для охраны Елизаветы Петровны, либо же для того, чтобы Елизавету поставить на трон. Понятно, что с одними казаками подобного не сделать. Но как дополнительная сила и как люди из толпы, которые могут организованно обнажить сабли, более двух сотен казаков — самое то. А если этих казаков теперь взять — да использовать против Норова? Конечно же, не напрямую, но тайно, хитро…

Алексей Григорьевич Разумовский с задумчивым видом одевался, с не менее задумчивым видом покидал покой Елизаветы Петровны. Он уже раскладывал в мыслях план, как извести Норова. Однако не получил бы прозвище «Розум» Алексей Григорьевич, если не думал бы наперёд и о последствиях.

Так что не просто нужно извести Норова, но сделать это так, чтобы подозрения какой бы то ни было персоны потом не коснулись Разумовского.

* * *

Тобольск

1 ноября 1734 года

Кондратий Лапа не был еще никогда так счастлив. Он обрел семью. Да, не по-божески взял сперва он Лукерью, снасильничал почитай. Она же отказывала ранее ему.

Но после насилия все срослось. И девка поняла, что нынче порченная никому не нужна. И Кондратий был таким нежным и внимательным, что быстро подкупил Лукерью своей заботой. Она-то думала, что муж завсегда бить будет, да требовать всякие непотребства. А тут… Нежность и внимательность.

— Люба моя! — стараясь сдерживаться, но утопая в собственных слезах, воскликнул Кондратий Лапа.

— Любый мой! — отозвалась молодая женщина, разворачиваясь через правое плечо в сторону, где к ней широкими шагами спешно приближался венчанный муж.

Да, в этой старообрядческой общине не было своего попа, так что венчаными Кондратий и Лукерья были номинально. Но не могли же молодые люди признавать, что они живут во грехе, и что уже явно проступающий животик, в котором растёт наследник Кондратия — это плод грехопадения.

— Как ты тут? Я прибыл за тобой. Не позднее четвёртого дня седмицы мы отправимся туда, где и жить будем. Хорошо будем жить, своей общиной, своим укладом, сытно будем жить. На том я стою, на том и клятву дам! — говорил Кондратий, целуя раскрасневшуюся Лукерью и поглаживая её проступающий живот.

— Так я же верю тебе, Кондратушка. Мне же с тобой любо, хоть и в степи замерзать, лишь бы только рядом быть, — Лукерья, нерешительно осматриваясь по сторонам, но теперь уже охотно отвечала на поцелуи мужчины.

Лапа застал свою жену во дворе большого дома в Тобольске, который был снят для части общины. Снят за большие деньги, иначе общину могли и вовсе сжечь, конечно же, до того, как за них оплату за аренду дома внесут.

Возможно, так бы и произошло, если бы договаривался об аренде не Кондратий Лапа, а кто-нибудь другой. Но бывший бандит, а ныне голова немаленькой общины не только выглядел внушительно, но мог посмотреть такими глазами, которые напрочь убивали желание у любого мошенника пробовать обмануть Лапу либо его людей.

В этих глазах отражались тогда дела его.

— Я гостинцев привёз. Собери что-нибудь на стол, да старших всех зови на совет! — уже строгим тоном сказал Лапа, завязывая портки.

Ну, не сдержался он, увлёк свою супружницу в хлев да задрал ей платье. Уж больно соскучился по голубе своей. А теперь, когда страсть немного улеглась, Кондратия всецело захватили дела.

Вся община была разделена условно на боевую и хозяйственную группы. Лидеры, как их называл Кондратий, старшие боевой части общины, имели приоритет в принятии коллективных решений. Поэтому от боевиков на совете всегда присутствовало как минимум на одного представителя больше, чем от хозяйственников.

Кроме же того община была разделена на десятки, причём учитывались только мужчины. Порой могло доходить до такого, что один десяток составлял более двадцати человек, но это с бабами и с детьми.

И у каждого десятка была своя ответственность, свои сферы задач. Единственное, чего пока не произошло, так это выделение непосредственно золотодобытчиков. Но Кондратий уже всё предусмотрел и даже у себя в записях пометил, кто какую роль будет играть в будущем поселении.

— Григор, на тебе — проследить за Татищевым. Сладить всё потребно тайно. Лучше ты чего-нибудь не узнаешь, чем себя обнаружишь, — раздавал приказы Кондратий.

Уже третий час шло совещание. А если по-честному, то, скорее, Лапа принимал доклады, чем их обсуждал. При всей видимости демократии в общине было явное единоначалие и чёткая вертикаль власти, на вершине которой и располагался Кондратий.

Хозяйственных вопросов было много. Именно они и поднимались в первую очередь, чтобы через два часа всех хозяйственников отправить заниматься делами, а боевиков настроить на серьёзную работу.

Взять в Тобольске Василия Никитича Татищева — вряд ли это равносильно тому, чтобы взять приступом Кремль, в котором будет укрываться московский генерал-губернатор. Но явно недалеко ушло.

Не менее трёх сотен боевых людей. И Кондратий Лапа прекрасно понимал, что его отряд вряд ли дотягивает в своём профессионализме до тех людей, которых отбирал для себя Татищев. Там у него есть и основные офицеры, и беглые солдаты, и немало отличных казаков.

— Мирон, с тебя будет подготовить бочонки с порохом…

Кондратий пока ещё не знал, как именно он будет убивать Татищева. Или не до жиру, быть бы живым. То есть не приходится выбирать способы, а следует учитывать самую вероятность, возможность исполнить волю.

Через два дня, распрощавшись со своими жёнками, отправив почти в полном составе общину к реке Миасс, назначив на случай своей гибели ответственных и заместителя, Кондратий Лапа выдвинулся в сторону дома Василия Никитича Татищева.

Самара

2 ноября 1734 года

А потом пошёл снег. Причём он чередовался с дождём. Ночью снежинки хлопьями валились на землю. Показывалось солнце и своими лучами протестовало против белого цвета. Всё тогда было серым. Снег смешался с грязью. Просматривался где-то коричневатый или даже красный оттенок глины. И ветер…

И как в таких погодных условиях вообще можно передвигаться по местности, где от одного населённого пункта до другого — от пяти дней пути и дольше? Да и вообще пойди-ка угадай, на чём перевозить обоз: брать телеги на колёсах или же сани?

Оказалось, что зимний вариант передвижения всё-таки более предпочтителен, даже если как такового снежного покрова ещё и не существует. Дождь и снег почти не прекращались, поэтому сани просто скользили по глине или размокшей, набрякшей земле.

Лошадки — вот их было очень жалко. Мы не жалели фуража, сытно кормили своих животных. Но та работа, которую они выполняли, пока тянули всё по бездорожью — это было тяжело. Из-за этого и передвижения наши стали почти в два раза медленнее. Приходилось давать в два раза больше отдыха тягловому скоту.

Но добраться до Самары было необходимо. Как говорили знатоки этих мест, если сейчас, пусть и с большим трудом, но всё-таки доехать из Уфы в Самару можно, то недели через две это будет… вдвойне проблематично.

Так я говорю только потому, что не люблю слово «невозможно».

Моей фантазии сперва как-то не хватало, чтобы понять, насколько это будет тяжело, если увеличить проблемы, сейчас имеющие место быть, ещё вдвое. Однако тот же Иван Кириллович Кириллов посоветовал мне прислушаться к людям.

Ну а когда ещё и торговец Мустафа начал дёргать меня, чтобы быстрее выходить, иначе всё пропало и он не доберётся до Москвы и по весне, я выдвинулся в путь.

Письмо от Александра Ивановича Румянцева не подразумевало моего срочного прибытия. Там и вовсе были обтекаемые фразы по поводу того, могу ли я… если у меня будет время… возможность…