Одинаковые. Том 2. Гимназисты (СИ) - Насоновский Сергей

— Проскурин, ты хоть одну юбку сегодня видел в тот момент, когда удирал от неприятностей, после нашей «дружеской» оплеухи? — Лёха ухмыльнулся, посмотрев тому в глаза.

Проскурин насупился и покраснел. В его глазах метались искры злости, он хотел было шагнуть вперёд, но более опытный в подобных конфликтах Поярский придержал его за плечо, давая понять, что спешить не стоит.

По лицам этих ушлёпков было ясно — отступать они не собираются. Инцидент в рекреации они восприняли как досадную случайность, и, похоже, до их тупых голов ещё не дошло, что связываться с братьями Горскими себе дороже. Без лишних слов вся пятёрка двинулась на нас, и основной угрозой были, конечно, трое крепких подручных из мещан.

Двое из них попытались обойти Никиту с двух сторон, но он молниеносно перешёл в боевой режим и нанёс упреждающий удар левому нападающему прямо в болевую точку на ноге — дед научил нас такими приёмами быстро выводить противника из строя, если потом надо с ним поговорить, а не закапывать. Удар получился такой силы, что Ерофей Брагин заорал как резаный и завалился на бок, возможно у него перелом или трещина, но точно похромать ему долгое время придется, и этот момент тот запомнит на долго.

Тем временем Поярский с Проскуриным бросились на Лёху. Здесь нужно было действовать аккуратно — если аристократу нанести серьёзные повреждения, виновным сделают тебя, и суд всегда будет на стороне знатных. Даже если дворянин сам начал драку, а мещанин ему врезал — итоги очевидны: штраф, тюрьма, исключение из гимназии, а для аристократа максимум — формальное порицание. Поэтому на виду у всех я не стал их калечить — своё время ещё придёт, и всё решим по-тихому, без пыли и шума, как говорил герой из одного хорошего советского фильма XXI века.

Лёха увернулся от неумелого выпада Проскурина и не сильным, но точным ударом в солнечное сплетение выбил у него дух. Тот на секунду застыл, глотая воздух и тщетно пытаясь отдышаться. Поярский, увидев момент, попытался зайти Лёхе за спину и зарядить по голове, но не знал, что мы с братьями действуем как единое целое — даже если один стоит спиной к противнику, остальные братья контролируют ситуацию на 360 градусов. Лёха легко увернулся, сделал подножку и опрокинул Поярского на землю. Тот, поняв, что опять влип, решил не усложнять — замер, делая вид, будто получил серьёзную травму, хотя я видел, как он, лёжа, одним глазом продолжал следить за обстановкой.

Третий из их подручных, Максим Телегин, бросился на меня, но миндальничать с ним я и не собирался — ему уже сегодня прилетело по горлу. Он всё ещё хрипящим голосом выкрикнул что-то в мою сторону и попытался броситься в атаку, но получил в то же самое место — осел на задницу, держась за горло и сипя ругательствами.

В этот момент на улицу из центрального входа гимназии стали высыпать ученики и преподаватели. По сути, потасовка закончилась, но теперь, похоже, нас ждало серьёзное разбирательство — слишком много свидетелей, и на этот раз всё точно не ограничится кабинетом Свистунова.

Как и предполагал, закончиться всё простым порицанием не могло. Родители аристократов дотянули дело до суда. Нас пытались всеми силами отчислить из гимназии, но несколько преподавателей встало на нашу сторону — написали отличные характеристики, подтвердили многочисленные провокации со стороны Поярского и Проскурина в нашу сторону, а также о их регулярных нарушениях дисциплины за годы обучения в гимназии. В итоге нам влепили штраф по 380 рублей на каждого брата — для большинства простых людей этого времени это бешеные, неподъёмные деньги. Защитники аристократов явно рассчитывали, что мы не сможем оплатить и влипнем по полной. Но увы и ах, мы могли себе сейчас позволить и большие финансовые издержки, и план этих недочеловеков не сработал на полную.

На суде был Кузьмич, наш официальный опекун. Все шишки сыпались на его голову, но он, прекрасно понимая суть конфликта и наш характер, только радовался тому, что эти двое идиотов вообще остались в живых после стычки с нами. Павел Алексеевич Свистунов вцепился в нашу защиту мертвой хваткой — насколько я понял, он сильно рисковал своим местом в гимназии, ведь связи у родителей Проскурина с Поярским были на самом верху. Но, несмотря на всё это, история на какое-то время затихла. Мы вернулись к учёбе, а аристократы, пропустив пару недель вне стен заведения, будто перестали замечать нас вообще. Мы для них стали пустым местом.

Я решил не торопиться с ответкой этим ублюдкам. После такого громкого разбирательства привлекать лишнее внимание со стороны их родителей, а значит, и правоохранительной системы, не стоило. Придёт время — и уроды получат по заслугам.

Мы сидели на веранде нашей бани, распаренные берёзовым веником, который Кузьмич заботливо хранил в отдельном проветриваемом сарае. Любовались тёплыми лучами майского солнца — сегодня выдался необычно погожий денёк, каких в Петербурге весной не так уж и много. Наконец-то закончился этот утомительный учебный год. Наступил 1893-й, и мы, пройдя всю образовательную программу в гимназии, подошли к логическому завершению первой ступени образования.

Но, как водится, проблемы пришли оттуда, откуда не ждали. По словам Павла Алексеевича Свистунова, допустить нас к выпускным испытаниям было бы крайне сложно, даже с его связями. Для допуска к испытаниям зрелости ученик должен был быть не моложе 18 лет, получить свидетельство о благонадёжности от полиции, оплатить экзаменационный сбор, лично обратиться к директору с заявлением, предоставить автобиографию и документы об окончании всех классов. После этого проводилась целая процедура допуска, включавшая нравственную оценку зрелости, интеллектуальный уровень, поведение и успеваемость.

Поэтому нас, по сути, девятилетних пацанов, просто не могли допустить к этим испытаниям — возрастной ценз не пройден, социальной зрелости нет, да и нужных бумаг мы получить не могли. У Свистунова были надежды до тех пор, пока не случился тот самый конфликт с аристократами. Они, узнав о наших планах получить заветный документ в 9 лет, задействовали все связи, чтобы обломать нам этот путь.

Да и хрен с ним, подумал я. Есть у нас эта бумажка или нет — что по большому счёту изменится? Сейчас нам девять лет, на дворе май 1893 года. Ну придём мы в эту гимназию, когда стукнет восемнадцать, в 1902-м. Что, принципиально что-то изменится? Да ничего. Не будем мы девять лет торчать в университетах и академиях — высшее образование просто немного отложится. Никто нам не мешает заниматься самообразованием и реализовывать все наши планы, которых в голове у взрослого мужика хватает с избытком. Какая-никакая верная команда у нас уже есть. А формальное получение бумажки… да плевать, пошли они к чёрту с этими бумажками!

С Иосифом Джугашвили ситуация была другая. За год он успел сдать испытания сразу за четыре года обучения, и с осени 1893-го на общих основаниях начнёт учиться в нашей 11-й мужской гимназии на Выборгской улице, уже без нас. За это время он сильно окреп, так как включался во все наши тренировки, когда мог — отрываться от учёбы становилось всё труднее. Даже после успешной сдачи экзаменов он не прекращал заниматься, его трудолюбие и жажда знаний удивляли меня. Надеюсь, что те изменения, которые мы пытались вложить в его голову, обернутся на благо.

В любом случае, дальше вмешиваться в его судьбу и тащить его в политику сейчас не вижу никакого смысла. Пусть растёт, развивается, крепнет, набирается опыта.

Главным результатом нашего прогрессорства в этом году можно было назвать ПР-92. Через Андрея Михайловича Томских мы оформили привилегию на наш ТТ, который теперь носил имя пистолета Расторгуева модель 1892 года — коротко ПР-92. Оформлять решили на Олега, поскольку у него было инженерное образование, подходящий возраст и полное доверие с нашей стороны. Он крепко сдружился с нами, а на лето намечалась их свадьба с Алёнкой. Маленький Ванюшка звал его папой, а Алёнку мамой — и они уже привыкли, и относились к нему как к собственному сыну.