Бродник (СИ) - Старый Денис

Коловрат задумался. У него начинали проскальзывать эмоции, сообщавшие о том, что постепенно психологическое состояние этого человека приходит в норму.

— Стал бы я головой? Я воевал бы. До последнего, желая убить ещё как можно больше ордынцев. Я не смог бы, как ты, поклониться поганым, пусть даже зная, что через день я их убью. Но понимаю при этом, что пока всё, что ты делал, тебе удавалось. А бабка Ведана и вовсе считает тебя посланником богов, которые увидели и услышали плач и стенания земли русской и прислали на помощь тебя. Домыслы всё это бабьи. Но Ведана чует людей. И Дюж твой также людей чует… Будь головой! Но коли воевать будем, то меня слушать станешь, — выдал целую предвыборную речь Евпатий Коловрат.

— Я не буду тебя слушать, я буду к тебе прислушиваться. От мудрого совета никогда не убегал. Будь рядом с нами, ты нужен нам, как стяг, который мы поднимем над Русью и соберём ещё людей, и дадим свой последний бой, — сказал я.

— Последний мой бой уже был… Я проиграл его, — сокрушался боярин.

— Давай называть последнее, крайним. Пока живем, нет у нас последнего. И… Ты должен помочь мне взять верх на реке. Если это случится, то мы усилимся. После призовем охочих людей. И плата есть у меня. И ты, насколько ведомо мне, серебра взял с ордынцев, кое можно пустить на оплату охотников, — говорил я.

— Охотников боле не будет. Ордынцы бьют всех… Устрашаться люди воевать с ними. Нам потребно выискивать ратных людей, кои после битв будут прятаться в лесах. Это наше пополнение. И сидячи тут, этих людей не дождемся, — резонно заметил Коловрат.

— Нужно отправить людей под Москву. Скоро ее брать должны. Надолго же ты на себя оттянул монголов. Но уже должны они быть у Москвы, — задумчиво сказал я.

Как бы не получилось, что мы опоздали.

— Выйдем из дома, пожмём руки и поцелуемся, кабы все видели, что между нами согласие есть. Кланяться тебе не стану, но и перечить не буду, если только ты не ошибаешься и не ведёшь всех людей на пустую погибель, где нельзя будет пустить кровь орде, — сказал Коловрат, задумался и добавил: — держи со мной совет.

— Одна голова — хорошо, а две еще лучше! — усмехнулся я. — Буду держать совет с тобой и признаю вторым человеком общины.

Мы вышли из дома, люди толпились неподалёку. Многие ждали, о чём мы договоримся. Троекратно расцеловавшись, пожав друг другу руки, Евпатий Коловрат отстранился. Его вид был предельно серьезным. Да и несколько еще болезненным, бледным. Оттого слова звучали словно бы жутко, как изрекалось предсказание.

— Я принимаю всё то, что сказал голова Ратмир старшим дружины своей, — кричал Евпатий. — Да будет так, как скажет он. Ибо уведал я, что делать будет Ратмир и принимаю это. Способствовать стану и вам то заведую.

На лицах людей примерно наполовину разделились эмоции — от радости до недоумения. А я видел, чувствовал, что Евпатий сейчас искренне рад. Он переложил груз ответственности за принятие решений на другого. Видимо, немалых сил ему далось командование многими людьми и то, что повел их на погибель, пусть и героическую. Однако при этом оставлял за собой право не согласиться.

И это право я у него никак не заберу. Но этим правом он может никогда не воспользоваться, если я буду действовать разумно и обязательно против завоевателей земли русской.

— Ну, чего стали, работы мало? — стал подгонять людей дед Макар.

Люди стали разбредаться. Уже скоро застучали топоры. Иные понесли уголь до кузни, мехи не прекращали сокращаться, железо плавилось почти круглосуточно. На склоне холма у берега замахали лопатами, стали в выкопанные ямы вставляться массивные дубовые бревна. Росла стена крепости.

— Любава! — позвал я девушку, нашу ключницу.

Красавица подошла. Счастливая, раскрасневшаяся. Лучано и её на Совете Старейшин не было. По всему было понятно, что уже помяли молодые друг другу телеса, на радостях, что все живы и здоровы. Оно и правильно. Даже если бы нам и отмерили всего месяц — всё равно жизнь. И любовь в этой жизни — главное топливо. Нужно бы их скоро поженить. Но после того, как Лучано сослужит службу общине.

— С чего звал меня? — спросила девушка.

— Скажи мне, а насколько у вас с Лучаном. Люба ты ему? — задал я вопрос, от которого Любава расскраснелась.

— А чего тебе до этого? С половецкой девицей никак не сладится, так на меня засмотрелся? Все… Козочка ускала, — с вызовом сказала Любава.

— Отвечай на вопрос! — потребовал я. — Не праздно спрашиваю.

Удивившись моей реакции, Любава решила не усложнять.

— Признавался, что без меня жизни ему нет. Говорил, что никуда уходить не будет. А надо, так и веру нашу, ромейскую примет, — сказала Любава.

Я посмотрел на нее. Ну красотка же! Если в такую влюбиться, да еще и получить положительный ответ на свои поползновения к молодому и сочному женскому телу, то сложно будет уйти.

А мне это нужно знать. Пора отправлять Лучана с важным поручением к его же соплеменникам. И тут очень важно, чтобы вернулся обратно. Одного слова, что он так сделает, мало. Тут нужна вот такая красота, что стоит напротив меня и смущается.

— Благодарю тебя. Иди, и работай! — сказал я.

Я же отправился к себе, к дому. Там были образцы пороха и бумаги, которые я взял у Лепомира. Бумагу мы собираемся делать уже на днях, сейчас же начнем готовить мастерскую. Бывший подручный темника Субэдея должен возглавить этот процесс. Ему отряжены серьезные рабочие силы для этого. Власта дал, пять мужиков с ним, из тех, что умеют держать в руках топоры.

Я же хотел помять в руках уже который лист бумаги, прчувствовать, сравнить.

— Зачем ты отправляешь дядьку в половецкую орду? — когда я мял в руках лист бумаги, надрывал его, нюхал, жевал, из раздумий меня вырвала Танаис.

— Нам нужно заручиться поддержкой, чтобы те половцы, которые кочуют на запад от нашего леса, могли пропустить беженцев, коли таковые случатся, — выдал я официальную версию, почему Глеб Вышатович отправляется к половцам.

— Но я должна быть постоянно при нём, — растерянно, пряча глаза, не решаясь смотреть на меня, говорила девушка.

— Я скажу тебе прямо и ещё одну причину, почему я хочу его отправить подальше. Я считаю, что он — главное препятствие тому, чтобы мы были вместе, — сказал я и взял за руку Танаис.

Она вздрогнула. Да и меня будто бы разрядом тока ударило. Что-то нереальное. Не знал, что так может быть!

— Он запретил мне… Он… Имел власть надо мной, я обещала, — сказала Танаис, не убирая при этом свою руку.

— Вот и я о том же, — начиная тяжело дышать, сказал я и вгляделся в глубокие карие глаза женщины, которая продолжает туманить мне голову. — Дрожь берёт от того, что ты рядом. Думать не могу ни о чём другом. Мне нужно либо избавиться от тебя, либо быть с тобой и никуда не отпускать.

— Я… я… ответила тебе согласием. Но я предназначаюсь для другого, — с придыханием, так же начиная тяжело дышать, говорила Танаис. — Лучше убей меня. Да! Это будет выходом для нас. Ибо с другим лечь не смогу.

— Мы вольные люди. И если я угоден тебе, а ты по нраву мне, то что же может мешать нам? Моё положение? Так ты сейчас во власти моей, — я силой дёрнул Танаис на себя, прижимая её тело к своему.

Мы стояли в центре острова, на нас уже обращали внимание люди, особенно те бабы, что готовили на всех общинников обед. Но я их словно бы не замечал никого и ничего. Я отпустил свои эмоции, перестал им сопротивляться. И ещё не понял, в чьей именно власти я: света или тьмы. Что же такое происходит? И Господь ли управляет нами, или дьявол.

— Отпусти меня! — она сказала это вроде бы и громко, и требовательно, но я услышал то, что хотел услышать.

«Не смей меня отпускать!» — эти слова ворвались мне в голову.

Она попробовала вырваться из моих объятий, а потом ещё что-то сказать, но я впился в её губы. И не было для меня более слаще поцелуя. И даже то, что она слегка прокусила мне губу, и я почувствовал солоноватый вкус своей крови, нисколько не смутило.