Бродник (СИ) - Старый Денис

Танаис еще раз попробовала прокусить мне губу, уже в другом месте. Я отринул голову. Но для того, чтобы сказать, а не потому, что убоялся быть с искусанными губами.

— Ты уже сказала, что будешь моей женой. Всё остальное не важно, уже не важно. Я боролся с этим, но, видимо, есть какие-то силы, которые мне не подвластны. И мне это не нравится, потому как я не могу кого-то бояться, я не могу позволить себе быть слабым, пусть даже с тобой. Так что ты будешь моей! — сказал я, а потом быстро связал руки Танаис, закинул её на плечо и пошёл в сторону леса.

Я был почти уверен, что она закричит, но девушка молчала. Может быть, именно такого поступка ждала от меня? Может большинство женщин, будучи не уверенными в том, чего именно они хотят, готовы довериться мужчине. Тому, с кем не нужно быть сильной, принимать решения. Кто укажет путь, кто укутает заботой.

— Не пускай никого в лес! — сказал я Дюжу, который направился следом за мной.

Если мне надо будет когда-нибудь человек, который «подержит свечку», я знаю, к кому обратиться. Правда, к подобным извращениям я ещё не готов.

Скоро мы были в лесу, вдали от всех. Ноша, не тяжёлая, приятная, — даже и не заметил. Кардио тренировка закончилась. Впереди, как я надеялся, будет другая.

Молчаливую, с испуганными глазами, я посадил Танаис на одно из поваленных деревьев.

— Здесь и сейчас, когда никто не видит, когда только мы вдвоём. Или ты, наконец, повторишь своё согласие, что хочешь быть моей женой, или более я тебя не потревожу. Но видеть тебя всегда рядом не смогу. Поедешь в орду к половцам, выйдешь замуж… ежели так желаешь. Но точно вдали от меня! — сказал я, развязывая руки Танаис.

Ждал пощечины.

— Хлясь! — дождался.

Но боли не ощутил. Растерзать готов был ту, которая занимает большую часть моих мыслей. Но я не буду брать женщину силой. Никогда. Если только она меня об этом не попросит. Но, как мне кажется, это уже несколько иное, чем насилие.

— Делай, что должен. Мочи больше нет сохнуть по тебе, — прошептала Танаис. — Думаешь я не хотела забыть? Ты… Я не ведаю, отчего так тянет к тебе, боги тому виной, али ты Ведану подговорил меня приворожить. Но супротив уже не могу идти.

Я стал её целовать. Она пыталась мне отвечать, но была столь неловкая, суетливая, явно, но неосознанно, демонстрировала, что опыта не имеет никакого. А вот желание Танаис переполняли. И я чувствовал это, от того загорался внутри пожар.

Меховая безрукавка девушки была брошена на талый снег первой.

Я расстегнул кожаную куртку, засунул руки под нее, словно бы погреться. Вот только никакого холода я не ощущал. Напротив — жар. Упругое молодое тело, томное дыхание — это сводило с ума. Это чистая сила природы.

Я целовал Танаис, утопал в её волосах, словно бы зверь какой, хотел её здесь и сейчас, но…

— Ты сегодня и до скончания наших дней становишься моей. Я отнесу тебя к себе в дом. Наш дом. Разуешь меня, как это по обычаю русичей. В баню с рыбацкой сетью сходим. И если преградой мне станет еще кто-то, то я убью и дядьку твоего, и тебя, — сказал я, насилу отстраняясь от девушки.

Я не животное. Я не должен прятаться в лесах, чтобы быть с той женщиной, которая тоже хочет быть со мной. Я должен взять ее не тайком, а чтобы никто не мог возразить, что право на это имею. Единственный человек, который теперь может воспрепятствовать этому — это сама Танаис.

— Я могу сожалеть об этом всю свою жизнь, но я приду к тебе сегодня, что бы ни сказал мой дядька, — рыдая, но уверенным голосом сказала Танаис. — Или нет… Неси меня к себе прямо сейчас. Будь моим мужем, я стану твоей женой.

Погладив ещё раз белоснежные груди, такие зовущие, такие манящие, уже нежно поцеловав свою будущую жену, я застегнул куртку, накинул меховую безрукавку. А после взял любимую на руки. Она обвела мою шею своими руками, прижалась к моей груди, словно бы зарылась в неё. И так мы пошли обратно.

У кромки леса разгорались нешуточные страсти. Может, чуть пожиже, чем то, что я ощутил в лесу и ощущал сейчас, но всё же обстановка была накалена.

Дюж отмахивался своей здоровенной дубиной от наседающего на него Глеба Вышатовича, не давая возможности тому устремиться в лес.

Эту картину наблюдали и многие другие поселенцы. Они не вмешивались. Хотя один половец стоял с обнажённым мечом чуть в стороне от Глеба Вышатовича и явно был готов к тому, чтобы обрушиться на моего воспитанника.

Ситуация для Глеба была не самой лицеприятной. Громилу с мозгом пятилетнего ребёнка в поселении полюбили уже многие. А как он игрался с детьми! Если раньше они его боялись, то сейчас души не чают в Дюжке. Он у них заводила, игры придумывает. И только можно диву даваться, как дети понимают великана.

Так что убить его — это, скорее всего, навлечь на себя не только мой гнев, но также и многих других общинников.

Завидев меня, Глеб Вышатович остолбенел. Если бы мой воспитанник хотел в этот момент его поразить, то никакого труда не составило бы обрушить дубину на опытного ратника.

Я шёл в сторону дядьки моей возлюбленной, Танаис продолжала всхлипывать, не осмеливалась посмотреть, что же происходит вне её защиты, которой являлась моя грудь. На Глеба Вышатовича смотрели мои решительные глаза и макушка чернявой головы Танаис.

— Что же ты сотворил, Ратмир! — сказал Глеб Вышатович, и я видел, как слёзы накатились на его глазах. — Она обещана. Это слово её отца.

У меня не было сожаления в том, что происходит. Не было сомнения, что должно произойти. Кто мы такие, чтобы противиться тем чувствам, которые вот так, неожиданно, сваливаются, будто бы сорвавшийся пресс?

Человек может покорить стихию, он может покорить другого человека. Но чувства — это что-то намного более сильное, это то, с чем, порой, невозможно совладать, если эти чувства истинные. Из-за любви и во имя ее порой творили историю, содрогалась вселенная.

Может быть и не переродился бы монгольский воин Темучин в Чингисхана, если бы он долго не боролся за свою первую, и скорее всего, единственную, любимую жену, Борте. В этой борьбе за любимую родился сотрясатель вселенной. И такой парадокс, что из-за любви теперь льется кровь русичей. Добро и зло настолько рядом…

— Мы не можем сопротивляться воле Господа Бога и старых богов. Я пытался это сделать. Твоя воспитанница также старалась перебороть это в себе. Не вышло, — говорил я. — Но ты сказал, что она может быть женой человека, который будет больше, чем десятник.

Я посмотрел на всех собравшихся. Те словно бы и не дышали, не шевелились, но слушали то, что я говорю и смотрели на все то, что происходит.

— Я объявляю себя воеводой. Если есть кто-то, кто воспротивится этому, то я готов выйти в Круг с этим человеком. И да свершиться Суд Божий! — кричал я, продолжая держать на руках Танаис.

Промелькнула мысль, что руки мои затекли настолько, что теперь мне будет сложно держать меч. Но разве это должно останавливать?

— Я! — ударил себя в грудь половец, который стоял неподалёку с обнажённым мечом. — Я против.

А потом полилась речь на кипчатском языке, понятная моей жене. И она, повернув голову, вступила в диалог с кипчаком Альтаиром. Тем, кто уже какую ночь ублажает Рябую. Тот, кого рыжая девушка, возможно и полюбила. Но вот Альтаир… Он явно до сих пор сохнет по моей будущей жене. Так пусть умрет тогда!

— Позволь мне встать рядом! — попросила Танаис.

Я бережно поставил её на ноги, опуская руки и начиная сжимать кулаки, чтобы прилила кровь.

— Дядька, по доброй воле иду за Ратмиром. Альтаир, прошу тебя, не делай этого. Ты ничего не исправишь. И всем говорю, — начала выкрикивать Танаис. — Коли сгинет Ратмир, то и я следом за ним пойду.

Танаис понялась на носочки, начала шептать мне:

— Не вступай с ним в Круг. Прошу тебя. Он, как брат мне. Он спасал меня. Я смогу его убедить.

Я жевал желваками. Не проще разве проблему решать раз и навсегда? Но ведь тогда может появиться еще одна проблема: только-только наметилось счастливое окончание всей этой эпопеи с Танаис и с моими чувствами к ней. Не хочу это разрушать.