"Святые" 90-е Пионер. Том III (СИ) - Ветров Клим

Дождавшись когда пазик «оживет», я кивнул Михе и Соне — пора было выдвигаться. Наша «девятка», хоть и остывшая, завелась с полтычка. Миха, достав пачку «Мальборо», сунул сигарету в зубы и щёлкнул зажигалкой.

— Коляна когда хоронить будем? — спросил он, выпуская дым в приоткрытое окно.

Я пожал плечами, потому что этой темой пока даже не интересовался.

— Что, вообще никаких вариантов? — настойчиво повторил он.

— Без криминала и то неделями тянут, — буркнул я, следя за автобусами. — А тут… Могут и до весны в холодильнике оставить.

Подрыв автомобиля из гранатомёта ещё не стал обыденностью, наверняка будет серьезная экспертиза, а нужных людей и необходимого оборудования в нашем городишке нет. Поэтому пока в областной центр отправят, пока там анализы все сделают, пока оформят как полагается, не только до весны, может и год пройти.

— Правильный пацан был, — неожиданно встрял Яша-Боян. Он редко говорил больше двух слов, и все обернулись. Его лицо, изрезанное оспинами, оставалось каменным, но в глазах мелькнуло что-то вроде боли.

— Лучшие уходят первыми… — Соня стрельнул сигарету у Михи, чиркнул зажигалкой и сунул «калаш» под ноги.

Колонна тронулась. Автобусы поползли, буксуя на обледенелом асфальте. Я пристроился позади, держа дистанцию. Через стекло видел, как пацаны в салоне ПАЗа-катафалка ёжились от холода, пряча стволы под куртками и пуховиками.

Прибавив печку, немного расслабился. Дорога петляла между хрущёвками, обшарпанными гаражами и заснеженными пустырями. На светофоре у моста головной автобус неожиданно свернул направо — мы договорились заранее поехать в объезд, следуя принципу — «Лучше перебдеть». Не то чтобы что-то напрягало, но так, на всякий случай.

Степь за городом встретила колючим ветром. Снег здесь лежал неровно, обнажая жёлтую траву, а вдали чернели остовы каких-то разрушенных построек.

Ехали долго, автобусы едва тащились, притормаживая перед крутыми поворотами почти до полной остановки. Гололёд местами, дороги хоть и посыпают, но в основном на центральных улицах, здесь же, ближе к окраине, экономят. Парни успели покурить раза четыре, я же съел с десяток ирисок когда наконец мы выползли на финишную прямую.

Военное кладбище возникло неожиданно — серые ворота с потёртой звездой, могучие обелиски, ряды одинаковых могил с блестящими на зимнем солнце табличками. «Советский пантеон» — подумал я. Здесь всё дышало порядком: памятники со звездами, красивые оградки, венки из пластиковых цветов, выцветших до блёкло-розового. Новые могилы рыли на взгорке, куда автобусы лезли, буксуя и рыча моторами.

Когда колонна остановилась, из обоих «ПАЗов» вывалились носильщики. Гробы поставили на табуретки у края ям, а народ столпился вокруг. Бабки-плакальщицы завыли с новой силой, и оркестр — теперь почти не фальшивя — заиграл что-то похожее на «День Победы».

Быстро покинув машины, парни разбежались, осматриваясь. Оружие хоть и прятали под куртками, но выглядело это неестественно. Вспомнился эпизод из культового сериала начала двухтысячных, где Вася Рогов на стрелке бутылку самогона под курткой прячет. Очень похоже, даже одежда у парней примерно такая же. Обычно они в камуфляже ходят, ну или в чём-то вроде кожанок, джинсы, а тут оделись все «по домашнему», чтобы внимания лишнего не привлекать. Но так или иначе, задачу свою выполняют, смотрят за территорией.

А время тянулось медленно. Медленно и холодно. Первыми пошли прощаться родственники, и под это дело бабки-плакальщицы завыли еще громче, периодически перекрывая своим воем оркестр. Обстановка царила самая унылая, как и положено на кладбище. Чужих, в смысле вызывающих подозрение, я, как ни смотрел, не увидел. Обычные люди: старики, среднего возраста, молодежь, дети. Молчат в основном, мороз хоть и ослаб к обеду, но зато задувает так, что приходится отворачиваться, пряча лицо.

— Привет, Димон, — кто-то тронул меня за плечо. Обернулся — Виталик. Его лицо обветрилось, а в глазах стояла та же наивная решимость, что и в школе, когда он брал на себя вину за разбитое окно. Видимо здесь тоже решался, боясь подойти.

— Здорово, — кивнул я, снимая перчатку. Рукопожатие его было крепким, ладонь — шершавой от работы.

— Друзья твои? — он кивнул на гробы.

— Угу. Были. Оба. — сказал я, хотя на самом деле со Стасом даже почти не разговаривал. Так, здоровался, да по делу спрашивал что-то.

— Жалко. Молодые… — Виталик повернулся к ветру. — Говорят, убили их?

— Авария. Камазист пьяный.

— А мне сказали… — он замялся, переминаясь с ноги на ногу, — что на разборках застрелили.

Я промолчал, наблюдая, как мать Стаса причитает над гробом.

— Слушай, можно спросить? — Виталик внезапно сжал мой рукав, будто боясь, что я уйду. — Возьми меня к себе. В бригаду!

— Не надо тебе этого Виталь, ничего хорошего там нет. — почти не удивился я его просьбе. — Со стороны кажется круто, при деньгах, на тачках, а реальность вон она, в лакированных гробах лежит.

— Деньги нужны! — выпалил он, и глаза его вспыхнули. — А я… я готов. Я надёжный и честный, ты знаешь!

Насчёт надёжности, вопрос спорный, в детстве за ним не замечалось, а вот с честностью да, прямо-таки зашкаливала. Ещё в школе, сделает не то что-нибудь, накосячит, никогда отказываться не станет, всегда прямо скажет, не боясь ответственности.

— Знаю. — Я взглянул на его стоптанные сапоги и перепачканную краской куртку.

— Но не надо тебе этого, — повторил, отворачиваясь. — Голова целее будет.

Оркестр смолк. Наступила тишина, прерываемая только всхлипываниями и завываниями ветра. Виталик стоял, сжимая и разжимая кулаки.

— Ладно — еле слышно прошептал я. — Подумаю.

Он замер, потом резко повернулся и пошел к автобусам. Он шел, а я, глядя ему в спину, почему-то вспомнил, как в детстве мы с ним хоронили ворону — тоже с «оркестром» только детским, из свистулек и слёз.

— Пошли прощаться? — голос Михи вырвал меня из оцепенения, я дёрнулся, и едва не упал. — Ты как в трансе, Диман. Соберись, а то щас с ног сдует. — Поддержал меня Миха.

Мы двинулись за вереницей чёрных силуэтов, петляющих между могил. Ветер забирался под воротник, выстуживая аж до самого копчика. Снег так громко скрипел под ногами, что это почему-то казалось неуместным. Оркестр, пряча покрасневшие носы за медными трубами, заиграл знакомую мелодию из «Офицеров». Звуки плыли неровно — тромбонист промахнулся на высокой ноте, кларнет захлёбывался от порыва ветра. Казалось, сама зима насмехалась над этой жалкой попыткой торжественности.

— Смотри, — прошипел Миха, хватая меня за локоть. Его пальцы в чёрных кожаных перчатках впились в сустав больно, как клещи.

В гробу лежал Лёха, а на бархатной подушке рядом аккуратным строем выстроились награды: Красная Звезда с потускневшим серпом и молотом, две медали «За отвагу» со следами полировки, «За боевые заслуги» — её ребристый край блестел, будто только что из коробки. Боевые награды смотрелись чужеродно рядом с его мертвым лицом. «А ведь там, возле хрущевки где начиналось прощание, этой подушечки не было». — подумал я.

— Слушай, Мих… — я обернулся, обратив внимание что щеки него горели румянцем, как у пьяного деда Мороза, а кончик носа побелел, будто присыпанный солью. — В каком звании он был?

— Майор, — выдохнул Миха, с силой сморкаясь в клетчатый платок. Звук получился громким и противным, как сигнал клаксона.

«Майор. Герой войны. И такой нелепый конец. А ведь не появись я здесь, оба этих парня были бы живы.»

Толпа вдруг зашевелилась, как муравейник, потревоженный палкой. К могилам пробирался мужчина в сером пальто с каракулевым воротником — типичный райсоветовский чинуша. Лицо одутловатое, будто замешанное из теста, а сам круглый словно колобок. Он взмахнул рукой, и оркестр замолчал на полуслове, оставив в воздухе затухающий дребезжащий звук.

— Дорогие товарищи! — его голос сорвался на визгливую ноту. Бумажка в руках трепетала от ветра. — Мы собрались здесь, чтобы… мм… отдать долг памяти… — он запнулся, лихорадочно скользя глазами по тексту.