Кубинец. Том II (СИ) - Вязовский Алексей

Дверь в дом оказалась чуть приоткрыта, и я услышал пение внутри. Люсия что-то делает. Я улыбнулся. Зайти в свой дом и обнаружить там чистоту, порядок и заботу — это что-то, к чему я ещё не успел привыкнуть. Особенно после долгих месяцев в сарайчике, а потом на природе. Я вошёл внутрь, и первое, на что я обратил внимание — приятный легкий запах чего-то свежего, цветочного, с едва уловимым ароматом лимона.

Я огляделся. Стол накрыт белоснежной скатертью, на которой стояли живые цветы в простой глиняной вазе. Пол, до этого, как мне казалось, относительно чистый, теперь блестел, словно его только что натёрли до зеркального блеска. Ни одной пылинки, ни одного пятнышка. Даже черные следы от резиновых подошв, оставленные теми, кто вывозил золото, исчезли, словно их никогда и не было. А я, признаться, думал, что только краска поможет. Талант превратить бардак в уют, да еще и почти из ничего… Только позавидовать себе можно.

— Люсия? — позвал я тихо.

Она вышла из кухни, её лицо чуть раскраснелось от жары и работы, а волосы, собранные в тугой хвост, выбились несколькими прядями. Сегодня она надела простое хлопчатобумажное платье, старое, с турецкими огурцами, с пятнами пота, но она мне нравилась и такой.

— Луис! Ты пришёл! — улыбнулась она. — Как ты себя чувствуешь? День был тяжёлый?

— Всё хорошо, — ответил я, подходя к ней. — Идеально. Ты… ты такая молодец, Люсия. Здесь так чисто. И пахнет… пахнет домом.

Она смущённо опустила глаза.

— Да что там, Луис. Просто немного прибралась. Тебе же неудобно, когда беспорядок. А пыль… пыль здесь такая. Только успевай убирать.

Я осторожно взял её за руку, провёл большим пальцем по её ладони. Её кожа была мягкой, но на ней чувствовались небольшие мозоли — следы от работы.

— Спасибо, Люсия. Это… это очень важно для меня.

— Обедать будешь? Я приготовила рис с фасолью. Это всё, что нашлось дома. Но я могу добавить немного свинины, у нас же ещё остался кусочек?

Я кивнул. Рис с фасолью. Простая еда, но для меня это символ новой, мирной жизни. Жизни, в которой не нужно было думать о голоде, холоде и страхе.

Мы сели за стол. Обед оказался простым, но сытным. Люсия, как всегда, приготовила его с душой. Рис был рассыпчатым, фасоль — мягкой, а небольшие кусочки свинины добавляли блюду необходимую остроту и аромат. Мы ели молча, наслаждаясь тишиной и простыми вкусами. Я наблюдал за Люсией, за тем, как она ест, как пьёт воду, как её глаза сияют в свете, проникающем сквозь открытое окно.

Когда мы закончили, я достал из кармана бумажник.

— Люсия, — сказал я, выкладывая на стол несколько купюр. — Это тебе. На хозяйство. Купи всё, что нужно. Не стесняйся. Мы не должны себя ограничивать.

Она посмотрела на деньги, затем на меня. В её глазах мелькнуло удивление, а затем — лёгкая улыбка.

— Луис… Этого слишком много. Мне не нужно столько.

— Бери, — твёрдо сказал я. — Мы теперь живём вместе. Купи себе новое платье, купи что-нибудь вкусное. Не только рис с фасолью. Мы должны жить хорошо.

Она кивнула, собирая деньги со стола.

— Спасибо, Луис, — прошептала она. — Я очень постараюсь.

С утра я уже привычным маршрутом поехал в госпиталь Колумбии. Как-то мне не по себе становится, стоит только вспомнить о бумажном болоте, в которое я медленно, но уверенно погружаюсь. Но приходится ждать. Что скажет Пиньейро? Согласится? Сказать, что задумка хорошая — дело нехитрое. Обычная начальственная отговорка. Всё классно, парень, но не сейчас. Обстановка сложная, надо подождать. Да и нет не говорите, черное с белым не берите, вы поедете на бал?

Но я даже не успел дойти до своего закутка: в коридоре меня чуть не сбил с ног Барба Роха. В правой руке он держал зажженную сигару, а левой, причем только двумя пальцами, зажал открытую папку с бумагами, которые раскрылись веером. Вот-вот, и придется собирать это добро с пола.

— Луис! Где ты ходишь? Бросай всё и давай за мной! Сейчас же! Это тебе, кстати, — и он подал мне папку, которую я чудом смог подхватить в последнее мгновение.

Обычно Пиньейро, даже если и обеспокоился чем-то, старался сохранять показное спокойствие. И у него это всегда получалось. Но сейчас он был другим. Что-то случилось? Или?.. Даже думать не хочу. Я бросил свою сумку на ближайший стул, завязал веревочки на папке, чтобы бумаги не рассыпались, и побежал за ним.

Догнал я его уже у ворот госпиталя Колумбии. Солнце, только что поднявшееся над горизонтом, уже начинало припекать. От асфальта уже поднимались волнистые змейки разогретого воздуха. Пиньейро шёл быстрым, широким шагом, не оглядываясь, и я с трудом поспевал за ним. Не было смысла даже пытаться заговорить. Казалось, он мысленно ведет с кем-то диалог.

Мы прошли пару кварталов, и тут Барба Роха резко остановился у входа в небольшой, но явно дорогой ресторан. Над входом висела вывеска с названием «La Flor de Cuba», написанным витиеватыми буквами. Изнутри доносился негромкая музыка и тонкий аромат кофе.

— Пришли, — бросил он мне. — Бывал здесь?

— Хорошая шутка, амиго Пиньейро. С моим жалованием сюда ходить можно только раз в месяц, если ничего не есть в остальные дни.

Мы вошли внутрь. В отличие от душных улиц, здесь было прохладно и пахло свежей выпечкой, кофе и дорогим табаком. Ресторан небольшой, но уютный, с низкими потолками, резной деревянной мебелью и приглушённым освещением. Официант, пожилой мулат в белоснежной рубашке, подошёл к нам, его лицо выражало привычное радушие. Он кивнул Пиньейро, явно узнавая его, и без лишних слов провёл нас к свободному столику у окна.

— Амиго, — сказал Пиньейро, его голос звучал уже спокойнее, но в нём всё ещё чувствовалась скрытая напряжённость. — Принесите для начала нам что-нибудь холодное.

— Да, сеньор. Лимонад?

— Пусть будет. Луис, заказывай всё, что душе угодно, — повернулся ко мне Барба Роха. — Считай, что сегодня особенный день.

Я удивлённо поднял брови. «Особенный день»? Что же такого могло произойти? Я взял меню, перелистал его. Названия блюд были изысканными, непривычными для моего скудного опыта в кубинской кухне. Но сейчас меня это мало интересовало. Моё внимание привлекло кое-что другое.

За соседним столиком, чуть в стороне, сидели мужчины. Трое. Все средних лет, одетые в одинаковые, слишком плотные для гаванской жары, серые костюмы. Один даже обмахивался шляпой, хотя внутри точно прохладнее, чем на улице. Точно не местные. Здесь, на Кубе, даже самые высокопоставленные чиновники предпочитали носить лёгкие, льняные гуаяберы. А эти… эти явно чужаки. Да и лица… явно не испанский типаж. Землячки?

Точно, по-русски разговаривают. Негромко, но разобрать можно.

— … жара ужасная. Помню, когда в Одессе, на Маразлиевской, служить начинал… — послышался голос одного из них. Низкий, с характерным произношением. Тот, который шляпой обмахивается.

Моё сердце, до этого бившееся в привычном ритме, вдруг замерло, а затем забилось с удвоенной силой. В Одессе на Маразлиевской вроде много чего расположено, но вот так, по названию улицы, только одна контора известна. Целый квартал между Маразлиевской, Канатной и Сабанским переулком занимало управление НКВД.

— Кто это? — тихо спросил я Бороду, скосив глаза на соседей.

— Русские журналисты. Будут писать про Кубу.

Ага, так я и поверил. Журналисты… Это чекисты! Кого еще мог прислать сюда Союз после революции? Только товарищей с холодным сердцем и чистыми руками… Или как там правильно? Я поспешно отвернулся, стараясь не выдать себя, и сделал вид, что внимательно изучаю меню. Но теперь прислушивался к их беседе. Ничего они секретного не говорили. После воспоминаний об одесской жаре последовали откровения о Баку и Астрахани. Так, обычный застольный трёп. Вряд ли они станут выдавать какие-то секреты в таком месте.

Пиньейро, казалось, ничего не заметил. Он сидел, откинувшись на спинку стула, и что-то быстро говорил официанту, заказывая еду.

И тут в ресторан вошёл Фидель. Как всегда, в своей неизменной военной форме цвета хаки, с сигарой в зубах и широкой улыбкой на лице. Его появление мгновенно изменило атмосферу в зале. Все взгляды обратились к нему, люди замерли, а затем начали негромко перешёптываться, приветствуя его. Он, казалось, наслаждался этим вниманием, кивал, улыбался, словно был не командующим революционной армией, а звездой экрана. Он прошёл через зал, уверенно, широким шагом, и направился прямо к нашему столику.