Инженер Петра Великого 5 (СИ) - Гросов Виктор

Даже так? Я-то ждал комплиментов пушкам.

— Вы удивлены, — она угадала мои мысли, в уголках ее губ мелькнула тень улыбки. — Все видят в вас творца оружия. А я вижу человека, который первым в России понял, что ум — такой же товар, как пенька или железо. Ваша «Палата», барон, — это как доменная печь для идей. Загружаешь руду — сырую мысль, а на выходе получаешь чистый металл — готовый проект.

Меня сейчас кадрят что ли? А сравнение-то какое интересное придумала…

Наш разговор плавно переместился к проблемам Палаты привилегий, к реализации новшеств.

Передо мной стояла красивая аристократка. Или политик? Такое ощущение, что на самом деле мне предлагают союз между технологичным Петербургом и старой, купеческо-боярской Москвой. Ее род теснили Голицыны, а она искала новых союзников. Она была мостом. Это если я правильно понимаю подоплеку нашего разговора.

— Ваши слова, Анна Борисовна, дорогого стоят, — заявмл я. — Ибо сказаны с пониманием. Но одно дело — издать указ, и совсем другое — заставить его работать в Москве, где свои порядки.

— Порядки меняются, когда в них появляется выгода, — парировала она. — Отцы наши московские считать умеют. Покажите им барыш — и они сами принесут вам на блюде головы тех, кто станет на пути. Им нужен лишь тот, кто укажет путь.

Наш разговор тек легко. Мы говорили о косности старых приказов, о купеческой хватке, о будущем России. И чем дольше мы говорили, тем сильнее меня охватывал внутренний конфликт. С одной стороны — очевидная политическая выгода от союза с Морозовыми. С другой — меня затягивала эта женщина, особенно ее непохожесть на всех, кого я здесь встречал.

В какой-то момент, увлекшись разговором, я случайно бросил взгляд через ее плечо, в тот угол зала, где сидела Изабелла.

И замер.

Она по-прежнему сидела рядом с Алексеем, однако вежливая улыбка сползла с ее лица, оставив ее холодным и отстраненным. Губы были плотно сжаты, а веер в ее руке застыл, не шелохнувшись. Она смотрела на нас. Что это, ревность?

Почувствовав мой застывший взгляд, Анна Борисовна обернулась, проследила за ним и, увидев Изабеллу, все поняла. Она даже не смутилась.

— Кажется, мы отвлекли от дел не только вас, бригадир, — тихо произнесла она, с легкой долей насмешки. Она вернула мое внимание к себе, не желая уступать ни на мгновение. — Впрочем, о делах можно говорить и за столом. Отец мой будет рад знакомству. Он как раз обсуждает с голландскими купцами поставки леса для Адмиралтейства. Уверена, вам будет о чем потолковать.

Она сделала легкий жест рукой, приглашая меня присоединиться к группе московских вельмож, сгрудившихся в другом конце зала.

Это был политический ход? Она продолжала разговор, вводила меня в свой круг, демонстрируя и мне, и всем остальным свои намерения.

Я бросил последний, короткий взгляд на Изабеллу. Она отвела глаза, делая вид, что полностью поглощена рассказом царевича.

— С удовольствием, Анна Борисовна, — сказал я, принимая ее предложение. — Ведите.

Анна взяла меня под руку и повела сквозь толпу. Спину сверлили десятки взглядов — любопытных, завистливых, осуждающих. Один из них, холодный, анализирующий взгляд Изабеллы, ощущался почти физически. Но сейчас нужно было играть свою роль. Анна представила меня отцу, Борису Алексеевичу Морозову, — седовласому, тучному боярину с хитрыми, глубоко посаженными глазами. Его нарочитая, почти медвежья любезность не могла скрыть острой хватки. После обмена несколькими фразами о поставках корабельного леса стало ясно: передо мной косный ретроград, при этом, прекрасно понимающий, откуда дует ветер перемен.

Пока Морозов-старший с показным радушием наливал мне в бокал густую, сладкую наливку, я, по выработавшейся за последние годы привычке, продолжал сканировать зал. Мой мозг, даже в этой расслабленной обстановке, работал как часовой механизм — отслеживал перемещения, фиксировал взгляды, сопоставлял факты. Инженер во мне уступил место контрразведчику. Все же влияние Брюса на меня велико. А эта привычка позволила заметить то, что ускользнуло от всех остальных.

В разных концах зала, на максимальном удалении друг от друга, находились две фигуры, которые, по идее, не должны были иметь ничего общего. У окна, в окружении голландских купцов, стоял новый английский посол, лорд Уитни. Холеный, подтянутый, с тонкой, презрительной усмешкой на губах, он был воплощением британского высокомерия. В противоположном углу, у стола с яствами, возвышался посол Блистательной Порты, Мехмед-паша, — грузный, бородатый турок в роскошном, расшитом золотом халате и высоком тюрбане. Он с показным восточным равнодушием пробовал икру, всем своим видом демонстрируя отстраненность от этого варварского веселья.

Они не разговаривали. Не обменивались поклонами. Даже не смотрели друг на друга. Но я, наученный Брюсом искать связи там, где их, казалось бы, нет, почувствовал неладное. И инстинкт меня не подвел.

Лорд Уитни, закончив разговор с купцом, поднял свой бокал, делая вид, что произносит тост за здоровье Государя. Но в тот самый момент, когда бокал достиг уровня его глаз, он бросил короткий, почти незаметный взгляд в сторону турка.

Мехмед-паша, продолжая ковыряться серебряной ложечкой в блюде, никак не отреагировал. Однако через минуту, жалуясь на духоту, он достал платок и, промокнув лоб, сделал едва уловимый жест рукой, поправляя свой тюрбан. Движение было настолько естественным, что его никто не заметил.

Либо я перестраховываюсь и вижу то, чего нет, либо интуиция меня не подводит.

— Что-то не так, бригадир? — бархатный голос Анны Морозовой вернул меня в реальность. — Вы вдруг изменились в лице.

Я посмотрел на нее, на ее спокойное, уверенное лицо, на ее отца, который с аппетитом уплетал стерлядь, на всех этих людей, упивающихся миром, и ощутил приступ глухого, бессильного гнева.

Глава 22

Вскипевший гнев схлынул так же внезапно, как и нахлынул. Перегретый механизм эмоций остыл. Вокруг гремела музыка, хохотали офицеры, звенели бокалы, посреди этого ревущего праздника я ощущал себя чужим на представлении — всем, кроме меня, раздали роли в веселой комедии, мне же, похоже, отписали трагедию. Глядя на эти разгоряченные, беззаботные лица, я видел, как они упиваются миром, не ведая, что его хрупкая скорлупа уже треснула. Моя интуиция, отточенная на поиске скрытых дефектов в металле, безошибочно подсказывала: механизм эскалации уже запущен, оставалось лишь дождаться, когда сорвет главный клапан.

— Вы вдруг изменились в лице, — повторил бархатный голос Анны Морозовой, который вернул меня из холодных глубин предчувствия в душный зал. — Уж не тяготы ли государственного бремени омрачили ваш вид в разгар такого торжества?

На ее спокойном лице не было праздного любопытства. Она видела мое состояние и, тут же предложила увести меня от мрачных дум.

— Скорее, тяжесть ордена, Анна Борисовна, — заставил я уголки губ дернуться в подобии улыбки, коснувшись пальцами синей ленты. — Непривычно.

— К хорошему быстро привыкают, бригадир. Особенно когда оно заслужено, — она не дала мне уйти в самокопание, ее темные глаза смотрели с пониманием. — Впрочем, вижу, шум и суета вас утомили не меньше ратных трудов. Позвольте составить вам компанию в этом тихом углу.

Ее взгляд был каким-то успокаивающим. Никакого флирта. Черт, да это же вербовка! На глазах у всего двора она подходила к самой обсуждаемой фигуре вечера, игнорируя условности, и предлагала союз. И чтобы ни у кого не осталось сомнений в ее намерениях, тут же начался спектакль. К ней, чеканя шаг, подошел молодой князь Голицын, чье имя гремело в Москве не тише демидовского. Его поклон был безупречен, улыбка — самонадеянна.

— Анна Борисовна, не удостоите ли чести? Менуэт, право слово, скучен без вашего участия.

— Благодарю вас, князь, за любезность, — улыбнулась девушка кивая аристократу. — Но боюсь, я обещала этот танец другому.