Инженер Петра Великого 6 (СИ) - Гросов Виктор

Гвардейские полки — цвет армии, ее становой хребет и главная ударная сила — испарились. Ушли. Их исчезновение походило на передислокацию, или же на отчаянный, почти самоубийственный рывок в неизвестность.

Оставшиеся солдаты из простых пехотных полков бродили по опустевшим лагерным «улицам». На их лицах застыла плохо скрываемая обида. Собираясь в небольшие кучки, они что-то встревоженно шептали, но при моем появлении разговоры мгновенно смолкали, и в спину мне летели настороженные, колючие взгляды. В воздухе замерло невысказанное, гнетущее недоумение. Словно их бросили, как ненужный балласт. Да что происходит?

У штабной землянки Шереметева мое внимание привлек часовой. Завидев меня, молодой парень с испуганными глазами вытянулся в струну, судорожно сжимая мушкет.

— Что стряслось, служивый? Куда гвардия делась?

— Никак не могу знать, ваше благородие, — пролепетал он, уставившись мне на сапоги. — На рассвете тревогу сыграли. Токмо для них, для гвардейцев. Сам государь перед строем слово держал. А потом они ушли. Спешно. Налегке. Нам же велено на позициях оставаться и носа не казать.

Налегке. Классический петровский менеджмент: вскрыть проблему, сформировать летучий отряд из самых эффективных «сотрудников» и бросить на прорыв, презрев все уставы и риски. Петр не стал собирать долгих советов, выслушивать брюзжание старых, осторожных генералов. Он просто взял свой лучший инструмент — гвардию — и отправился решать задачу лично. А неповоротливый «основной офис» пусть сидит и разбирает текущие бумажки, надеясь, что его не съедят, пока начальство совершает подвиги. Только вот ценой промедления здесь были сотни и тысячи жизней.

Пытаясь выстроить в голове хоть какую-то логику этого безумного маневра, я направился к своей палатке. Тайный обход с ударом во фланг? Возможно. Но зачем так обескровливать основной лагерь, оставляя его почти беззащитным перед вылазкой из крепости? Это противоречило всем канонам военной науки. Но это было в правилах Петра — ломать правила и ставить на кон все.

Почти у самого своего временного жилища я замер. У коновязи, спиной ко мне, стоял Орлов. Со злой, отточенной методичностью он седлал своего гнедого жеребца, с таким усилием затягивая подпругу, что недовольно скрипела кожа. Он повернулся. Его лицо застыло каменной маской: скулы заострились, губы сжались в тонкую, бескровную линию.

Сомнений не осталось: стряслось нечто непоправимое, заставившее даже этого бесшабашного сорвиголову, вечного повесу и дуэлянта, стать таким собранным и смертельно серьезным. Воздух вокруг него, казалось, звенел от напряжения. Он резко выпрямился, бросил поводья и размашистым, хищным шагом двинулся ко мне.

— Государь сорвался, Петр Алексеевич, — без предисловий, глухо бросил Орлов, остановившись в шаге от меня так резко, словно наткнулся на невидимую стену. Его прерывистое дыхание вырывалось изо рта плотными облачками пара

Не дожидаясь ответа, он прошел мимо в мою палатку. Я последовал за ним, на ходу плотнее запахивая тулуп. Внутри Василий тяжело рухнул на хлипкую походную табуретку.

— Ночью гонцы прискакали. От этого молдавского господаря, от Кантемира, — слова вылетали из него быстрыми, рублеными очередями, словно он боялся, что не успеет выложить все. — Привезли целый ворох бумаг. Я у царского адъютанта через плечо глянул, пока там суматоха была, крики, беготня…

Орлов на секунду замолчал, втягивая в легкие морозный воздух палатки, и поднял на меня тяжелый взгляд.

— А там все так странно, Петр Алексеевич. Первое — слезное челобитье от молдаван и валахов. Дескать, братья православные, спасите от ига басурманского, веками стонем, под твою высокую руку хотим, только на тебя уповаем!

В голове тут же сложилась схема. Классический, безупречный «казус белли», повод для войны, который невозможно проигнорировать. Особенно для Петра, с его мессианскими замашками. И как же своевременно, как же расчетливо они взмолились о помощи, именно сейчас, когда мы по уши увязли под этой проклятой крепостью.

— Государь наш на такое падок, сам ведаешь, — продолжал Орлов, скрипнув зубами. — Но это не все. Карты! Подробнейшие, с точным расположением всех турецких сил у Прута. С указанием бродов, складов, слабых мест в обороне!

Тревожный сигнал в мозгу сменился оглушительной сиреной. Разведданные такой точности не добываются случайными гонцами. Их собирают месяцами, рискуя десятками жизней. Либо у господаря Кантемира лучшая шпионская сеть в Европе, либо эти карты нарисовали те же самые французские и голландские инженеры, что строили для турок укрепления Азова.

— И вдобавок ко всему, — Орлов вздохнул, — донесения о смуте в стане Великого Визиря. Янычары бунтуют, паши друг на друга кляузы строчат, войско разбредается. Дескать, приди, Государь-освободитель, и возьми их тепленькими, даже воевать не придется.

Он замолчал, обхватив голову руками. Этот «подарочный набор» был слишком идеален, чтобы не быть фальшивкой. Каждый его элемент был точнейшим образом рассчитан на то, чтобы ударить по самым больным точкам, по главным страхам и тайным желаниям Петра. Неужели император не задумался о том, что все как-то странно, если даже не шибко сведующий Орлов видит неладное?

— А вот самое главное, — продолжил он уже тише. — Подписанные договора на поставку провианта для всей нашей армии. По ценам вдвое ниже, чем наши же интенданты воруют. Кантемир бьет себя в грудь и клянется, что все амбары Молдавии для нас открыты. Хлеб, фураж, вино — все будет. Рекой потечет. Только придите.

Это был аргумент, самый последний, идеально подогнанный элемент, который с оглушительным щелчком замыкал всю дьявольскую схему. Решение главной проблемы армии, нашего вечного логистического кошмара, было подано на блюдечке с золотой каемочкой. Турки звали Петра на войну — они, по сути, полностью ее для него спонсировали. Это как венчурный инвестиционный проект, выверенный до мелочей. И мы в нем, судя по всему, расходуемый актив, который с блеском собираются обнулить.

— И он поверил, — выдохнул я.

— А как тут не поверить⁈ — Орлов хмыкнул. — Ему поднесли готовое решение всех проблем разом! Здесь мы в грязи сидим, армия от голода и безнадеги воет, генералы грызутся! А там — слава освободителя христиан, сытые, довольные солдаты и легкая, оглушительная победа над вечным врагом! Он всю ночь над этими картами просидел, как одержимый, а на рассвете уже гвардию строил. Шереметеву даже сказал, де скоро вернемся с победой. Так я слышал от его адьютантов.

Он посмотрел на меня.

— Он ушел спасать братьев-единоверцев, Петр Алексеевич. Пошел налегке, прихватив только лучших, чтоб быстрее. Прямиком в Молдавию. Только нутром чую, так гладко даже в сказках не бывает.

Его солдатская интуиция вопила об опасности. Я же видел четкие, инженерно выверенные контуры гигантской ловушки. Бесплатный сыр, как гласит вечная мудрость, бывает только в одном месте. И похоже, наш император, ослепленный имперскими амбициями и жаждой немедленного реванша, со всего маху несется прямо в эту мышеловку.

Я молчал. Перед внутренним взором с быстротой падающих костяшек домино рушился весь мой мир. Проект «Шквал» с его многозарядными орудиями, чертежи прокатных станов, вся хрупкая, только-только выстраиваемая система новой «Казны» — все это в один миг превращалось в труху. Не может быть сильной промышленности и передовой армии в стране, которая рискует потерять своего Императора и цвет гвардии в каком-то богом забытом молдавском болоте. Если Петр погибнет, то Государем станет Алексей. Но готов ли он? Однозначно — нет.

Тяжелое молчание затянулось. Орлов ждал, буравя меня взглядом, полным отчаянной надежды. Наконец я поднял голову.

— Готовь коней, Василь.

— Куда? — он вскинулся, готовый сорваться с места. — Вдогонку⁈

— Нет, — я медленно покачал головой. — Вдогонку — это дезертирство. Самоуправство. Сначала в штаб. Нам нужен официальный приказ, чтобы понимать масштаб бедствия.

Через десять минут нас встретило гробовое молчание пустой ставки. Там, где еще вчера кипела жизнь и склонялись над картами хмурые генералы, теперь было холодно и пустынно. Воздух пах остывшей золой из печи. За длинным столом, в сиротливом одиночестве, сидел лишь молоденький капитан-адъютант, оставленный, видимо, «на хозяйстве». Завидев нас, он вскочил, его бледное от недосыпа лицо выражало полную растерянность.