Судьба империи (СИ) - Старый Денис

То, что решится в Петербурге, проглотит вся остальная империя. И многим, так или иначе, но всё равно, кто там будет сидеть на троне. Возможно, только слегка экзотично выглядит присяга ещё не рождённому человеку. Да и то, эту экзотику Россия уже переварила, присяга же была почти год назад.

— За Веру, Царя и Отечество! — выкрикнул я, проезжая мимо выставленного блокпоста.

Это уже были мои солдаты и офицеры. И пусть они носили форму Второго Самарского полка, и с их командованием я встречаюсь лишь в третий раз, но, если они послушались моего приказа, приняли меня за своего командира, то это мои люди. И я безмерно рад этому. Готов и дальше сам служить России, ну и я никто без людей, которыми буду командовать.

Дворец в Стрельне не отличался каким-то особым убранством, а вокруг него, словно по периметру и на одном и том же расстоянии, стояли скульптуры. В основном это были голые мужики из различных мифов и легенд Древней Греции. Сущая безвкусица. Где Растрелли? Хотя и он, как архитектор мне не очень нравился, но уж точно этот итальянец способен построить что-то стоящее. Петербургу сейчас нужны величественные здания. Ну какая великая держава без великой архитектуры?

А тут… И сами скульптуры выполнены из рук вон плохо. И для царевны могли бы не жалеть материала, увеличили бы некоторые особенности изваяний.

Так и представляю, как на балкон выходит Елизавета Петровна, вся в прозрачном халате, такая соблазнительная, садовник, засмотревшись на прелести красавицы вместо куста секатором отсекает себе палец. А Лиза стоит и рассматривает скульптуры, громко критикуя, почему у статуи нету… ну или скульптор все же имел очень ограниченный бюджет и пожалел на определённые части своего творения материала.

— Александр Лукич Норов! Я считал вас человеком чести! — первым, недалеко от крыльца, встречал меня Пётр Иванович Шувалов.

Этот невысокий полноватый человек был настроен серьезным образом. Взгляд бесстрашный, ноздри, как у того мифического быка, вот-вот начнут извергать пламя.

— Пётр Иванович, побереги горло и не говори то, о чём впоследствии будешь жалеть! — сказал я своему компаньону и другу.

Как бы Шувалов сейчас не злился на меня, и даже не провоцировал, я действительно считал его одним из членов своей команды. И если он стремится меня оскорбить и вызвать на дуэль, то в этом случае я просто подойду и дам в морду, чтобы в себя пришёл, самоубийца доморощенный.

— Но как же так, Александр Лукич? По какому праву вы врываетесь к Её Высочеству и присылаете своих солдат? — уже немного успокоившись, спрашивал Шувалов.

— А вы почему находитесь здесь? Не желаете ли поучаствовать в дворцовом перевороте? — я улыбнулся. — Пётр Иванович, не всё так однозначно, как выглядит. Наберитесь терпения. И не нужно говорить не подумав. Пусть Елизавета Петровна принимает решения. Я только лишь предложу выход из положения. И не беспокойтесь, причинять боль, или посягать на честь ее высочества я не буду.

Сказав это, я уверенно зашагал на второй этаж особняка, который с натяжкой можно назвать дворцом. Так… особнячок, построенный и вкривь и вкось. А я фундаментальной русской архитекторы хочу! Я же в Петербурге, как без нее? И для этого нужна мне Елизавета Петровна, чтобы она стала толчком для появления того самого елизаветинского барокко, который в прямом и переносном смысле ослеплял туристов со всего мира в будущем.

— Мавра Егоровна, моё почтение, — попытался я проявить учтивость.

Верная спутница дежурила у дверей госпожи.

— Её Высочество уже изрядно вас заждалась. Нельзя быть столь невежливым по отношению к лицу царственной крови, — сказала подружка и боевая товарищ Елизаветы Петровны. — И знайте, господин Норов, что вы сильный мужчина, но и на вас всегда можно придумать управу. Не смейте беспокоить и чинить обиды ее высочеству.

Я зашёл в покои царевны. Она стояла спиной ко мне; было видно, что платье на ней — самое богатое, какое только могло быть в Российской империи. Тут и бриллианты и жемчуга, золотая нить, не дешевые материалы.

— Ваше Высочество, неужели в столь изящном великолепии вы собрались сражаться за корону Российской империи? — сказал я и вновь проявил учтивость, поклонившись. — Это же не удобно. И вот что… некие люди были перехвачены моими людьми. Что от вас было нужно тем двум десяткам вооруженных офицеров? Впрочем, я догадываюсь.

— Норов… такой разный и такой опасный. Признаться, я уже была уверена, предусматривала, думала, чего от вас можно ожидать, и вы вновь меня удивляете… Вы взяли в осаду мой дворец и земли, подаренные мне батюшкой моим Петром Великим, — Елизавета повернулась и посмотрела на меня пронзительными зеленоватыми глазами. — Немедленно прикажите своим разбойникам покинуть мои земли!

Лиза говорила, а мои глаза, по привычке, наверное, смотрели несколько не туда. Как всегда её декольте было чарующим. Вот только я словно выпил противоядие от этих чар. Понимал, что это красиво, что любой мужчина сейчас непременно застыл бы, словно изваяние, вглядываясь в глубину… и нет — ни в души глубину, а в «междугрудье» царевны.

И всё же интересно, неужели некоторым девушкам, обладающим особой сексуальностью, нравится, что смотрят на их оболочку, но абсолютно не видят душу, суть человека? Ведь я в Елизавете видел только тело: пышное, по нынешним временам идеальное. Но я не видел в ней человека.

— Ваше Высочество, вашим именем уже начали действовать. В заложники взята Анна Леопольдовна, неизвестна судьба герцога Бирона и ряда других придворных. Знаете ли вы что-нибудь об этом? — спрашивал я голосом следователя.

— Нет. Как же я могу об этом знать? Вы же перекрыли мне любые новости, — отвечала Елизавета, присаживаясь в кресло и расправляя пышное платье.

— Лиза, давай оставим все эти придворные ужимки. У меня есть к тебе предложение… — решил я сменить тактику.

— У меня и без того хватает предложений, Норов. А тебе было бы в пору подумать о себе и своих родных и провести время с ними, если такая любовь! Все зашло слишком далеко…

— Как зашло, так и вернется.

— Уходить нужно из Петербурга и мне и тебе и другим.

— Уйду, но есть предложение…

— Неужели руки и сердца…? — пролепетала она.

— Нет.

— А если от этого будет зависеть твоя жизнь и судьба империи? — спросила Елизавета Петровна.

— Елизавета Петровна, я сейчас уйду и больше к вам не вернусь. А то, что уже совершил Андрей Иванович Ушаков от вашего имени, тянет даже не на четвертование, а на посадку на кол… — дурные мысли мелькнули в голове, что подобный вид казни для Елизаветы может быть даже предпочтительнее…

Вот оно! Рядом с ней невозможно не думать о сексе. Это главное оружие Елизаветы Петровны. И она, чертовка, знает об этом. Но она не знает, что это оружие в отношении меня срабатывает немного не так, как этого хотелось бы царевне. Я не хочу накинуться на неё прямо сейчас, я не хочу её. Я хочу договориться.

— Я не имею никакого отношения к тому, что говорит и делает Андрей Иванович Ушаков. Вы вправе спрашивать меня об этом? Кто вы такой? Всего лишь бригадир Александр Норов! Юнец, строптивец… — продолжала Елизавета.

— Которого ты всё ещё хочешь, — выкрикнул я, чтобы погасить нарастающий пожар внутри царевны.

Она тяжело дышала, её огромные груди лишь чудом не вываливались из глубокого декольте. Она смотрела на меня исподлобья, зло. Вот именно так она смотрела, когда впоследствии накидывалась с неистовством и срывала с себя одежду.

— Будь рядом со мной. Я сделаю тебя графом. А хочешь — будь моим герцогом, будь тем, кто был Бироном для Анны Иоанновны! — с придыханием говорила Елизавета.

Она встала с кресла и начала приближаться ко мне.

У нас государственный переворот, а тут…

— Сядь, Лиза! — жёстко припечатал я. — У тебя, по сути есть, только три варианта. И ни один из них не включает то, что вместо дела мы сейчас начнём предаваться плотским утехам. Послушай моё предложение.

Обиженная женщина, отвернув лицо, чтобы я не видел тех слёз, что проступали на её глазах, внимательно меня слушала. Это было видно по реакции, которую пыталась скрыть Елизавета, но не могла. Она была чуть ли не на эмоциональном срыве. А в таком состоянии человек проявляет эмоции куда ярче, даже если пробует обмануть.