Ассасин 1: миссия в Сараево (СИ) - Тыналин Алим

Я запомнил эти слова. Скерлич боялся того же, что и Редигер. Боялся, что «Черная рука» спровоцирует катастрофу.

Мы попрощались, и я покинул редакцию с адресами людей для интервью. Остаток дня провел, беседуя с ними, записывая факты, имена, даты.

Пришлось побегать, чтобы успеть встретиться со всеми. Но мне не привыкать.

К вечеру у меня собралась по кусочкам картина бесчинств, творящихся в Боснии под австрийским владычеством. Где-то перегибы провоцировали сами сербы, где-то их намеренно доводили до вспышек необузданного гнева.

В восемь вечера я вошел в кафану «Златни Крст» Золотой Крест.

Заведение находилось на улице Краля Петра, в самом сердце старого Белграда. Одноэтажное здание с высокими окнами, через которые лился желтый свет керосиновых ламп. Вывеска над дверью — деревянный крест, покрытый потемневшей позолотой.

Я толкнул дверь и вошел внутрь.

Глава 22

Кафана

Кафана была полна. Длинные деревянные столы, за которыми сидели мужчины разного возраста, от юных студентов до седых интеллигентов.

Все курили, пили, говорили. Шум стоял такой, что с трудом можно расслышать собеседника. Пахло табаком, ракией, жареным мясом и кофе.

Стены увешаны картинами. Портреты сербских королей, сцены из битв с турками, пейзажи балканских гор. В углу стоял старый рояль, за которым сидел человек с бородой и играл что-то меланхоличное.

За стойкой бара стоял толстый хозяин в белом фартуке, разливавший ракию из большого графина. Официанты сновали между столами с подносами, на которых дымились тарелки плескавицы, чевапчичи, сармы.

Я прошел к угловому столику, как посоветовал Артамонов. Стол был свободен. Маленький, на двоих, у окна. Идеальная позиция. Вид на всю кафану, спина к стене, два пути отхода через главную дверь и через заднюю, ведущую на кухню.

Сел, положил шляпу на соседний стул. Подошел официант, молодой парень лет двадцати с лоснящимся лицом.

— Добар вече, господине. Шта желите? — Добрый вечер, господин. Что желаете?

— Ракију и кафу, — ответил я по-сербски. — И плескавицу, если есть свежая.

— Има, има. — Есть, есть. Официант кивнул и умчался.

Я достал из кармана сегодняшний номер «Политики», одной из главных белградских газет, и развернул, делая вид, что читаю. На самом деле изучал публику.

За длинным столом у окна сидела компания молодых людей, человек десять. Студенты, судя по дешевой одежде и горящим глазам. Громко спорили о чем-то, размахивали руками. Один, худой юноша с впалыми щеками, особенно горячился, стуча кулаком по столу.

За соседним столом трое мужчин постарше, лет тридцати. Одеты лучше, пиджаки, галстуки. Интеллигенция. Один из них что-то писал в блокнот, другие обсуждали, заглядывая через его плечо. Поэты или журналисты.

В углу за столиком у рояля сидела женщина лет двадцати пяти, одна. Редкость для Белграда, где женщины не ходили в кафаны без сопровождения. Одета по-парижски. Узкая юбка, блузка с кружевами, широкополая шляпа. Курила папиросу в длинном мундштуке, слушала музыку. Художница, вероятно.

Официант принес заказ. Ракия в маленькой рюмке, прозрачная, как вода. Кофе в медной джезве, густой, ароматный. Плескавица — большая котлета из рубленого мяса, дымящаяся, с луком и лепешкой.

Я отпил ракии. Горло обожгло огнем, но приятным, согревающим. Потом кофе смягчил жжение. Откусил плескавицу. Вкусно, сочно, с пряностями.

Продолжал читать газету, время от времени поднимая глаза и оглядывая зал. Никто не обращал на меня внимания. Еще один посетитель, еще один одинокий мужчина за столиком.

Прошло минут двадцать. Я допил кофе, доел плескавицу, заказал еще ракии. Начинал думать, что Артамонов ошибся. Никто не подходил, не заговаривал.

Но тут дверь кафаны открылась, и вошла новая компания. Человек пять, молодые, шумные. Один из них, высокий парень с рыжими усами в рабочей куртке, громко крикнул что-то хозяину, и тот рассмеялся.

Компания расселась за длинным столом рядом со студентами, заказала вино и еду. Начали петь, сербскую народную песню о косовской битве. Другие посетители подхватили. Через минуту вся кафана пела.

Я сидел молча, слушая. Песня красивая, печальная, о героях, павших в бою с турками, о славе и жертве, о том, что лучше умереть стоя, чем жить на коленях.

Когда песня кончилась, все захлопали. Хозяин принес компании графин вина бесплатно. Награда за то, что подняли настроение.

Рыжеусый парень поднял стакан, провозгласил тост:

— За Сербию! За свободу! За тех, кто отдал жизнь за нашу землю!

— Живели! — отозвались все. — Да живет!

Выпили залпом. Потом рыжеусый обвел взглядом кафану и вдруг заметил меня. Уставился с любопытством.

Я продолжал спокойно читать газету, но чувствовал его взгляд. Через минуту он встал и направился к моему столику. Подошел, встал рядом, положил руку на спинку свободного стула.

— Добар вече, — сказал он с любопытством. — Нисте из Београда, зар не? — Добрый вечер. Вы не из Белграда, верно?

Я поднял глаза от газеты, улыбнулся вежливо.

— Верно. Я из России. Александр Соколов, корреспондент.

Лицо парня расплылось в широкой улыбке.

— Руски! — Русский! Он повернулся к своим товарищам, крикнул: — Дружине, овде је Рус! Новинар из Русије! — Друзья, здесь русский! Журналист из России!

Вся его компания оживилась. Замахали руками, приглашая присоединиться. Рыжеусый схватил мой стул, мою рюмку, мою шляпу.

— Дођите код нас, молим вас! Не можете седети сам! — Идите к нам, пожалуйста! Не можете сидеть один!

Я поколебался для вида, потом кивнул.

— Благодарю. С радостью.

Меня усадили за их стол, налили вина, представили. Рыжеусый оказался Марко, рабочий с табачной фабрики. Остальные, Стеван, Милан, Бранко, Йован, тоже рабочие или мелкие служащие. Простые парни, лет двадцати пяти- тридцати, с мозолистыми руками и открытыми лицами.

— Русский журналист! — восторженно повторял Марко. — Брате, добро дошли! Россия наш старший брат! Без России мы пропали!

— Не преувеличивай, — улыбнулся я. — Сербия сильна и без России.

— Сильна, да, — кивнул Стеван, худощавый парень с умными глазами. — Но Австрия сильнее. Если они нападут, нам нужна помощь. Россия поможет?

Прямой вопрос. Я осторожно подбирал слова.

— Россия всегда поддерживала славянских братьев. И будет поддерживать. Но война страшное дело. Лучше избегать ее, если возможно.

— А если невозможно? — Марко наклонился ближе, глаза блестели. — Если Австрия нападет? Если они захотят раздавить нас, как раздавили в восьмом году Боснию?

— Тогда Россия не останется в стороне, — твердо ответил я. — Но вопрос в том, что можно сделать, чтобы до этого не дошло.

— Ничего, — мрачно сказал Бранко, коренастый мужчина с шрамом на щеке. — Австрийцы хотят нас уничтожить. Они ждут повода. Если не дадим повода, придумают сами.

— Поэтому нужно быть осторожными, — заметил я. — Не давать им повода.

— А как же гауптман Шульц? — вызывающе спросил Марко. — Чабринович дал им повод. И что? Ты думаешь, это плохо?

Я почувствовал, как напряглись все за столом. Проверка. Они проверяют меня, как я отношусь к убийству австрийского офицера.

Я сделал паузу, отпил вина. Потом сказал медленно, выбирая слова:

— Чабринович был смелым человеком. Отдал жизнь за то, во что верил. Это достойно уважения. Но… — Я посмотрел на них серьезно. — Я не знаю, поможет ли его смерть Сербии. Австрийцы используют это как предлог для давления. Напряжение растет. Может начаться война, к которой ни Сербия, ни Россия не готовы. И тогда погибнут тысячи таких, как Чабринович. Но уже без пользы.

Марко нахмурился, но Стеван кивнул задумчиво.

— В этом есть смысл. Терроризм опасная игра. Можно спровоцировать то, к чему не готов.

— Но что же тогда делать? — горячо спросил Йован, самый молодой, лет двадцати. — Смириться? Терпеть австрийское иго? Смотреть, как наших братьев в Боснии унижают и убивают?