Ассасин 1: миссия в Сараево (СИ) - Тыналин Алим

— Нет, — ответил я. — Не смириться. Но действовать умно. Готовиться. Укреплять армию. Искать союзников. Дождаться момента, когда будете готовы. И тогда нанести удар, который решит все.

Марко долго смотрел на меня, потом медленно кивнул.

— Ты прав, брате. Умные слова. — Он поднял стакан. — За умную борьбу. И за Россию, которая нас поддержит, когда придет время!

Мы выпили. Разговор перетек на другие темы. О России, о Петербурге, о том, как там живут люди. Я рассказывал, они слушали, задавали вопросы. Постепенно напряжение ушло, беседа стала непринужденной.

Через час к нашему столу подошел один из студентов с соседнего стола. Тот самый худощавый юноша с впалыми щеками, который горячился во время спора.

— Извините, господа, — сказал он вежливо, но с напором. — Я слышал, вы из России. Журналист?

— Да, — кивнул я. — Александр Соколов.

— Душан Илич, — представился юноша. — Студент медицинского факультета.

Душан Илич. Первое имя из списка Артамонова. Девятнадцать лет, романтик, поэт, член «Черной руки». Его слабость это мать.

Я протянул руку. Он пожал. Ладонь тонкая, пальцы длинные, рука интеллигента, не привыкшая к физической работе.

— Рад знакомству, господин Илич. Садитесь, присоединяйтесь.

Душан сел, Марко налил ему вина. Юноша отпил, посмотрел на меня пристально.

— Вы пишете о Сербии?

— Да. О славянском вопросе, о положении сербов в Австро-Венгрии.

— Значит, вы понимаете нашу борьбу. — В голосе жар, фанатизм, готовность к жертве. — Вы знаете, что творят австрийцы. Как они давят нашу культуру, запрещают язык, убивают патриотов.

— Знаю, — спокойно ответил я. — Сегодня весь день собирал свидетельства. Ужасающие вещи.

— И что вы думаете? — Душан наклонился ближе. — Что должны делать мы, молодые сербы? Сидеть сложа руки? Или бороться?

— Бороться, — твердо ответил я. — Но борьба бывает разной. Бороться оружием, пером, словом, делом. Главное чтобы борьба приносила результат, а не только красивую смерть.

Душан вздрогнул, словно я ударил его.

— Красивую смерть? — повторил он. — Вы считаете, что умереть за родину это просто красивая смерть?

— Нет, — спокойно сказал я. — Умереть за родину это подвиг. Но важнее жить для родины. Действовать так, чтобы твоя жизнь принесла свободу, а не просто стала еще одной жертвой.

Душан молчал, переваривая мои слова. Потом спросил тише:

— А если другого пути нет? Если только твоя смерть может что-то изменить?

— Тогда умирай, — ответил я. — Но сначала убедись, что это действительно так. Что нет другого пути. Что твоя смерть не будет напрасной.

Юноша долго смотрел на меня, потом кивнул.

— Мудрые слова, господин Соколов. Для русского журналиста вы мыслите вглубь.

Я усмехнулся.

— Я много видел. Много размышлял. Это приходит с опытом.

Мы говорили еще час. Душан рассказывал о своих мечтах. Освободить Боснию, объединить всех южных славян, создать великое славянское государство от Адриатики до Черного моря. Глаза его горели, руки дрожали от эмоций.

Я слушал, иногда вставлял реплики, направляя разговор. Не соглашался слепо, но и не спорил открыто. Поддерживал идеалы, но предостерегал от опрометчивости.

К концу вечера я чувствовал, что контакт установлен. Душан видел во мне союзника, русского, который понимает их борьбу. Марко и его друзья тоже приняли меня. Я стал для них «свой».

Когда мы расходились, уже за полночь, Душан сказал:

— Господин Соколов, мы собираемся послезавтра вечером. Кафана «Аџамова», на Дорчоле. Дружеская встреча, обсуждаем будущее Сербии. Если хотите, присоединяйтесь. Там будут интересные люди.

Кафана «Аџамова». Именно то место, которое Артамонов назвал гнездом радикалов.

— С удовольствием, — ответил я. — Благодарю за приглашение.

Мы обменялись рукопожатиями. Я вышел из «Златни Крста» в прохладную ночь. Улицы Белграда опустели, только вдали слышались шаги жандармского патруля.

Я зашагал к дому.

Начало положено. Первый контакт установлен. Душан Илич, романтик и фанатик, видит во мне друга. Надо оправдать его ожидания.

Душан Илич шел по узким улицам Дорчола к книжной лавке «Српска Књига», и каждый его шаг отдавался в висках тупой болью, которая не похожа на обычную головную боль. Эта боль приходила из более темного места. Из того места в его душе, где жила память о горах, о крике медведя, о лице младшего брата Милоша, побелевшем перед смертью.

Солнце стояло в зените над Белградом. Майское солнце тысяча девятьсот четырнадцатого года, яркое и жестокое, превращало булыжную мостовую в раскаленную сковородку.

Пахло пылью, конским навозом, жареным мясом из лавки мясника Йована, табаком из открытых дверей кафан. Пахло городом, который жил обычной жизнью, не зная, что внутри этого худого юноши с впалыми щеками и горящими глазами сидит червь трусости, который грыз и грыз, не давая покоя ни днем, ни ночью.

Душан вспомнил, как вчера вечером в кафане «Златни Крст» появился русский. Александр Соколов. Журналист из Петербурга.

Человек с холодными серыми глазами и слишком спокойным голосом. Человек, который говорил правильные слова о борьбе и жертве, но в котором чувствовалось что-то еще. Что-то скрытое под поверхностью.

Душан пригласил его послезавтра в кафану «Аџамова», куда собирались свои, где говорили о Великой Сербии и клялись кровью. Пригласил не посоветовавшись с Михаилом Чиричем, своим куратором, человеком, который давал ему задания и смотрел на него с презрением, которое Душан научился не замечать.

Теперь надо идти к Чиричу и докладывать. Идти и видеть этот взгляд. Взгляд человека, который знает, что Душан слабак, что за его фанатичными речами о жертве скрывается обычный страх. Знает, но использует. Потому что даже трусы полезны, если правильно ими управлять.

Душан свернул в переулок между старыми домами с нависающими над мостовой вторыми этажами. Здесь тень ложилась на улицу, давая передышку от солнца. Прохлада касалась лица, но не приносила облегчения. Ничто не приносило облегчения, кроме одного.

Он сунул руку в карман жилета и нащупал маленький стеклянный пузырек. Пустой.

Последние капли он принял сегодня утром, разбавив водой, чтобы растянуть действие. Но эффект уже прошел. Руки начинали дрожать. Сухость во рту. Холодный пот на спине под дешевой рубашкой.

Нужна доза. Михаил даст дозу. Всегда давал в обмен на преданность. Маленький пузырек с коричневой настойкой опия, турецкого, хорошего, который растворял боль и вину, превращая мир в мягкое облако, где не было ни медведей, ни братьев, ни крови на руках.

Не на руках, поправил себя Душан. На сердце. Кровь на сердце, а не на руках. Я не убивал их. Я просто не помог.

Но разве это не одно и то же?

Память накатила волной, как всегда накатывала в эти минуты, когда действие опия заканчивалось и реальность возвращалась и наваливалась со всей беспощадной тяжестью.

Два года назад. Горы над Сараевом.

Отец, Петар Илич, майор австро-венгерской армии, христианин из старинного боснийского рода, который служил сначала туркам, потом австрийцам, потому что выживание важнее гордости. Высокий мужчина с седеющими усами и холодными голубыми глазами, который никогда не обнимал сыновей, но требовал от них совершенства.

Милош, младший брат, пятнадцать лет, смелый и красивый, любимец отца. Мальчик, который лазил по скалам без страха, который стрелял из отцовского карабина, не дрогнув, который смеялся звонко и чисто, как смеются те, кто не знает, что мир может быть страшным.

И он, Душан, девятнадцать лет, студент медицинского факультета, старший сын, который должен быть примером, но всегда был тенью. Худой, слабый, боящийся высоты и темноты, предпочитающий книги охоте, стихи винтовке. Разочарование отца.

Они поехали на охоту в горы. Традиция семьи Иличей. Каждую весну, когда снег сходил с вершин, они уходили в горы на три дня. Отец говорил, что это закаляет характер, делает из мальчиков мужчин.