Ассасин 1: миссия в Сараево (СИ) - Тыналин Алим

Душан ненавидел эти поездки. Ненавидел холод ночевок под открытым небом, ненавидел вкус дичи, ненавидел необходимость стрелять в животных.

Но отказаться нельзя. Отказ означал признать трусость. А это хуже смерти.

На третий день они шли по узкой тропе вдоль ущелья. Слева скала поднималась вертикально вверх. Справа пропасть высотой в пятьдесят саженей, на дне которой текла горная река, белая от пены, ревущая как зверь.

Тропа была узкой. Три шага, может два шириной. С одной стороны камень, с другой смерть.

Отец шел первым, уверенно, не глядя вниз. Милош за ним, легко и весело, будто гулял по городскому парку. Душан замыкал процессию, прижимаясь спиной к скале, боясь посмотреть вниз, где кружилась голова от высоты.

— Душан, не отставай! — крикнул отец, не оборачиваясь. — Мужчины не боятся высоты!

Душан ускорил шаг, стараясь не смотреть в пропасть. Сердце билось как бешеное. Руки потели. Сердце билось так сильно, что заглушало рев реки внизу.

И тогда они услышали рев. Другой рев. Не воды, а зверя.

Медведь вышел из расщелины в скале метрах в двадцати впереди. Огромный бурый самец, разбуженный шумом людей. Встал на задние лапы, и рост его был намного больше человеческого. Зарычал, показывая желтые клыки.

Отец замер. Милош остановился. Душан застыл, прижавшись к скале.

— Не двигаться, — тихо сказал отец. — Душан, дай мне карабин.

Карабин был у Душана за спиной. Отцовский «Манлихер», тяжелый, заряженный. Душан нес его, потому что отец сказал, что пора учиться ответственности.

Душан должен был снять карабин с плеча, передать отцу. Спокойно, медленно, не провоцируя зверя резкими движениями.

Но руки его не слушались. Страх сковал тело. Медведь ревел, отец тихо повторял: «Душан, карабин, давай карабин», а Душан стоял, прижавшись к скале, и не мог пошевелиться.

Медведь опустился на четыре лапы и пошел к ним. Не быстро, но уверенно. Шаги между ними сокращались. Пятнадцать. Десять. Семь.

— Душан! — крикнул отец уже громко. — Карабин, черт возьми!

И тогда что-то щелкнуло в голове Душана. Паника превратилась в ужас. Ужас парализовал разум.

Он развернулся и побежал назад по тропе. Побежал прочь, от медведя, от отца, от брата. Побежал, как бегут трусы, когда товарищи остаются умирать.

За спиной раздался рев медведя, крик отца, выстрел из револьвера (отец всегда носил револьвер на поясе), потом второй выстрел, потом крик Милоша, тонкий детский крик, который оборвался на полуслове.

Душан бежал. Бежал, пока не споткнулся о камень и не упал, разбив колени. Лежал на тропе, дрожа, слыша, как вдали стихают звуки борьбы.

Тишина.

Долгая, страшная тишина.

Потом он заставил себя встать. Заставил идти обратно. Карабин все еще висел на плече. Бесполезный, незаряженный (отец не разрешал вставлять обойму до начала стрельбы, соблюдая правила безопасности).

Когда он добрался до места, медведь уже ушел. На тропе лежал отец. Живот вспорот когтями, кишки вывалились наружу, лицо белое от потери крови. Дышал еще, но слабо. Глаза открыты, смотрят в небо.

Рядом Милош. Мальчик сидел, прижавшись к скале, обнимая руками раненую ногу. Бедро разорвано медвежьими клыками. Кровь лилась между пальцев, которыми он пытался зажать рану.

— Душан… — прошептал Милош. — Где ты был?.. Почему не помог?..

Душан встал на колени рядом с братом. Руки дрожали так сильно, что он не мог расстегнуть ремень, чтобы сделать жгут. Медицинское образование, три года учебы, и он не мог сделать простейшую вещь, потому что руки не слушались.

— Я… я испугался… — выдавил он. — Милош, прости… я испугался…

Отец хрипел что-то, но слов не разобрать. Только хрип, влажный и булькающий.

Душан наконец расстегнул ремень, обмотал вокруг бедра Милоша, затянул. Слишком слабо. Слишком неумело. Кровь продолжала сочиться.

— Больно… — шептал Милош. — Душан, больно…

— Сейчас, сейчас помогу, — бормотал Душан, понимая, что не помогает, что делает все неправильно, что брат умирает у него на руках.

Отец перестал дышать первым. Просто выдохнул последний раз и замер, глаза остались открытыми, устремленными в небо.

Милош держался дольше. Говорил что-то бессвязное, звал мать (мать умерла, когда ему было семь лет), плакал. Потом затих. Посмотрел на Душана последний раз.

— Почему… не помог?.. — прошептал он.

И умер.

Душан сидел на тропе между двумя телами и смотрел на свои руки. Руки в крови. Крови отца и брата, которых он не спас, потому что был трусом.

Карабин все еще висел на плече. Бесполезный. Как и он сам.

Глава 23

Проверка

Душан остановился посреди переулка, опершись рукой о стену дома. Дышал тяжело, будто пробежал версту. Воспоминание накрыло с головой, как всегда накрывало, когда кончалось действие опия.

Прохожий, старик с корзиной овощей, посмотрел на него с беспокойством:

— Ти си добро, младићу? — Ты в порядке, юноша?

Душан кивнул, не в силах говорить. Старик пожал плечами и пошел дальше. На Дорчоле привыкли к странным людям. Студенты, пьяницы, безумцы, все перемешалось в этом квартале.

Душан выпрямился, вытер пот со лба. Нужно идти дальше. Михаил ждет. Михаил даст дозу. Доза заглушит память. Хотя бы на несколько часов.

Он прошел оставшееся расстояние до книжной лавки почти бегом. Вывеска «Српска Књига» висела над дверью, старая, выцветшая. Душан толкнул дверь и вошел внутрь.

Лавка пуста. За прилавком никого. Только ряды книг на полках, запах бумаги и пыли. Душан прошел мимо прилавка к задней двери, которая вела в подсобку. Оттуда узкая лестница спускалась в подвал.

Он спустился, держась за перила. Ступени скрипели под ногами. Внизу горела керосиновая лампа, отбрасывая желтый свет на кирпичные стены.

Михаил Чирич сидел за столом, заваленным пачками брошюр. Средних лет мужчина с густой черной бородой и пронзительными карими глазами, которые всегда смотрели так, будто видели тебя насквозь, до самого дна души, где прятались все грехи и слабости.

— Илич, — сказал Чирич, не поднимая глаз от бумаг. — Ты опоздал. Я велел прийти в полдень. Сейчас половина первого.

— Извини, Михаил, — пробормотал Душан. — Я… задержался.

Чирич наконец поднял голову. Посмотрел на Душана долгим взглядом. Взглядом человека, который оценивает товар на рынке и находит его некачественным, но все равно покупает, потому что другого нет.

— Ты выглядишь паршиво, — констатировал он. — Опять доза кончилась?

Душан кивнул, не в силах врать. Чирич всегда знал. Всегда видел дрожащие руки, расширенные зрачки, пот на лбу.

— Получишь дозу, когда доложишь, — сказал Чирич жестко. — Зачем пришел?

Душан сглотнул сухость во рту. Заставил себя говорить ровно, без дрожи в голосе:

— Вчера в кафане «Златни Крст» появился русский. Журналист. Александр Соколов, пишет для петербургской газеты «Новое время». Говорит, что приехал писать о славянском вопросе.

Чирич откинулся на спинку стула. В глазах мелькнул интерес.

— Русский журналист, — повторил он медленно. — Сейчас. После убийства Шульца. Интересно. Рассказывай подробнее.

Душан рассказал. О том, как Соколов вошел в кафану, как Марко и его рабочие друзья пригласили его к столу. О том, как русский говорил о борьбе и осторожности, о том, что провокации опасны, что война начнется не вовремя. О том, как сам Душан подошел к столу и разговаривал с Соколовым.

— Что он спрашивал? — перебил Чирич. — Проявлял интерес к нашей деятельности?

— Нет, — ответил Душан. — Говорил в общем. О славянском единстве, о России как защитнице. Не задавал прямых вопросов. Но…

— Но что?

Душан помолчал, подбирая слова. Как объяснить то чувство, которое появилось, когда он смотрел в холодные серые глаза Соколова? Чувство, что этот человек видит больше, чем показывает. Что за вежливой улыбкой скрывается нечто совсем другое.

— Он странный, — наконец сказал Душан. — Слишком спокойный. Слишком правильно говорит.