Ассасин 1: миссия в Сараево (СИ) - Тыналин Алим

Чирич усмехнулся, но без веселья.

— Профессиональный журналист всегда знает, что сказать, — заметил он. — Или профессиональный шпион. В любом случае подозрительно. Что еще?

— Я пригласил его послезавтра в кафану «Аџамова», — выпалил Душан и тут же пожалел, увидев, как потемнело лицо Чирича.

— Ты что, дурак⁈ — взорвался Чирич, вскакивая со стула. — «Аџамова» наше место! Там собирается ядро! Ты пригласил туда незнакомца, не посоветовавшись⁈

Душан отступил на шаг, инстинктивно. Чирич никогда его не бил, но в его гневе было что-то, что заставляло тело съеживаться, готовясь к удару.

— Я думал… — начал Душан жалко. — Я думал, мы сможем его проверить там. Понять, кто он. Если друг, он полезен. Если враг, то узнаем…

Чирич долго смотрел на него, потом медленно сел обратно. Достал из кармана папиросы, закурил. Дым поплыл к низкому потолку подвала, смешиваясь с желтым светом лампы.

— Возможно, ты не так глуп, как кажешься, — сказал он наконец, выдыхая дым. — Хорошо. Пусть придет. Устроим ему проверку. Посмотрим, как он себя поведет. Что спросит. Что скажет.

Он наклонился вперед, пронзая Душана взглядом.

— Но ты, Илич, будешь наблюдать за ним. Каждое слово, каждый жест. Если заметишь что-то подозрительное, доложишь мне немедленно. Понял?

— Понял, Михаил, — кивнул Душан облегченно.

Чирич затушил недокуренную папиросу о край стола. Открыл ящик и достал маленький пузырек из темного стекла. Поставил на стол между ними.

— Вот твоя доза, — сказал он ровно. — Хватит на три дня. Используй умеренно. Если кончится раньше, не приходи. Я не аптека. Организация дает тебе это в обмен на службу. Будь полезен, Илич. Организация не терпит бесполезных.

Душан протянул дрожащую руку и взял пузырек. Маленький, с восковой пробкой, но внутри спасение. Внутри забвение. Спрятал его в карман жилета, как прячут самое ценное.

— Благодарю, Михаил, — прошептал он. — Я не подведу.

— Посмотрим, — сказал Чирич без особой надежды в голосе. — Иди. И хорошенько наблюдай за русским. Это твой шанс доказать, что ты чего-то стоишь.

Душан развернулся, чтобы уйти, но голос Чирича остановил его у лестницы:

— Илич. Еще одно.

— Да, Михаил?

Чирич смотрел на него долгим взглядом. В глазах мелькнуло что-то, что могло быть сочувствием, но скорее всего было просто расчетом.

— Ты пишешь стихи о жертве и искуплении, — сказал он медленно. — Я читал те, что ты оставил в кафане в прошлый раз. Плохие стихи, Илич. Много пафоса, мало смысла. Но идея правильная. Жертва смывает грехи. Помни об этом. Скоро понадобятся люди, готовые на жертву. Может быть, ты один из них.

— Я готов, — сказал Душан, и голос его прозвучал тверже, чем он ожидал. — Когда понадобится, я не подведу.

Чирич усмехнулся.

— Увидим. Иди.

Душан поднялся по лестнице, вышел из лавки на солнечную улицу. В кармане жилета лежал пузырек с опием. Спасение на три дня.

Он зашагал обратно к себе в общежитие. По дороге купил у уличного торговца яблоко, но есть не стал. Аппетита не было. Опий убивал голод так же эффективно, как убивал боль и вину.

Скоро будет много смертей. Кому-то придется умереть. Душан знал это также хорошо, как то, зачем он шел, почти бежал в свою комнату.

Свежий номер «Нового времени» лежал на столе в моей комнате, раскрытый на седьмой странице. Там, между заметкой о визите французского президента Пуанкаре в Петербург и обзором театральных премьер, помещалась моя статья.

«Славянский вопрос на Балканах. Письма из Белграда. Александр Соколов».

Скерлич прислал газету вчера вечером через посыльного. Вместе с запиской: «Читают. Производит впечатление».

Я перечитал статью еще раз, хотя знал каждое слово наизусть. Писал ее, тщательно взвешивая каждую фразу. Сочувствие к сербским устремлениям, но без фанатизма. Критика австрийской политики, но осторожная. Призывы к единству славян, но с оговорками о необходимости мудрости и терпения.

Золотая середина. Достаточно, чтобы понравиться националистам. Недостаточно, чтобы насторожить цензуру или австрийскую разведку.

Приглашение пришло сегодня утром. Душан Илич появился у дверей моей комнаты на Дорчоле, бледный, с дрожащими руками, от него несло потом и табаком. Говорил отрывисто, не глядя в глаза:

— Михаил хочет с вами поговорить. Сегодня вечером. Кафана «Аџамова», восемь часов. Будут и другие. Важные люди.

Проверка. Я понял это сразу. Статья привлекла внимание, теперь решат, можно ли мне доверять.

Душан ушел, не дожидаясь ответа. Я проводил его взглядом, отмечая нервозность движений, расширенные зрачки, тремор рук.

Этого не было в досье. Опий. Или кокаин. Скорее опий, здесь на Балканах его достать проще.

В таком случае он сломленный человек. Фанатик, цепляющийся за идею, чтобы не думать о том, что творится в душе. Такие опасны своей непредсказуемостью. Но такими и легко манипулировать, если найти правильный рычаг.

Сейчас половина восьмого вечера. Я стоял перед зеркалом, проверяя внешний вид.

Костюм скромный, но добротный, как у провинциального журналиста, который зарабатывает прилично, но не роскошествует. Белая рубашка, галстук темно-синий, жилет серый. Часы на цепочке, настоящие швейцарские.

Под жилетом, в потайном кармане, маленький браунинг калибра 7,65 мм. Семь патронов. Не для боя, для крайнего случая.

Я вышел из комнаты, спустился по скрипучей лестнице на улицу. Майский вечер окутал Белград теплом и запахами жареного мяса, табака, речной воды.

Солнце садилось за холмами, окрашивая небо в медные тона. Дорчол оживал к ночи. Из открытых окон доносились голоса, смех, музыка. Где-то играли на гуслях, старинном сербском инструменте, протяжную песню о косовской битве.

Кафана «Аџамова» находилась на углу двух узких улочек, в старом двухэтажном доме с нависающим вторым этажом турецкой постройки. Вывеска над дверью выцвела от времени. В окнах горел желтый свет керосиновых ламп.

Я толкнул тяжелую деревянную дверь и вошел.

Внутри было накурено так, что первые несколько секунд глаза щипало. Дым табака висел под низким потолком синеватым облаком. Пахло ракией, кофе, жареным луком и чем-то острым, паприкой или красным перцем.

Кафана невелика. Десять столов, длинных, грубо сколоченных из темного дерева. За стойкой хозяин в засаленном фартуке разливал что-то из бутыли. У печи в углу сидел старик с бородой, курил трубку, смотрел в пустоту.

За столом у дальней стены сидела компания. Человек шесть. Я узнал Душана, он сидел с краю, нервно курил, когда увидел меня, дернулся, будто хотел встать, но остался на месте.

Рядом с ним мужчина лет тридцати пяти, с густой черной бородой и пронзительными карими глазами.

Михаил Чирич. Я видел его описание в досье. Типографщик по профессии, революционер по призванию. Один из активистов «Младой Босны», связной между студенческими кружками и более крупными организациями. Осторожный, умный, беспощадный.

Еще трое молодых людей, студенты, судя по потертым пиджакам и тому голодному огню в глазах, который я научился узнавать. Фанатики. Мечтатели. Готовые умереть за идею, потому что жизнь без идеи казалась им пустой.

И женщина.

Я не ожидал увидеть здесь женщину.

Она сидела между двумя студентами, держала в руке чашку кофе, и когда я вошел, подняла глаза. Темные глаза, умные, изучающие.

Лицо не красавицы, но привлекательное. Правильные черты, высокие скулы, волевой подбородок. Волосы темные, собранные в простой узел на затылке. Одета скромно, темная юбка, белая блузка с высоким воротником, никаких украшений.

Двадцать пять, может быть двадцать семь лет. Образованная, это чувствовалось в том, как она держалась, прямо, без кокетства, но и без вызова. Европейское образование, возможно, за границей.

Чирич поднялся, когда я приблизился к столу. Остальные тоже встали, кроме женщины, она осталась сидеть, продолжая меня изучать.