Обострение (СИ) - Волков Тим

— Спаситель ты наш!

Кузнец схватил доктора в медвежьи объятия, борода уколола щёку. Артём охнул, но засмеялся. Кузнец отстранился, глаза блестели от слёз.

— Сынок мой… жив будет!

Василий улыбнулся, слабо, но искренне.

— Спасибо, доктор…

Аглая, стоя в дверях, перекрестилась.

— Слава Богу! — шепнула она. — Вот ведь голова, доктор наш! Всегда знала, что он любую болезнь победит.

Артём вытер взмокший лоб — Аглая хорошо натопила комнату.

— Готовьте сани, Никодим Ерофеич. Вези Василия домой. Аглая, морфий на ночь поставь ему, чтоб спал спокойно… — Артем глянул на девушку и смутился. — Извини, Аглая, теперь не я главный в больнице, привык приказы раздавать…

— Ну что вы, Иван Павлович! Вы, вы главный! — замахала руками та. — И плевать я хотела на всякие там бумажки и приказы. Будет сделано — схожу, поставлю. Мне как раз к Никодиму нужно — скребок сломался, починить надобно.

— Починю, Аглаюшка! — просиял кузнец. — Или лучше новый смастерю. Я тебе тысячу скребков сделаю, из стали, из хорошей!

Он схватил Аглаю, осторожно приподнял и принялся кружить в танце, а Василий, видя такое, звонко рассмеялся.

Сумерки окутали Зарное. Никодим с Василием уехали почти сразу же, решив не откладывать лечение домашним уютом на потом. Иван Палыч ходил по комнате, то и дело заглядывая в окно — не едет ли кто?

— Все будет хорошо, — произнесла Аглая, видя волнение доктора.

Иван Палыч лишь рассеянно покивал на это. И вновь глянул в окно.

Когда скрипнула дверь доктор уже был в таком отчаянье, что готов был вновь вернуться в город.

— Иван Палыч! — раздался знакомый голосок.

В горницу вошла Анна, бледная, в пальто с оторванной пуговицей… но живая. Глаза её блестели, улыбка дрожала.

— Иван Палыч… — шепнула она, шагнув к нему.

Артём, не сдержавшись, обнял её, тепло, крепко, будто боялся, что исчезнет вновь.

— Анна… — выдохнул он, — слава Богу, ты цела!

— Жива, что с ней сделается? — улыбнулся Гробовский.

И прошел в глубь комнаты, ближе к Аглае.

— Что случилось? — спросил у девушки Иван Палыч.

— Гвоздиков… подлец этот, — начала Анна. — Прямо из школы увёз. Я тетрадки проверяла, а тут он ввалился, в дохе, с наганом. Схватил, связал, в сани — и в какой-то сарай за городом. Там сыро, темно, верёвки… Думала, всё, не выберусь. Но Алексей Николаич пришёл, как ангел!

— Не ангел, Анна Львовна, а сыскарь, — усмехнулся он, усаживаясь за стол. — Да и не только это моя заслуга. Иван Палыч сильно помог. Если бы не он, не взяли бы мы преступную группу эту. А теперь… Допрыгались, голубчики! Сильвестра наверняка расстрел ждет, а Гвоздиков… Срок ему светит немалый — за похищение человека, да за пособничество Сильвестру. Повезет, если десятку дадут. А так — все пятнадцать светит. Не с той компанией он связался.

— Спасибо, Алексей Николаич, — произнес Иван Палыч. — За то, что Анну освободили.

— Лаптем щи не хлебаем! — рисуясь перед Аглаей, произнес Гробовский, доставая папиросу. Но глянув на строгую Аглаю (в больнице не курят!), тут же смущенно убрал. — Анна Львовна цела, теперь в управу поедем, показания снимать. Но это завтра.

Анна кивнула.

— Иван Палыч, я так боялась…

— Все позади.

— Все — да не все, — после паузы произнес Гробовский. — С контрразведкой нужно еще решить вопрос. Семёнов это — человек принципиальный, знаю я его по общим знакомым.

— Удалось поговорить с ним?

— Удалось, — кивнул Гробовский. — Хочет он до конца дело довести.

— Что это значит? — насторожился Иван Павлович.

— А ничего хорошего. Остается нам всего ничего: молиться, чтобы самого Штольца они поймали. Тогда только дело закроют и тебя не тронут.

— Или самим поймать этого шпиона, — тихо добавила Анна Львовна.

На следующее утро поехали в город. У Гробовского по этому случаю даже бумажка с печатью имелась на Ивана Павловича — мол едет в город по особому разрешению, для дачи свидетельских показаний по делу Сильвестра. Чтобы всякие там контрразведчики кровь почем зря не пили.

У следователя пробыли долго, заполняли бумаги, писали показания. Потом, когда освободились, решили прогуляться — оставалось еще время. Гробовский технично отстранился, сказав, что нужно еще кое-что уладить, оставив Анну Львовну и Ивана Палыча наедине.

Зимний день выдался на диво ясным, солнце искрилось на снегу, мороз щипал щёки. Иван Палыч и Анна Львовна прогуливались по главной городской улице. Анна улыбалась, все смотрела на доктора и никак не могла насмотреться. Потом, вдруг залившись веселым смехом, сказала:

— Знаете, Иван Палыч, в том сарае, пока Гвоздиков меня стерёг, я не за себя боялась. За вас! Сильвестр, поди, вас доконать хотел, я ж поняла, к чему всё шло. А вы, смотрите-ка, целёхонький!

Артём улыбнулся, поправил шапку.

— Целёхонький, Анна Львовна, что мне сделается? А вы, значит, за меня тряслись? Ну, это я должен был за вас… — он понизил голос, шутливо, — сердце не на месте было!

Она прищурилась, глаза блеснули.

— Сердце, говорите? Ох, доктор, берегите его. А то, знаете, в Зарном девки поговаривают, что доктору пора бы… — она сделала паузу, лукаво глянула на спутника, — жену подыскать. Чтоб сердце в тепле и доброте держать!

Артём поперхнулся, щёки вспыхнули.

— Анна Львовна, вот вы как? — засмеялся он. — Ну, коли так, я подумаю… Только, чур, вы первая в списке!

Анна рассмеялась.

— Ишь, какой прыткий! У вас уже и список имеется! Обстоятельно к делу подошли!

Они миновали улицу, вышли на перекресток, на углу которого мальчишка-газетчик что вопил:

— «Вечерние ведомости»! Покупайте! «Из окопов под Пинском: наши солдаты нуждаются в зимнем обмундировании»! «Кадеты обвиняют правительство в бездействии — громкие речи Милюкова»! «Вечерние ведомости»! Покупайте! «Тело „старца“ найдено в Неве — кто стоит за убийством?»

Иван Павлович невольно замедлился, оглядываясь на мальчика.

— «Очереди в лавках Петрограда: тревожные настроения в столице». «Местные управы просят ускорить поставки муки и соли»! «Доктора испытали новое средство против тифа в действии»! «Субботина отправили на каторгу»! «Вечерние ведомости»! Покупайте! Читайте!

Тут уже и Анна Львовна остановилась.

— Слышали? Про Субботина пишут. Давайте газету возьмем?

Артём вынул гривенник, взял газету, развернул. Пришлось листать почти до самого конца. Короткая заметка сводилась к одному — Егора Матвеевича Субботина, за воровство лекарственных средств, су на днях приговорил к десяти годам каторжных работ.

Анна прочла через его плечо, улыбка сползла.

— Десять лет… — шепнула она. — Впрочем — и поделом.

Впереди, у хлебной лавки, началось какое-то оживление, загомонила толпа. Крики, возмущение, топот. Артём замер, потянув Анну в тень. У лавки десяток женщин — в платках, с усталыми лицами — штурмовали двери магазина.

— Хлеба давай! — заорала одна, размахивая кошелкой. — Детей кормить нечем, а вы, гады, муку припрятали!

Другая, моложе, в рваном пальто, швырнула ледяной булыжник в дверь. Лед разлетелся на куски.

Мужики, глядя на это как на цирк, курили, озорно подбадривали:

— Жми, бабы! Долой барыг!

Лавочник, багровый, выскочил с кочергой.

— Воровки! Что творите? Полицию кликну! Нету хлеба, говорю же! Не завезли еще. Двери-то зачем мне ломать?

Но толпа напирала, кто-то вырвал кочергу, и лавочник поспешно юркнул обратно. Из переулка вынырнули двое городовых, запели свистки.

— Разойдись!

— Господи, самый настоящий бунт… — шепнула Анна. — Иван Палыч, уведите, прошу вас, страшно!

Они свернули, прошли стороной кричащих.

Снег поскрипывал под сапогами, светило солнце и вскоре неприятный инцидент с толпой был забыт. Вновь начали обсуждать газетную новость про Субботина, плавно перешли на общие государственные дела. Но не успели поговорить о царской семье, как Иван Палыч вдруг остановился как вкопанный.