Сотник (СИ) - Вязовский Алексей

С трудом, но изобразил подобие возмущения. Подобие это выразилось в надутых щеках и выпущенном воздухе. Звук напомнил лошадиное фырканье.

— Не думаешь⁈ — глазки наивно округлила.

Это-то ладно. Она, спрашивая, оседлала меня. И юбку предварительно подтянула повыше, чтобы я почувствовал — нет уже преград!

— Аааа? — наклонилась.

«Да, что она творит⁈» — дышать стало совсем трудно. И дело не в жарком кабульском воздухе.

Её глаза были в нескольких сантиметрах от моих. Её губы были уже в нескольких миллиметрах от моих. Её ноги продолжали сжиматься вокруг моих бедер. А в глазах паника, испуг…

— Думаю, но не о тебе! — выпалил как из фальконета с зембурека.

Кажется, она не поняла, что я сказал. Она была целиком в своем воображаемом мире, наполненным надеждами и страхом.

— И что думаешь?

— Марьяна! — прошептал я строго, чуть сморщившись, давая понять, что мне не нужны ее игры.

— Нет! Говори! — потребовала она, чуть коснувшись своими губами моих. Тут же, правда, опять отвела голову назад и сама отстранилась.

— Марьяна! — сделал еще одну попытку.

— Говори!

— Ты же сказала, что в полюбовницы не пойдешь!

Тут же мою щеку ожег удар открытой ладонью. Девушка вскочила и пулей вылетела из комнаты.

«Детский сад, штаны на лямках!» — так и хотелось мне ей вслед, но я воздержался. Как и объяснять, что я в ней вижу чуть ли не внучку или младшую сестренку? Ее мне хотелось не покрывать поцелуями, жадно срывая платье, а приголубить, погладить по голове, пожалеть, защитить…

* * *

Рассвет нового дня я встретил на крыше караван-сарая. Смотрел, как солнце поднимается над горами, как с гор разбегается утренний туман. Поспать удалось всего ничего. Не из-за Марьяны и не из-за мыслей, правильно ли я поступил, согласившись стать послом Махмуд-шаха перед Сингхом. Конечно, правильно, тут и думать нечего. Куда более меня тревожила судьба моей сотни. Ее завтрашний день был шатким, словно гнилая доска, перекинутая через пропасть. Я уезжал. Оставлял своих бойцов, к которым так прикипел, оставлял Марьяну, оставлял весь свой новый, привычный уже мир. Здесь, во враждебном Кабуле. Который обещал стать дружеским. Для меня, для войск Платова… Если я выполню свою миссию и Сингх уйдет из Афганистана.

Солнце встало, я пошел вниз, туда, где уже собиралась сотня. Казаки, урядники — все были при деле. Я обходил их, пожимал руки, каждому говорил какое-то слово. Кто-то улыбался, кто-то хмурился, кто-то просто молчал, глядя мне в глаза.

В сторонке ждала Зара, уже собранная, напряженная, спрятавшая свою красоту под черным покрывалом.

Вчера мы поговорили.

— Зара, — тихо сказал я, стараясь говорить спокойно, чтобы не выдать своего волнения, когда она пришла ко мне все с той же тоской в прекрасных глазах. — Мне удалось договориться с Махмудом-шахом.

Зарино лицо исказила смесь тревоги, страха и надежды.

— Говорил… о тебе. Он готов взять тебя в свой гарем. Естественно, после смотрин. Но ты их, уверен, пройдешь с блеском. Нужно быть редким болваном, чтобы устоять перед твоей красотой.

Девушка молчала, только ее губы дрожали. Я знал, что она думает, что чувствует. Хотела перемен в жизни? Получи и распишись.

— Махмуд… он хороший человек. Насколько может быть хорош эмир или шах, — я говорил, а в голове стучала одна мысль: лжешь, старый хрен, лжешь. Он не хороший, он сильный. А в этом мире это, пожалуй, единственное, что имеет значение.

Правда, было одно «но», которое глодало меня, заставляя сомневаться в верности моего решения. Как показала судьба жен хивинского хана, женщин гарема ждала незавидная судьба в случае насильственного свержения их повелителя. Они стали проститутками, когда вернулись в Хиву из гор, их приводили к нашим полковникам и сотникам сводники, специализирующиеся на таких делах. Мне об этом рассказали офицеры из второго эшелона, когда добрались до Бухары. Хвастали, что поимели ханских жен за горсточку серебра. Бррр… Чтобы этого не случилось с Зарой, я передал ей мешочек с золотом — ровно три тысячи тилля, как советовала Марьяна.

— Это на крайний случай, Зара. Надеюсь, не понадобится. Махмуд будет о тебе заботится. Прощай. И не поминай лихом.

Сейчас я ободряюще кивнул Заре и пошел к урядникам. Каждый из них был мне как брат. С каждым я прошел через степи, через горы, через болота, барханы пустынь и пыль дорог. Я знал про их семьи, болячки, их чаяния, их горести и радости. Они были моим сердцем, моей душой, настоящими братанами. Пусть мы прятали эти отношения под маской субординации, но так было!

— Гаврила, Никита, — обратился я к ним. — Берегите сотню. Берегите Марьяну. Как придет Платов — передайте ему письмо.

Я вложил в руку Козина послание генералу, в котором расписывал весь кабульский расклад и свои решения. Наш ветеран с серебряной медалью за Измаил, суровый, но справедливый. На него всегда можно было положиться.

— Понял, Петро Васильевич, — Козин кивнул, его глаза были наполнены той же невысказанной грустью, что и мои. — Все исполню.

— Вот тебе еще донесение для полковника Дюжи. Там описаны проделки томящегося ныне в зиндане конфидента Ост-Индской компании Медраим-Аги, а также данные на одного человека из индийского квартала, который может нам пригодиться. Это важно, Никита. Береги письма.

Козин забавно встопорщил усы, всем своим видом репрезентируя верность службе. Я в нем был уверен больше, чем в себе.

— Рерберга береги, он, вроде как, за старшего у вас остается, но ведь пацан еще пацаном, — я перевел взгляд на урядника Зачетова, не менее опытного, чем Козин. Он был моей правой рукой, моим верным псом, ему по плечу самостоятельные задачи. — Он молод еще, горяч.

Зачетов улыбнулся, показывая свои ровные белые зубы.

— Все будет хорошо, вашбродь.

К нам подошел Рерберг.

— Женя! На тебе серьезнейшая ответственность. Но верю, что не подведешь. В письме Платову, которое уряднику Козину оставил, ходатайствую о присвоении тебе очередного звания и о представлении к ордену.

Рерберг ахнул и крепко меня обнял. Этот простой импульсивный жест словно прорвал плотину. Меня окружили мои бойцы.

— Ну как же мы без тебя, атаман! — завопил Кузьма, до этого момента поедавший меня полным отчаяния взглядом, не теряя надежды до последней секунды, что я переменю свое мнение и включу его отряд телохранителей. Когда человек-гора пытается изобразить на своем лице убивца выражение милого ластящегося котика и исторгает мириады просительных флюидов — это страшно!

— Атаман, атаман! — поддержали Назарова остальные казаки.

Атаман? Они назвали меня атаманом? Для них я уже не просто сотник, не просто начальник — уже кто-то больший, почти батька. Я посмотрел лица моих казаков — серьезные, дурашливые, печальные, возбужденные. Такие разные и такие родные.

В глазах защипало.

Сглотнув ком в горле, громко сказал:

— Верю, мы скоро снова будем вместе. Все для этого сделаю, но и вы не подведите. Слушайте своих командиров и сами не плошайте!

Пустые казенные слова. Не их надо, Петя, говорить, да где же взять правильные? Как назло, ничего вдохновляющего на ум не приходит.

Муса и урус-сардары уже седлали коней. Только они отправлялись со мной к Сингху — я выбрал именно «хивинцев» не только потому, что они, как рыба в воде, плавали в исламском мире, но и были профессиональными бодигардами. Именно это мне и требовалось в будущем походе, а случись крупное нападение — тут и всей моей сотни не хватит. Ну а у Тахтарова было особое задание — экс-шах Земан отправлялся с нами, и моему денщику было поручено за ним следить. Верный татарин деловито суетился, не скрывая довольного вида: командир его выделил, с собой берет, без меня ему никак не управиться.

К Марьяне подошел последней. Она стояла в стороне, прислонившись к стене, и тихо плакала. Слезы текли по ее щекам, оставляя мокрые дорожки на слегка пыльном лице. Она была так далеко от меня, хотя стояла совсем рядом.