Космонавт (СИ) - Кресс Феликс

Оркестр грянул торжественный марш. Мы с Борисовым переглянулись.

— Ну что, напарник, — сказал он серьёзно, протягивая руку. — Ни пуха!

Я крепко пожал его ладонь:

— К черту!

Несколько секунд мы серьёзно смотрели друг другу в глаза, а затем не выдержали и сдавленно усмехнулись. За эти почти три недели это стало нашей традицией, своеобразным ритуалом.

В это время к нам подошёл непривычно нарядный в парадной форме Смирнов. Молча осмотрел нас, затем кивнул своим мыслям и коротко скомандовал:

— По машинам.

Мы заняли свои места. Впереди — Борисов на одиночном Як-18, сзади я на таком же. Да, я наконец-то тоже заработал право летать самостоятельно без инструктора.

Где-то вдалеке, на трибунах, я разглядел свою группу, а рядом с ними мать и Катю. Отца видно не было. Ну и чёрт с ним.

Бросив последний взгляд на трибуны, я залез внутрь кабины. Показательное выступление нашей пары началось.

7 ноября 1964 года.

Трибуна для руководства.

Крутов стоял чуть в стороне от высокого начальства, курил «Беломор» и не сводил глаз с летного поля. Его пальцы нервно постукивали по портсигару с выгравированными крыльями — подарку выпускников прошлого года.

— Ну что, орлята, покажите, чему научились, — прошептал он, наблюдая, как Громов и Борисов занимают места в кабинах.

Двигатели Яков взревели, выплевывая сизые клубы выхлопа. Крутов почувствовал, как что-то сжимается в груди. Он вспомнил их всех — сотни мальчишек, прошедших через его руки за эти годы. Каждого он учил не просто летать, он учил их жить по-настоящему.

Своих детей у него не было — война распорядилась иначе. Но разве эти парни не стали ему семьей? Особенно этот новичок Громов, который появился в его жизни так внезапно и очень вовремя.

Крутов прищурился, вспоминая их первую встречу. Тот случай в столовой, когда Громов спас его после укуса пчелы. Крутов отчётливо запомнил эти глаза — упрямые, горящие — когда его сознание прояснилось и он стал осмысленно смотреть на мир. Именно таким он представлял себе сына. Если бы судьба подарила ему такую возможность…

— Заводится, как родной, — улыбнулся он, наблюдая, как Громов одним точным движением запускает двигатель.

Яки начали выруливать на стартовую позицию. Крутов непроизвольно выпрямился, сжимая в кармане портсигар. Он знал, парни сегодня выложатся на все сто. Оба. Борисов, чтобы доказать, что он не просто «сын лётчика Борисова». Ну а Громов… Этот просто иначе не умеет.

— Летите, орлы, — прошептал Крутов, когда самолеты начали разбег.

В этот момент Брежнев, сидевший в первом ряду, обернулся и поймал его взгляд.

— Ваши, товарищ майор? — кивнул он в сторону взлетающих Яков.

— Мои, товарищ Первый секретарь, — ответил Крутов, и в его голосе прозвучала та самая отцовская гордость, которую он так тщательно скрывал от курсантов.

Брежнев улыбнулся, вернулся к беседе с Косыгиным. А Крутов снова уставился в небо. Туда, где два его «птенца» уже выполняли первый маневр. И хотя лицо его оставалось строгим, как и положено командиру, где-то глубоко внутри теплело.

Они справятся. Он знал. Борисов уже сейчас был блестящим лётчиком Особенно, а Громов — этот чертов упрямец, который даже в самые трудные дни не позволял себе ни малейшей слабости, и подавно сделает всё и дальше больше, чтобы выполнить задачу. Таким и должен быть настоящий лётчик.

Крутов провёл рукой по груди — в кармане его кителя лежало уже подготовленное ходатайство о досрочном зачислении Громова в Качинское училище. Сегодня, после выступления, он обратится к нужным людям.

Ну а пока он просто смотрел в небо и гордился. Как отец. Как командир. Как человек, который нашел в этом упрямом парне то, чего ему так не хватало все эти годы.

Крутов прищурился, следя за синхронным выполнением фигуры «зеркало» — его курсанты работали как единый механизм. Борисов вел четко, Громов повторял все маневры с идеальной точностью. Угол крена 30 градусов, дистанция 50 метров — все по инструкции.

— Молодцы, орлы, — пробормотал он, чувствуя, как гордость распирает грудь.

И в этот момент…

— Товарищ майор! — кто-то резко дернул его за рукав. Крутов обернулся и увидел побелевшее лицо Смирнова. — У Громова проблемы!

Крутов резко поднял голову, поднёс бинокль к глазам. И действительно, Як-18 Громова вдруг неестественно дернулся в сторону. Из правого крыла повалил густой черный дым.

На трибунах поднялся гвалт. Кто-то сбоку вскочил с места. Брежнев привстал, прикрыв глаза рукой от солнца.

— Сука! — вырвалось у Крутова. Его сердце бешено заколотилось. Он знал каждую деталь этого самолета и сейчас Громову оставалось секунд тридцать до потери управления.

На летном поле началась суматоха. Механики бросали инструменты и бежали к взлетной полосе. Пожарная машина с ревом запустила двигатель. Из штабной палатки выскочили медики с носилками.

— Отказ правого двигателя! — крикнул кто-то. — Он падает!

Но Крутов видел, что Громов не падал. Его Як, теряя высоту, шел на посадку с неестественным креном. Крутов сквозь гул толпы услышал, как Смирнов сквозь зубы повторял раз за разом:

— Держись, держись, парень…

Аварийная посадка проходила на глазах у тысяч зрителей. Громову наконец удалось выровнять самолет буквально в метре от земли. Правый двигатель пылал, но он продолжал тянуть машину вперед.

— Он направляется к ангарам! — закричал кто-то в ужасе.

Майор посмотрел в ту сторону — там стояли техники, группа пионеров, корреспонденты…

Крутов замер. Он видел, как Громов из последних сил тянет ручку на себя, пытаясь перелететь ангары. Самолет прошел буквально в сантиметрах от крыши, оставляя за собой шлейф дыма.

— Рулит на аварийную полосу, — прошептал Смирнов. Его пальцы крепко впились в плечо Крутова.

Як Громова с ревом пронесся мимо трибун, задевая шасси о бетон. Искры, дым, скрежет металла… И наконец — резкая остановка в конце полосы.

Наступила мертвая тишина. Казалось, даже ветер притих.

А потом мир вокруг взорвался.

Грохот аплодисментов, радостные выкрики, смех. Трибуны всколыхнулись — люди вскакивали с мест, махали шапками, кричали «Ура!». Брежнев, не скрывая эмоций, хлопал в ладоши. Косыгин что-то кричал ему в ухо.

Крутов не сразу понял, что сам бежит к месту посадки, обгоняя пожарных. Его сердце бешено колотилось. Жив, должен быть жив… Крутилось в его мыслях.

Когда он подбежал, Громов уже выбирался из кабины. Его лицо было черным от копоти. Но глаза… Эти чертовы глаза все так же горели.

— Товарищ майор, — хрипло сказал он, отдавая честь. — Самолет посадил. Жертв нет.

Крутов не нашел слов. Он просто резко обнял курсанта, чувствуя, как тот дрожит от адреналина. Потом отстранился и рявкнул:

— Молодец, курсант!

В этот момент подбежали механики во главе с дядей Петей, пожарные с пенными огнетушителями, медики с носилками. Кто-то кричал: «Дайте ему воды!», кто-то: «Расступитесь, дайте пройти!»

Борисов, приземлившийся минутами позже, пробился сквозь толпу и без лишних слов сгрёб Громова в охапку.

— Чертов герой! — только и смог выдавить он.

А на трибунах всё ещё гремели аплодисменты. Крутов обернулся и увидел, как Брежнев что-то говорит сопровождающим, энергично указывая в их сторону.

В кармане у Крутова лежало то самое ходатайство. Теперь он знал наверняка, что путь в Качу для Громова открыт. И не просто в Качу… Этот парень рожден для больших дел.