— Я не понимаю! — Начинает он лопотать на северо-кипчакском. — Я ничего плохого не сделал. Господин Барсумбек сказал, надо воевать за хана Берке! Иначе он прогневается, придет с войском, сожжёт кочевья, порежет скот, а семью продаст в рабство. Я пошел! Как я мог не пойти⁈
Перехожу на кипчакский и задаю еще один вопрос:
— А ежели господин Барсумбек снова прикажет тебе сесть в седло и воевать за нового хана Туда-Мунке, пойдешь⁈
Пленный обрадованно затараторил в ответ.
— Да, да! Пойду! Конечно пойду! Я видел сегодня войско Туда-Мунке! Он сильный и справедливый хан!
«Вот и ответ на твой вопрос, Тугай!» — Мысленно отвечаю своему ордынскому союзнику и поднимаю на него взгляд.
Тугай, явно, ничего не понял из моего разговора и продолжает вопросительно смотреть на меня.
В этот момент с другого бока слышу шепот Калиды.
— Смотри, вон булгарин возвращается и, кажется, с добычей!
Поворачиваюсь в ту сторону, куда показывает Калида и вижу скачущего во весь опор Бо’яна Руди. С ним десятка три его стрелков и две лошади с перекинутыми поперек телами.
Через пару минут он осаживает коня перед выставленными алебардами охраны. Я машу им: «Пропустите!» — и слетевший с седла булгарин радостно подскакивает ко мне.
— Взял я их, господин консул! Взял супостатов, обоих!
Его бойцы уже стаскивают связанные тела с лошадей и бросают передо мной. Тугай подходит к пленникам первым. Схватив одного из них за волосы, он вскидывает его голову и кричит прямо в выпученные от страха глаза.
— Ну что, шакал, добегался⁈ Ты, ничтожный червь, поднял оружие против хана Туда-Мунке и достоин лишь одного — мучительной смерти!
Тугай выхватил нож и занес его над судорожно дергающимся кадыком. Еще мгновение, и монгол с удовольствием перережет натянутое горло, но я останавливаю его.
— Подожди, благородный Тугай, не торопись! Возможно, человек ошибся.
Нойон бросил на меня непонимающий взгляд, и даже в закатившихся глазах Барсумбека застыло удивление.
Подойдя ближе, я впиваюсь взглядом в побелевшее лицо пленника. Он все еще стоит на коленях с задранной головой, и лезвие ножа касается его горла.
— Ведь ты же ошибся, Барсумбек! Ты хотел воевать за великого хана Туда-Мунке, а по ошибке принял нас за войско Берке. Ведь так⁈
Мне нужны эти два степных князя, а еще нужнее их люди. Чтобы из сковывающей мое войско обузы они превратились в усиливающих меня союзников. Для такой метаморфозы и нужны мне эти князья. Их слово будет куда доходчивей. И как сказал мне только что пленный кипчак, все с радостью встанут на нашу сторону, если это сделают их местные владыки.
Поэтому я даю степному князьку шанс избежать смерти. Ведь если монгол изменил своему хану, то прощения ему быть не может, а наказание — только смерть, а вот, ежели он ошибся или того лучше был обманут, то тогда совсем другое дело.
Барсумбека, наверное, сильно помяли, когда брали в плен, потому что он тупит и лишь молча пялится на меня обезумевшими глазами. Наклонившись, вколачиваю ему прямо в мозг каждое слово.
— Ты хочешь биться за Великого хана Туда-Мунке⁈
Так оно получилось доходчивей, и Барсумбек яростно закивал головой.
— Да, да, да! Я готов умереть за хана Туда-Мунке!
Перевожу ледяной взгляд на второго пленника, и этого уже достаточно. С отчаянной надеждой в глазах Куламай вторит своему товарищу.
— Да! Я — верный слуга Великого хана Туда-Мунке!
Часть 2
Глава 9
Середина июня 1266 года
Смотрю на другую сторону реки Уллучай и вижу курсирующие вдоль берега ордынские разъезды. Сам вражеский лагерь раскинулся в трех верстах от берега, но там постоянно начеку и готовы в любой момент отреагировать на нашу попытку переправиться. Как, собственно, и мы на их!
Наш лагерь стоит ближе к реке, всего в версте от берега, но это уже не полевое укрепление с боевыми фургонами, а настоящая земляная крепость. Времени окопаться у нас тут было достаточно. В этой крепости расквартирована все четыре пехотных полка и вся артиллерия с баллистами, а конные стрелки стоят открытым лагерем на две версты севернее. Там же устроились и союзные ордынцы, огромная стоянка двух туменов степной конницы растянулась на три версты к северо-востоку от лагеря моей конницы.
Мы торчим здесь уже больше месяца. Передовые дозоры Тугая и Стылого вышли к реке одновременно с разъездами Ногая. Ногайцы попытались было переправиться, но их крепко шуганули, и они запросили поддержки.
Подошедший тумен Менгу-Тимура храбро рванул в атаку, но, напоровшись на нашу артиллерию, предпочел откатиться на свою сторону. Его бросились преследовать батыры Тугая, но при переправе потеряли скорость и строй, а на выходе их встретила подготовленная контратака. После короткой стычки тугаевцы с потерями отошли на свой берег.
С тех пор мы так и стоим друг напротив друга. За прошедший месяц каждая из сторон предпринимала попытки перейти реку, но, прямо скажу, без особого энтузиазма. Никому не хотелось больших потерь, поэтому все они закончились ничем. Как наши, так и ихние!
Эта ситуация поставила меня в тупик. Моя армия заточена сражаться с атакующей конницей, на худой конец с пехотой, но все равно атакующей. Штурмовать превосходящие силы противника, да еще в невыгодных условиях с пересечением водной преграды, никак в мои планы не входило.
Такой маневр попахивал безрассудством и грозил обернуться катастрофой. Река неглубокая, но каменистая и с быстрым течением. Пехота и конница способны перейти ее вброд, но чтобы закрепиться на том берегу, надо еще переправить баллисты, пушки и боевые фургоны. А вот это очень и очень проблематично. Особенно когда на другом берегу тебя ждут отборные монгольские сотни.
В общем, после нескольких бесплодных атак с обеих сторон наступило затишье. Мы, как и противник, взяли паузу, чтобы подумать, что делать дальше. Я знаю, что там, на той стороне, сосредоточены огромные силы. Только у Ногая — три тумена, у Менгу-Тимура — тумен, и сверх того наберется еще тысяч на десять разномастных отрядов из числа верных Берке нойонов, успевших подойти до того, как началось противостояние.
Против этой пятидесятитысячной армады конницы у меня есть четыре полка пехоты. По последнему докладу — это одиннадцать тысяч девятьсот восемьдесят пять бойцов. Четыре полка конных стрелков общей численностью тысяча четыреста двадцать сабель. Пятьдесят одна годная к бою баллиста, девятнадцать пусковых ракетных лафетов и двенадцать полевых пушек.
К этому можно приплюсовать тумен Тугая и сборную солянку из отрядов Барсумбека, Куламая и еще пяти нойонов, присоединившихся к нам после звонкой победы на Дону. Последних наберётся тысяч четырнадцать-пятнадцать, так что против ихних пятидесяти мы можем противопоставить максимум тридцать восемь, из которых треть не внушает мне ни малейшего доверия. Они здесь так, для создания численности, не больше!
Ситуация была бы совсем аховой, если бы неделю назад с той стороны не пришла новость, что Берке всё-таки умер. Если бы это случилось месяц назад, я бы обрадовался, а теперь я не знал, радоваться или плакать. Смерть хана могла сыграть как в плюс, так и в минус. Болезнь Берке однозначно сковывало его армию. Ни Ногай, ни Менгу-Тимур не могли возглавить войско, пока был жив Берке.
Теперь он умер и тем самым развязал им руки. Вопрос оставался лишь в одном, признает ли Ногай власть Менгу-Тимура или попробует сам стать полновластным правителем. Первый вариант был для нас крайне невыгоден, а вот второй… За второй я бы помолился и даже приплатил бы изрядно, но прошла неделя, а из лагеря противника не слышно бузы и каких-то разборок.
Значит, как это ни печально, приходится принимать реальность такой, какая она есть. Ногай присягнул на верность Менгу-Тимуру или, по крайней мере, решил поддержать его в притязаниях на трон.
Радостная поначалу новость обернулась полной неопределенностью в плане дальнейшего ожидания, а ожидание без четко видимой цели плохо влияет на моральный дух армии. К тому же месячная стоянка и так уже становится в тягость.
