Медведев. Пограничье (СИ) - "Гоблин - MeXXanik"

Я даже опешил от неожиданности. Не думал, что встреча начнётся вот так — без таинственности, без церемоний, почти по-домашнему. Пробормотал, чуть сбившись:

— Так… за клубком пришёл.

Девица усмехнулась уголком губ, не выпуская питомца из рук.

— И часто ты следуешь за мотками шерсти? — уточнила она, чуть приподняв бровь.

— Это не просто моток, — возразил я, поправляя рюкзак на плече. Голос у меня вышел упрямым, даже чуть серьёзнее, чем хотелось.

— А если он с крыши прыгнет? Ты тоже за ним сиганёшь? — с любопытством спросила она, слегка склонив голову к плечу. В этом движении было что-то звериное — неторопливое и пристальное, как у лесного существа, привыкшего смотреть на людей со стороны.

— Нет, — нахмурился я. Слишком уж просто прозвучал её вопрос, почти насмешливо. И всё же что-то в нём цепляло.

— А чего так? Неужто в себя поверил, княже? — её голос стал мягче, но не утратил игривости. Слово «княже» прозвучало не издевкой, а будто напоминанием.

Глава 25

Старший народ

Я уже открыл рот, чтобы ответить, но вдруг осёкся. Потому что заметил, как одна из прядей её тёмных волос вдруг стала серебряной. Не седой — а именно серебряной, светящейся, как паутина в утреннем тумане. И на самое короткое, едва уловимое мгновение сквозь её лицо проявился другой образ.

Но я успел увидеть глаза. Глубокие, почти бездонные. И взгляд, который смотрел словно сквозь меня, но в то же время будто заглядывал в самую душу. Такой бывает у тех, кто живёт на этом свете очень, очень долго. И в тот миг я понял: передо мной не просто девушка с клубком в руках. Передо мной стоит кто-то гораздо более древний.

— А это ведь… ты… то есть вы… — начал я, растерявшись, и сразу понял, как глупо звучит мой голос. Девушка рассмеялась — легко, почти звонко, но в этом смехе послышалось что-то до боли знакомое.

— Ожидали увидеть скудоумную старуху, которая приходила на совет? — спросила она с усмешкой.

— Вы, наверное, её внучка, — неуверенно предположил я, надеясь, что смогу сгладить возникшее неудобное положение. Но слова только подлили масла в огонь: хозяйка дома снова рассмеялась, теперь уже чуть громче, с тем грудным хрипом, что я однажды уже слышал.

И в этот миг до меня дошло. Смех. Не похожий, а тот самый, что однажды разнёсся по зале совета, когда кто-то сказал нечто особенно нелепое. Я тогда подумал: старуха, что явилась с болот, смеётся так, будто знает обо всех нас больше, чем мы хотели бы. И вот теперь — тот же звук, но из молодых губ.

Я почувствовал, как заливаюсь краской.

— Прошу прощения, — тихо выдавил я. — И в мыслях не было вас обидеть…

— Брось, — отмахнувшись, мягко отозвалась она. — Никто бы не смог увидеть. И уж тем более заподозрить, что это я и есть.

Хозяйка дома снова посмотрела мне через плечо, будто кто-то всё-таки мог появиться следом, и, не дождавшись никого, чуть прищурилась:

— Не ожидала, что ты явишься один. Неужто сумел от воеводы уйти?

— Конечно смог, — буркнул я, насупившись. Как мальчишка, которого застали за чем-то дерзким, но правильным.

— Я от дедушки ушёл… и от бабушки… — пробормотала Ягиня себе под нос, словно цитируя кого-то, кого лучше бы не вспоминать, и тихо вздохнула. — Ну, раз один ко мне пожаловал, то проходи. Накормлю, напою…

— А можно без этого? — на всякий случай робко уточнил я, не двигаясь с места.

Девушка нахмурилась. Брови у неё сошлись чуть суровее, чем хотелось бы, и голос сразу стал тоном ниже:

— Чего это? Али брезгуешь? Считаешь мой дом недостойным? И угощения тоже?..

— Нет-нет, — вскинул я ладонь, чтобы её остановить, прежде чем она решит, что я оскорбил весь род её, и ещё соседей впридачу. — Просто… после «накормлю-напою» обычно идёт «спать уложу». А я, признаться, не готов к такому повороту событий.

Ягиня прищурилась, чуть склонила голову, будто изучая меня как особо странную траву, что выросла не там, где положено.

— Не готов, значит, — протянула она, усмехаясь. И, скрестив руки на груди, добавила с тёплой, почти домашней насмешкой: — То есть ты полагаешь, что я каждому встречному такое предлагаю? Безо всякой предварительной помывки в котле, в печи, без ароматных трав и отворотов?

Я уже открыл рот, но она не дала вставить ни слова:

— Или ты, может, считаешь, что настолько хорош собой, что я тут же соберусь в невесты и побегу звать жёнок из болот, чтоб свадьбу с тобой справить?

Я не выдержал и слегка усмехнулся. Было в её словах что-то одновременно и дерзкое, и подкупающе искреннее. И всё же сделал полшага ближе, к крыльцу.

— Да я, скорее, решил подстраховаться, — сказал я, спокойно. — А то с вами, уважаемыми, лучше заранее расставить границы. Вдруг потом поздно будет.

— До чего ж ты на своего прадеда похож, — вдруг с улыбкой сказала она, глядя на меня чуть прищуренно, с тем самым выражением, каким смотрят на старый портрет, что неожиданно ожил.

— На дядьку, — машинально поправил я, припоминая запутанную родословную.

— И на него тоже, — легко согласилась она. — Но на прадеда больше. Он тоже женитьбы боялся больше, чем лесного пожара. Всё ему казалось, будто за каждым поворотом прячется невеста с веником в одной руке и венцом в другой. Говорил, что чувствует запах супружества за версту.

Она облизнулась — чуть демонстративно, нарочито театрально, и уже с пониженным голосом, будто делилась секретом, добавила:

— Что там с этой его руки — одни кости. А сердце — жёсткое. То ли дело печень…

Она мечтательно посмотрела куда-то за мое плечо и я не сразу понял, что она пошутила. Кажется, даже побледнел. Не то чтобы сильно, но внутренняя дрожь заставила чуть отпрянуть.

Она, заметив это, радостно хихикнула. Легко, беззлобно, как будто всё шло по плану:

— Ой, да ладно тебе. Не первый ты из своей семьи, кому я нервы пощекотала. Но какой же ты забавный, — сказала она, глядя на меня с умилением. — Неужто ещё не понял, что ты меня как жених не интересуешь?

Я слегка оторопел, но она не дала мне и слова вставить:

— Не хватало мне с князем в любовь играть. Мы же с тобой потом весь мир поломаем.

— Это почему же? — нахмурился я, чуть сдвинув брови.

— Потому что по-другому не получится, — Ягиня развела руки в стороны, будто собиралась обнять сразу и лес, и реку, и небо над головой. — Нам ведь с тобой ругаться нельзя. А у супругов без битой посуды никак не обходится.

Я уже почти успел представить, как мы спорим, а с полок с грохотом летят глиняные миски. И от этой картины стало чуть неуютно.

— Значит, у нас с вами… мир? — уточнил я осторожно.

— А вот это мы сейчас узнаем, — хмыкнула она и сделала шаг в сторону, пропуская меня в дом. — Проходи.

Я на секунду задержался на пороге. Внутри пахло сушёными травами, тёплым деревом и чем-то сладковатым — возможно, мёдом. Или тем, что варится для тех, кто пришёл не просто в гости. Но спорить не стал: мир так мир. И перешагнул порог.

Дом был небольшой, и обстановка в единственной комнате была простой. Выбеленная русская печь в центре комнаты, покрытый скатертью стол, в углу расположился сундук.

Под потолком на массивной балке висели пучки сушёных трав, которые слегка покачивались от сквозняка: зверобой, мята, тысячелистник. Вдоль стен, аккуратными рядами, стояли полочки с баночками и коробочками из бересты. Некоторые были перевязаны нитками, на других виднелись чернильные метки.

На столе, как по какому-то сказочному умыслу, стояло блюдечко с голубой каймой. В самом центре лежало наливное яблоко. Красное, глянцевое, с ещё свежим зелёным листочком на черенке. Казалось, его только что сорвали — и положили сюда не ради угощения, а как знак: ты здесь не случайно. Впервые за весь день я почувствовал, что пришёл туда, куда нужно. И тревога отступила.

Я медленно сел на лавку, чувствуя, как доски подо мной отозвались лёгким скрипом. Снял рюкзак и поставил его рядом, аккуратно, не торопясь.