Спасти СССР. Реализация (СИ) - Большаков Валерий Петрович

— Прибедняется! — хихикнул Королёв.

— Да пра-авда! Летом поступаю на матмех ленинградского универа…

— Верим, верим! — шутливо поднял руки Дмитрий Александрович. — И не отрицаем фактора удачи… Нас восхищает результат! Ведь даже сам Танияма не разглядел связей своей гипотезы с Великой теоремой Ферма! А вы увидели — и пошли по следу…

— А ведь это алгебраическая геометрия, дискретная математика… — серьезным тоном проговорила Елена Вентцель, но тут же вернула губам улыбку. — Но мы пришли сюда не глаза закатывать, а поздравить!

— И отметить! — строго добавил Пугачёв, выставив палец. — Лев Николаевич, наливайте!

Весело ухмыльнувшись, Королёв наполнил кипятком пять белых чашек из толстого фаянса.

— Покрепче, Елена Сергеевна? — шутливо прогнулся он. — Послабже?

— Покрепче, покрепче! Слабый чай — это катахреза!

— А тост? — прищурился Дмитрий Александрович. — Кто скажет тост?

— А вот, — Пугачёв залучился, как китайский фонарик, — кто виновен в нашем торжестве на пятерых, тот и произнесёт!

Улыбаясь, я встал, испытывая тихую радость. Мои страдания по микроэлектронике никуда не ушли, просто осели на темное донышко души. Они щемили слегка, но в тоску не вгоняли.

— Я поднимаю свой бокал… э-э… свою чашку за математическое братство! — мои слова зазвучали в излишне пышном диапазоне, и я скорректировал тост: — Выпьем за то, чтобы все известные задачи были решены еще при нашей жизни, а неизвестные сегодня… Пусть они останутся, а то потомкам будет скучно!

— Ура! — коротко гаркнул Дмитрий Вентцель, и чашки сошлись с отчетливым стуком.

Крепкий чай я «закусил» подсушенным хлебцем, щедро намазанным «сложносочиненным» паштетом, а бисквитное пирожное усластило импровизированный обед.

— Я заметил, — еле выговорил Королёв, уплетая бутерброд с тонко нарезанной колбаской, — что генерал от математики и Потрясатель Великой теоремы всё утро был скучен, как наши потомки. Что, алгоритм не ловится? — подмигнул он.

— Да не-е… «Железо» не растет, — вздохнул я, и сжато изложил свои утрешние терзания.

— О-о… — потянул Лев Николаевич, блеснув очками. — Проблема проблем! Бывало, я в Зеленограде дневал и ночевал в «чистой зоне», на военной приемке… Все нервы мне истрепали!

Хмуря брови, Вентцель покачал головой

— Культура производства… Вернее, бескультурье производства — тема заезженная. Тут надо систему менять…

Я даже вздрогнул, услыхав эхо собственной мысли.

— Уравниловка… Подмена социалистической конкуренции формальным соцсоревнованием… — перечислял Пугачёв. — Отсутствие обратной связи… Всё, почти как у Райкина, только еще хуже. Один производит микросхемы, но за качество не отвечает! Другой их использует… Не потому, что ему так хочется, а просто потому, что взять больше негде. Ну, вы сами посмотрите! — разгорячился он. — В чем причина брака в микросхемах? Недоброкачественные элементы и никудышний «орднунг унд дисциплин»! А вот, когда появится выбор хотя бы между двумя-тремя производителями…

— Выбор, говоришь? — прищурился Королёв. — Ага… Всё-таки, надеешься на Большое Совещание?

— Пока дышу! — криво усмехнулся Владимир Семенович.

В этот момент, как по заказу, тучи над Москвой разошлись чуток, и яркое солнце брызнуло в кабинет, изгоняя пасмурную унылость.

— Ну-у… — затянула Елена Вентцель, жмурясь. — Одной конкуренцией, пусть даже социалистической, тут не обойтись… Как говаривал Каганович, у каждой аварии есть имя и фамилия. И у брака тоже! А знаете, что говорил другой деятель… Генри Форд? Чтобы работник следил за качеством, он должен получать высокую зарплату — и бояться потерять свое место!

— Да-а… — Лев Семенович откинулся на спинку скрипнувшего стула, и сложил руки на груди. — Безработица — весьма и весьма действенный кнут… И сильнейший рычаг давления. А сколько директоров мечтают избавиться от прогульщиков, неумех и бракоделов! Вот только позволят ли наверху, чтобы в первом государстве рабочих и крестьян снова появились безработные?

— А почему бы и нет? — фыркнул я, впадая в благодушие. — Тунеядцы же завелись!

— Во-во! — рассмеялся Дмитрий Александрович, ложкой срезая кремовую розочку и мигом уплетая ее. — М-м… Кстати, «безработный» — это синоним к слову «тунеядец». Нет, товарищи, работы — море, всем хватит! Не справляешься с микросхемами? Гуляй! Погулял три месяца — иди… да хоть в дворники, там нет микронных допусков! Или сядешь на год, аки трутень.

— Даже такой… плети мало, Дима, — покачала головой Елена Вентцель. — Посмотри, любой выпускник ПТУ приходит на завод — и ему сразу дают 3-й разряд! Понимаешь? Мастерство обесценено! А вот, пускай тот «пэтэушник» хотя бы годик отработает, чтобы добиться 1-го разряда! И мечтая о 2-м… Хотя бы корысти ради! Подходит к окошку кассы такой молодой рабочий — ему на руки сто двадцать рэ. А у опытного токаря или сборщика микросхем с 5-м разрядом должно выходить шестьсот в месяц! Чем не пряничек?

Королёв грустно посмотрел на меня.

— Видите, Андрей, как всё просто? — длинно вздохнул он. — Если пятнадцатого мая верх возьмут ревнители старины, то… «Живи еще хоть четверть века — всё будет так».

— Будем надеяться на лучшее, — негромко сказал Пугачёв.

— И дружно стучать по дереву! — Вентцель скривил губы в смешливой гримаске.

Я коротко улыбнулся, и встал, на правах младшего собирая посуду.

— Андрей, мы сами… — слабо воспротивилась Елена Сергеевна.

— Да ладно, — улыбнулся я. — Вы и так… И накормили, и напоили… И настроение подняли!

Туалет сиял. Белейшим кафелем, тщательно протертым полом, а стекло в узком окне до того сверкало чистотой, что казалось — его там и вовсе нет. Тонкая стенка с продушинами под потолком, скрытыми под узорчатыми решетками, отделяла уборную от курительной. Голоса и звуки, даже чирканье спички, доносились глухо, но четко — через перегородку можно было переговариваться, не напрягая связки.

Я быстренько помыл чашки, блюдца, ложки, и вытер руки сухим и чистым «вафельным» полотенцем со строгим черным клеймом «МО».

Застольный разговор меня взбодрил. Нет, в самом деле, разгильдяйство и головотяпство — это наша системная проблема, социальная болезнь, симптомы которой известны. Ее можно — и нужно! — лечить. Хоть пилюльками, хоть оперативным вмешательством!

Плановая экономика — оптимальна. Хотя бы потому, что управляема. Надо только довести ее до ума.

Команда Кириллина и Талызина предлагает демонополизацию и разукрупнение? Отлично. Канторович, под «крышей» Андропова, организует первую товарно-сырьевую биржу? Нормально.

«Разве трудно избавиться от дефицита? — крутились мысли. — АСМР с ОГАС нам в помощь. Полки в магазинах не будут зиять скорбной пустотой, но в экономической борьбе с Западом нам будет очень трудно одерживать победы, пока не справимся с бескультурьем производства…»

Из курилки донесся негромкий баритон, выбивавшийся из предпраздничной тональности — голос пульсировал тревожной нервностью:

— Корнукова чуть не сняли!

— Да ты что… — басисто охнули в ответ. — Это… А-а! 40-я ИАД? Сахалинская?

— Ну да!

— Понятно… Штатовцы, небось? Опять границу нарушили?

— Если бы! — зло выговорил баритон. — Шесть «Корсаров» летали над Южными Курилами! Как тебе? Есть там такой островок… Сверху если смотреть — цвета морской волны. Когда японские названия меняли, так и назвали — Зеленый…

Я замер, вбирая ушами каждое слово.

— Янки километров на тридцать вламывались, имитировали бомбёжку Зеленого! Представь! Да в несколько заходов!

— Ни хрена себе… — пробормотали баском. — И что Толян?

— А что Толян? — чувствовалось, что отвечавший едва сдерживает раздражение. — Американские штурмовики взлетали с «Энтерпрайза» — лоханка болталась южнее Хоккайдо, а «мигарям» каково? Нет, долететь с Сахалина до Хабомаи — это вполне, только вернуться как?

— Понятно… Погоди, а 308-й ИАП с Итурупа? Там же рядом совсем!

— Не знаю! — буркнул баритон, угасая. — Вроде как, погода нелетная.