Он сейчас переживает не лучшие времена: за последние полвека его грабили и ровняли с землей раза три, но это не так уж и важно. Я собираюсь влить в него свежую кровь, ведь отсюда открываются целых две дороги к сказочной Индии. Одна — на юго-восток, сухопутным путем прямо на Хайдеробад, и вторая — на юг, к персидскому порту Бушер, и дальше вдоль берега Индийского океана до Бхаруча или Супары.
Как я знал из своей прошлой жизни, эти торговые пути были освоены еще с глубокой древности и сейчас замерли только из-за монгольского нашествия. Нет, я не собираюсь прямо сейчас отправлять караваны в Индию. Оживить эти торговые маршруты я планирую другим, куда менее затратным путем.
Получив три опорных пункта на южном побережье Каспия, я собираюсь наладить в них устойчивый спрос на всю восточную экзотику и в первую очередь на пряности. В Европе в эти темные времена этот товар равноценен золоту.
Местный староста все еще в замешательстве и ждет от меня продолжения. Отвечаю ему так, чтобы он окончательно осознал, кто теперь здесь хозяин:
— Так вот, Ходар ибн Мансур, через день, к рассвету, пришлешь нам проводника и гужевых лошадей для перевозки товара. Послезавтра, с первыми лучами солнца, мы выдвигаемся на Астеробад.
Бородач попытался было возразить, но, опережая его, я сую ему под нос печать ильхана:
— Ты хочешь спорить с повелителем⁈
В грамоте Абаги ничего нет про гужевой транспорт и про помощь мне вообще, но я знаю, какое действие оказывает печать на «неокрепшие умы», и пользуюсь этим сполна.
Староста испуганно замотал головой, мол, и мысли такой не было, но по его бегающим глазкам я вижу, что он обеспокоен тем, где же взять для меня лошадей. Рассеиваю его опасения всего лишь одной фразой:
— Не бойся, Ходар ибн Мансур, мы заплатим за все звонкой монетой!
* * *
Караван из двух десятков верблюдов и не меньшего количества груженых лошадей вытянулся длинной цепочкой. Я еду в голове походной колонны, сразу за тройкой охраны. Справа от меня покачивается в седле Калида, а слева трусит лошадка Ходара ибн Мансура. Староста самолично вызвался в проводники.
Думаю, кроме банального любопытства, им движет еще и верноподданическое желание выслужиться перед наместником Голестана, мол, сам привел на твой суд подозрительных чужаков. А то, что мы подозрительны, не вызывает сомнений. Белых людей с севера в этих местах не видели со времен норманнских завоеваний и с тех же времен разучились ждать от них хоть что-нибудь хорошее.
Прищурившись на палящее солнце, обращаюсь к нашему проводнику:
— Далеко еще?
Покрутив головой, Ходар вперился куда-то в даль.
— Полпути уже позади, до вечера доберемся.
Перевожу его ответ Калиде и едущим сзади ганзейским партнерам. Те выглядят встревоженными. Простирающаяся насколько хватает глаз безжизненная равнина вселяет в них неосознанный страх. Они беспрестанно оглядываются по сторонам, словно ждут внезапного нападения, и страх их понятен: ведь в седельных сумках обоих трясется все то серебро, что они наторговали на Волге.
Хотя переживают они зря! Как рассказал мне Турслан Хаши, всех местных разбойников монголы извели начисто, ибо, как повелел их великий Чингиз, завоеванные территории позволительно грабить только им, монголам, и никому более.
Помянув Турслана, я вспомнил и недавние переговоры с ильханом Абагой. Несмотря на положительный результат, от этой встречи у меня остались негативные воспоминания. Вновь пришлось стоять на коленях, уткнувшись лбом в пол, а я уже, надо сказать, порядком отвык от подобных упражнений.
По-другому тут никак! Я ведь по статусу кто⁈ Подданный хана Туда-Мунке, даже не аристократ, не князь там какой-нибудь! Для высокородного монгола, такого как ильхан Абага, я так — просто тля! Монголы вообще никаких республиканских чинов не признают, и если в Золотой Орде еще худо-бедно разбираются, кто у них в Русском улусе заправляет делами, то для ильхана это темный лес.
Для него главой Твери по-прежнему является тверской князь, а если это не так, то сие уложение неправильное, и князю следует навести порядок в своем городе и вырезать всех непокорных. Поэтому для ильхана Абаги мы с бухарцем были одного ранга — просто послы регентши малолетнего Туда-Мунке. Только я был из купцов и представлял неведомую Ост-Индскую компанию, а Эсрем-ходжа — из святош и бухарский мурза. Так Турслан Хаши обрисовал мне ситуацию перед аудиенцией и попросил просто выстоять церемонию и ни во что не вмешиваться.
Как уж он там объяснил ильхану необходимость выдачи мне права на беспошлинную торговлю в трех его городах, останется для меня загадкой по сию пору. Только все, что произошло в дальнейшем, прошло совершенно без моего участия.
Мы с бухарцем вошли в тронную залу, бухнулись на колени и простояли так минут пять. Затем нам разрешили подняться, и я вручил Турслану Хаши грамоту Боракчин-хатун, в которой она от имени сына отдавала все права на Ширван ильхану Абаге и его наследникам.
Тот пробежал по ней глазами и утвердительно кивнул ильхану. Абага-хан милостиво прикрыл глаза, и это, по-видимому, послужило сигналом стоящему рядом чиновнику. Он тут же начал читать уже готовый договор, из которого следовало, что ильхан Абага принимает в дар от своего брата Туда-Мунке провинцию Ширван и клянется ему в вечном мире, подтверждая это своей подписью и тамгой.
Посланцам же брата своего он дарует… Купцу Ивану Фрязи’ну и его Ост-Индской компании право захода и беспошлинной торговли в трех городах улуса: Баку, Реште и Астеробаде, а мурзе Эсрем-ходжа — священную книгу Коран в позолоченном переплете.
После этого бухарец получил Коран и подписанный договор для передачи своему господину Туда-Мунке, а мне выдали фирман, подтверждающий все уже перечисленные права.
Многословно и сладкоречиво поблагодарив мудрого ильхана за милости, мы с бухарцем вновь склонились до земли и пятились так до самых дверей. На этом церемония закончилась, и я действительно получил то, что хотел, не сказав ни единого слова и простояв большую часть времени на коленях.
Помню, что, выйдя за ворота ханского дворца, я в сердцах выругался.
«Что-то староват я стал для этого дерьма! — Тяжело вздохнув, я с укором посмотрел на небо. — Господи, пусть это унижение будет последним как для меня, так и для потомков моих!»
После аудиенции я собрал адмирала Рудигера, Калиду и ганзейцев на совет по поводу наших дальнейших действий. Баку сильно пострадал за годы монгольских распрей. Война разогнала купцов, торговля почти полностью захирела, и прибыльно продать здесь товар было нереально. Разрешение ильхана включало три города, и если не подходил Баку, то в запасе оставалось еще два. Я уже провел кое-какую разведку и выяснил, что Решт, конечно, побогаче и предпочтительней, но впереди зима и период штормов, а там — полностью открытый рейд. Оставался Астеробад, и он подходил лучше всего.
Там, в самой юго-восточной точке Каспия, находился практически закрытый со всех сторон Горганский залив, в котором можно простоять хоть всю зиму, не опасаясь бурных каспийских штормов. К тому же по слухам туда нередко выходили торговые караваны из Хорезма и даже из Китая, что только добавляло очков в пользу выбора Астеробада.
Все, включая и ганзейцев, со мной согласились, и уже через день, пользуясь попутным ветром, мы покинули Бакинскую бухту. Неделя плавания прошла без приключений, и к концу месяца все три моих корабля бросили якорь у побережья Горганского залива, в тридцати верстах к западу от города Астеробад.
За первые сутки стрелки и матросы поставили лагерь, ограничившись лишь рвом и валом. На частокол тут не нашлось дерева! Еще день ушел на перевозку товара на берег, и уже с рассветом третьего дня наш караван выдвинулся в сторону Астеробада.
На берегу за главного я оставил адмирала Рудигера, приказав ему строить земляную крепость по всем правилам с бастионами под будущую артиллерию. Здесь я планировал закрепиться надолго.
