Врач из будущего (СИ) - Корнеев Андрей

Иван наблюдал за этой сценой, и его бесила не столько грубость Минакова, сколько его обреченная правота. В условиях тотального дефицита любое новшество, требующее перестройки процесса, было подобно смерти.

Выйдя из кабинета, они собрались в углу цеха.

— Ну и черт, — выдохнул Сашка. — Минаков прав. Станков то нет.

— Нужно искать внутренние резервы, — сказал Миша, потирая переносицу. — Есть московский завод «Акрихин». У них есть цех, они для медицины делают всякое. Но для стекла… не уверен.

— А если не для стекла? — задумчиво произнес Иван. — Петров, ваша идея с унификацией — гениальна. Она касается не только стекла. Она касается подхода. Сашка, договорись о командировке для Петрова в Москву, на «Акрихин». Пусть посмотрит их технологии. Скажем, что это для полевого варианта шприца, по запросу Военно-медицинской академии.

Петров смотрел на Ивана с обожанием, как на мессию. Иван же думал о другом: «Старая система задыхается в своем перфекционизме. Она не может сделать идеально, поэтому не делает ничего нового. А мы будем делать неидеально, но будем делать. И постепенно перетянем на свою сторону лучших. Таких, как этот парень».

Пока Петров готовился к командировке, в другой «цех» его империи — в клинический блок — пришел первый успех. Катя ворвалась в подвал, даже не поздоровавшись, и с ходу поставила на стол небольшую коробку.

— Получилось! — она поставила на стол небольшую коробку с пронумерованными пробирками и полосками фильтровальной бумаги. — Экспресс-тест. На основе реакции агглютинации. Мы адаптировали методику Видаля. Теперь за час, а не за сутки, можно отличить брюшной тиф от дизентерии.

Историческая достоверность была железной: метод был известен, но его упрощение и адаптация для рядовой больницы было настоящим прорывом.

Иван, Катя и Миша отправились в больницу им. Боткина, в инфекционное отделение. Первым «подопытным» стал пожилой врач, казавшийся живым памятником старой школе.

— Бумажки? — фыркнул он, глядя на их набор. — Я по лихорадке, по языку и по глазам диагноз ставлю! Ваши бумажки — это от нечего делать!

Но следующим доктором была молодая женщина-врач. Она с интересом выслушала Катю и согласилась попробовать. У постели ребенка с высокой температурой и симптомами кишечной инфекции они провели тест. Через час результат был готов — дизентерия, а не тиф. Это позволило сразу начать адекватную терапию.

Вечером, возвращаясь в лабораторию, Иван смотрел на Катю, которая все еще была полна адреналином от успеха.

— Ты понимаешь, что мы сделали? — сказал он. — Мы только что подарили этому ребенку не просто жизнь. Мы подарили ему несколько дней здоровья, которые иначе ушли бы на неправильное лечение.

Он замолчал, глядя на огни города за окном лаборатории. «Агглютинация — это только начало. Скоро появятся иммуноферментные анализы, ПЦР… Но для этого нужны моноклональные антитела, ферменты… А пока — этот тест спас одного ребенка. И это уже бесценно. Но чтобы спасать тысячи, нужны антикоагулянты для сохранения донорской крови. Нужен стрептомицин для туберкулеза… Это годы, десятилетия работы. Но мы начнем. Сначала спасем от сепсиса и тифа. Потом — от чахотки. Шаг за шагом».

Эти шаги, такие уверенные в науке, на личном фронте вдруг ускорились до головокружительной скорости. Свадьба.

Она не была скромной. Но и не была богатой. Она была — советской. Идеально выверенной по статусу и возможностям.

Церемония в ЗАГСе Дзержинского района заняла ровно двенадцать минут. Торжественный зал с портретами вождей, красный флаг, короткая речь официальной женщины в темном костюме. Но атмосфера была наэлектризована не официальностью, а счастьем. Иван в новом, сшитом на заказ костюме. Катя в белом платье, которое Анна Борисова и Варя создали из старого парадного платья и тюля, — простое, но невероятно элегантное. Она была похожа на юную богиню, сошедшую с советского плаката о новой жизни. По необъяснимому желанию Кати, она отказалась покупать платье.

После ЗАГСа гости направились не в ресторан, а в квартиру Борисовых. Она была старой, но в этот день преображенной. Стол, составленный из нескольких столов и табуреток, ломился. Здесь было все, что полагалось для праздника советского среднего класса в 1935 году: холодец, селедка «под шубой», винегрет, оливье с крабом и икрой, котлеты, соленые огурцы и грибы, бутерброды с килькой и — тарелка с бутербродами с красной икрой. В центре — собственноручно приготовленный Анной Борисовной торт «Наполеон» и несколько бутылок советского шампанского.

Гости были самые близкие. Родители. Друзья: Мишка, Сашка с сияющей Варей, Леша, пытавшийся выглядеть солидно в галстуке. И — что было самым ярким признаком статуса жениха — менторы. Дмитрий Аркадьевич Жданов с супругой, скромно беседующие с Анной Борисовной. И, к всеобщему удивлению, — Зинаида Виссарионовна Ермольева, чье появление было равносильно получению благословения от самой науки.

В разгар веселья, когда Сашка пытался рассказать какой-то бессмысленный тост, а Леша уже наливал всем по третьей порции шампанского, Борис Борисович кивнул Ивану и вышел с ним на кухню. Он закурил, глядя в окно на темнеющий двор.

— Ну, вот вы и поженились сынок, — Борис Борисович затянулся, выпустил струйку дыма в открытую форточку… — Теперь впереди взрослая жизнь. Так вот, не в общежитии же тебе с женой жить.

Иван ждал этого разговора. Он был готов снимать комнату, ютиться. Но надеялся на квартиру.

— Твои успехи, Лёва, — это не только твоя гордость. Это и мой капитал. Партия заботится о своих лучших кадрах. И о будущем новой, советской интеллигенции. — Борис Борисович обернулся. — Горком выделит вам новую квартиру. В доме на Карповке. В Первом доме Ленсовета. Я лично решил сообщить тебе.

Иван замер. Он слышал об этом доме. Настоящая легенда. Символ новой жизни для партийной, научной и творческой элиты.

— Я в шоке отец. Правда. А квартира трех комнатная? — не удержался он.

Борис Борисович усмехнулся.

— Шести комнатная, сынок. Наша страна ценит такие кадры, как ты с женой.

Это был шок. Шести комнатная квартира в 1935 году? Это был уровень, о котором он, Иван Горьков из 2018, не мог и мечтать. Это был не просто подарок. Это был знак. Система не просто приняла его. Она вознесла его на свою вершину. Он был своим. Полностью и безоговорочно.

— Спасибо, отец, — смог выдохнуть Иван.

— Не мне, — строго сказал Борис Борисович. — Государству. И помни: чем выше поднимаешься, тем больнее падать. Теперь ты в ответе за свою… науку.

Возвращение в реальность было стремительным. Его ждала командировка в Москву. И битва за будущее его империи в кабинетах Наркомздрава.

Кабинет заместителя наркома Устинова был обставлен с казенной, но внушительной простотой. Иван и Жданов сидели напротив него, разложив на столе толстую папку с ТЭО Биохимического комбината. Устинов, мужчина с лицом, изборожденным морщинами ответственности, молча листал документ.

— Грандиозно, — наконец произнес он, и в его голосе не было ни капли восторга. — Очень грандиозно. Борисов, вы предлагаете построить целый город. Для одной, с позволения сказать, плесени. А стране, вы не забыли, нужны станки, металл, тракторы. Где ресурсы? Где гарантии?

Иван чувствовал, как его уверенность начинает таять. Но он вспомнил разговор с Соколовым. И свой главный козырь.

— Товарищ Устинов, — заговорил он, и его голос зазвучал с новой, железной силой. — Вы смотрите на это как на лекарство. А я прошу вас посмотреть на это как на оборонный объект. В будущей войне, а она, увы, неизбежна, наши потери от инфекций и гангрены в разы превысят боевые. Пенициллин — это не пилюля. Это стратегический ресурс. Такие же, как патроны, снаряды, горючее. Без него мы потеряем миллионы бойцов. А с ним — спасем целые армии. Мы дадим им вторую жизнь. Мы превратим смертельные раны в тяжелые, а тяжелые — в легкие. Это вопрос обороноспособности страны. Не в перспективе. Уже сейчас.