Врач из будущего (СИ) - Корнеев Андрей

— Фамилия, имя, отчество? Год рождения? Место работы? — чиновница в очках, не глядя на них, монотонно бубнила стандартные вопросы.

Когда она подняла глаза и увидела фамилию «Борисов», ее выражение лица мгновенно изменилось.

— А… это вы? Тот самый… изобретатель? — ее голос стал почти подобострастным. — Проходите, пожалуйста, к окошку номер один. Вам вне очереди.

Иван почувствовал, как краснеет. Он ненавидел такие привилегии. Но Катя, сжимая его руку, прошептала:

— Не смущайся. Сегодня это нам на руку.

Их заявление приняли за пять минут. Выйдя на улицу, они переглянулись и одновременно расхохотались.

— Ну вот, — сказала Катя, сияя. — Теперь ты не только гений, но и почти законный супруг.

— А ты — моя благоверная изобретательница, — поцеловал он ее в холодную щеку.

Подготовка к свадьбе стала общим делом. В общежитии Сашка и Леша устроили нечто, названное «мальчишником». По факту это были посиделки с чаем, сушками и горячими спорами о том, можно ли использовать принцип капельницы для автоматической подачи питательных растворов в ботанических опытах. Леша, исполненный важности, был назначен ответственным за «транспорт и логистику» — то есть за то, чтобы найти машину для невесты. Сашка, сияя, сообщил, что его Варя и обе мамы, днями и ночами шьют Кате свадебное платье, перешивая парадное платье Анны образца двадцатых годов.

Самым волнительным моментом стал разговор с отцом накануне подачи заявления. Борис Борисович вызвал Ивана в кабинет.

— Садись, — указал он на стул. Сам он стоял у окна, куря папиросу. — Решили, значит.

— Решили, отец.

— После института как и планировали? — Борис Борисович повернулся. Его лицо было серьезным, но в глазах Иван увидел не строгость, а что-то другое. Глубокую, сдержанную теплоту. — Правильно. Сначала образование. Хотя, — он чуть усмехнулся, — твое образование, кажется, уже давно вышло за рамки институтской программы.

Он помолчал, выпуская дым колечками.

— Семья — это не романтика, Лев. Это ответственность. Ты отвечаешь не только за себя. За Катю, за ваше будущее. За детей, которые появятся. — Он посмотрел на Ивана прямо. — Я горд тобой. Ты нашел свой путь. Не простой, не безопасный. Но свой. И нашел женщину, которая идет по нему с тобой рядом. Береги ее.

Этот короткий, простой монолог тронул Ивана больше, чем любые пышные слова. Это было признание. Признание его как мужчины, как личности. Он вышел из кабинета отца с ощущением, что еще один прочный мост в его новой жизни был окончательно возведен.

Идиллию нарушило письмо, которое Жданов, с мрачным лицом, положил перед Иваном на стол в своей лаборатории.

— Читайте, Лев Борисович. И не делайте скоропалительных выводов.

Иван пробежал глазами машинописный текст. Анонимный донос. Адресован в партком ЛМИ и в НКВД. Стиль — ядовитый, умело смешивающий правду и ложь. Автор обвинял «группировку Борисова-Ермольевой» в создании «секты в науке», в сокрытии истинных, вероятно, шпионских источников знаний, в растрате государственных средств на «сомнительные, граничащие с вредительством опыты».

У Ивана похолодели пальцы. Старая, знакомая паника, страх человека из будущего, живущего по чужому паспорту, сжала его горло.

— Кто? — только и смог он выдохнуть.

— Не знаю, — честно сказал Жданов. — Зависть коллег? Консерваторы вроде Орловой? Конкуренты из других институтов? Неважно. Важно — что делать. А делать вот что. — Он ткнул пальцем в донос. — Не бойтесь. Бойтесь не ответить. На каждый пункт, на каждую буковку — железобетонный ответ. С цифрами. С отчетами. С копиями благодарностей от Военно-медицинской академии. Вы и ваша команда садитесь и пишете опровержение. Детальнейшее. Я его прочту, потом мы с Зинаидой Виссарионовной подпишем и отправим туда же, куда и этот пасквиль.

В тот же вечер в лаборатории собрались все: Иван, Катя, Миша, Сашка. На столе лежал злосчастный донос и стопка чистой бумаги. Воздух был густым от концентрации и гнева.

— Ну что, — сказал Сашка, сжимая кулаки. — Будем крыть эту мразь?

— Не крыть, Саш, — поправила его Катя, ее лицо было сосредоточенным и спокойным. — Будем работать с возражениями. Как с научной гипотезой. Только гипотеза эта бредовая.

Они просидели всю ночь. Катя, с ее аналитическим умом, разбирала каждый пункт доноса на составляющие. Миша подбирал точные цифры выходов пенициллина, стоимости реактивов. Сашка вспоминал все официальные благодарности, вплоть от комсомольской ячейки. Иван сводил все воедино, выстраивая текст — сухой, фактологический, не оставляющий места для эмоций.

К утру отчет-опровержение был готов. Иван перечитывал его, и страх отступал, сменяясь странной уверенностью. Они не просто оправдывались. Они демонстрировали свою силу. Силу фактов, силу результатов. Это была еще одна битва, и впервые Иван чувствовал, что у него есть не только знания, но и команда, чтобы ее выиграть.

На следующий день, как по расписанию, в лабораторию зашел Громов. Его появление всегда действовало на всех, как ушат ледяной воды.

— Борисов, — кивнул он. — Ходит тут один документик. Неблагоприятный.

— Мы подготовили ответ, товарищ следователь, — Иван протянул ему папку с их ночным трудом.

Громов, не говоря ни слова, пробежал глазами несколько страниц. Его лицо не выразило ничего.

— Правильно, — наконец произнес он. — В системе, Борисов, всегда есть трение. Одни работают, другие пишут. Ваша задача — чтобы ваша работа всегда была весомее их писанины. Не бойтесь. Это часть политической работы. Все будет хорошо. Но ответить нужно. Обязательно.

Он ушел, оставив после себя смешанное чувство облегчения и тревоги. Угроза была реальной, но система, в лице Громова, показала, что может быть и защитой.

Именно в этот момент напряженного ожидания и случилось событие, которое перевернуло все с ног на голову.

Они с Катей, стараясь отвлечься от мрачных мыслей, вышли на Невский. Было 15 мая. Город жил своей обычной жизнью. Но в воздухе витало странное, праздничное ожидание. У витрин «ЛенТАСС» и у репродукторов на улицах собирались плотные толпы людей. Люди передавали друг другу новость, и на их лицах расцветали улыбки.

— Что случилось? — спросила Катя у пожилой женщины, стоявшей рядом.

— Да как же! — воскликнула та, сияя. — В Москве метро пустили! Прямо сейчас! Репортаж передают!

Из репродуктора лился торжественный, взволнованный голос диктора: «…станция „Комсомольская“… мрамор, гранит… первые эскалаторы в Советском Союзе… поезда движутся с интервалом в пять минут…»

Иван замер, слушая. Он смотрел на лица окружающих — рабочих, интеллигентов, студентов, женщин с детьми. Они слушали, затаив дыхание, и в их глазах горел восторг, гордость, вера в чудо. Это был не страх, не покорность, не тупой восторг пропаганды. Это была искренняя, детская радость от прикосновения к будущему.

«Метро… — думал Иван, и в его душе что-то переворачивалось. — Они построили метро. С нуля. В разрушенной стране, окруженной врагами. Они подняли промышленность, победили неграмотность, и теперь вот — метро. Какая сила… Какая вера…»

Его старый, циничный взгляд на эпоху как на «темное время системы» вдруг показался ему мелким, неблагодарным. Да, здесь была жесткость, был страх, была бюрократия. Но здесь была и титаническая сила созидания. И он, Иван Горьков, был теперь частью этого. Его шприцы, его капельницы, его пенициллин — это было то же самое, что и это метро. Это была победа разума над хаосом, жизни над смертью.

Он обнял Катю, притянул к себе.

— Слышишь? — прошептал он. — Если они могут построить это, значит, мы можем построить все. И завод для пенициллина, и все, что угодно.

Она посмотрела на него, и в ее глазах он увидел понимание. Она чувствовала то же самое.

Через несколько дней пришло известие: донос разбит в пух и прах. Их отчет, подкрепленный авторитетом Жданова и Ермольевой, сделал свое дело. Угроза миновала. Но осадочек, как и предсказывал Жданов, остался.