Врач из будущего (СИ) - Корнеев Андрей

— Вот смотрите, — Соколов положил на стол ладонь с коротко остриженными ногтями, будто прижимая невидимую карту. — Дивизия вгрызается в оборону. Санитарные потери от гнойных инфекций… — он хлопнул другой ладонью по столу, — втрое, а то и вчетверо превышают боевые. Можете ли вы дать мне инструмент, чтобы переломить эту арифметику?

Иван, отбросив всякую осторожность, отвечал так же прямо. Он говорил о необходимости специальных подразделений для внутривенных вливаний, о полевых стерилизационных установках, о технологии лиофилизации пенициллина для увеличения срока годности. Его знания из будущего, подкрепленные уже реальными результатами, текли рекой.

Соколов слушал, не перебивая, лишь изредка кивая.

— Ясно, — резюмировал он, когда Иван закончил. — Это не фантастика. Это реальные проекты, имеющие оборонное значение. Академия готова выступить с предложением о сотрудничестве. Мы предоставим вам полигон для испытаний в условиях, приближенных к полевым, и своих специалистов. Оформляйте ваши наработки. Это не приказ, — он посмотрел прямо на Ивана, — это предложение. Но отказываться от него, по-моему, неразумно.

После его ухода в кабинете повисло молчание. Жданов подошел к окну.

— Ну, Лев Борисович, похоже, ваши идеи дошли до самых нужных кабинетов. Теперь дело за малым — воплотить их в металле, стекле и химических формулах. И сделать это быстрее, чем грянет гроза.

Иван молча кивнул. Он понимал лучше любого другого, как мало у них было времени. Но теперь у него за спиной была не только лаборатория Ермольевой, но и мощь Военно-медицинской академии. Игра выходила на совершенно новый уровень.

Шел декабрь. И по мере приближения Нового года в жизни города, несмотря ни на что, начали происходить перемены к лучшему. Главной из них, затмившей даже слухи и тревоги, стала отмена карточной системы. Историческое постановление, которое должно было вступить в силу 1 января 1935 года, обсуждалось повсюду — в очередях, в трамваях, в институтских коридорах.

В один из предпраздничных дней Иван, Катя, Сашка и его новая знакомая, медсестра Варя, отправились в центральный гастроном. Атмосфера здесь разительно отличалась от обычной. Не было той давящей безнадежности, что витала в очередях за скудным пайком. Люди, сбившись в кучки, с оживленными, даже счастливыми лицами, рассматривали витрины, где появились большие ассортименты колбасы, сыра, сливочного масла, конфеты в ярких обертках.

— Смотри, Лёв, колбаса «Краковская»! — восторженно тыкал пальцем Сашка. — А вон сыр новый!

Варя, румяная, с сияющими глазами, держала его под руку.

Иван наблюдал за этой сценой и чувствовал сложную гамму чувств. Он знал, что это лишь короткая передышка, что впереди страшные годы, каких-то пару лет. Но вид этих простых, искренних радостей заставлял его сердце сжиматься. Он боролся не с абстрактным будущим, а за право этих людей на вот такие простые, человеческие моменты.

Вечером того же дня в общежитии царила неразбериха, пахло хвоей и домашним печеньем, которое кто-то принес из дома. Леша, исполненный важности, карабкался на табуретку, пытаясь водрузить на макушку скупой елочки самодельную картонную звезду, покрашенную серебрянкой. Сашка и Варя, смеясь, помогали ему, запутавшись в гирлянде из цветной бумаги.

Иван и Катя стояли в стороне, наблюдая за этой суетой. По маленькому, потрескивающему репродуктору транслировали праздничный концерт. И вдруг музыка смолкла, и в эфире раздались торжественные фанфары, а затем — голос диктора, объявивший о новогоднем обращении от имени партии и правительства. Для всех собравшихся это было в новинку — традиции ежегодного обращения еще не сложилось. Все замерли, слушая. Говорили о достижениях, о победах, о светлом будущем.

Для Ивана это был еще один знак — страна входила в новую эпоху, с новыми ритмами, новыми символами. Эпоху, которую он должен был изменить.

Новый год они встречали в двух местах одновременно. Сначала — тихий, душевный ужин в квартире Борисовых. Стол ломился от яств — тут была и селедка «под шубой», и холодец, и картофельные котлеты, и даже собственноручно приготовленное Анной Борисовной печенье. Борис Борисович, сняв китель и оставаясь в домашней косоворотке, был необычайно мягок. Он поднял бокал.

— За 1934-й, — сказал он, обводя взглядом Ивана, Катю, Анну и Марью Петровну — Год наших великих свершений. И за 1935-й, который, я уверен, будет еще лучше.

Все чокнулись. Иван смотрел на лица своих близких — родителей, любимой женщины — и чувствовал себя частью этого мира, этой семьи, этой эпохи. Не пришельцем, не наблюдателем, а действующим лицом.

Около одиннадцати они с Катей ушли, сославшись на дежурство в лаборатории. На улице был лютый, по-настоящему новогодний мороз. Воздух звенел от тишины и холода. Город затих, лишь кое-где в окнах мигали огни.

В лаборатории Ермольевой их ждал Миша. Он, как всегда, углубился в расчеты, но на столе рядом с микроскопом скромно стояла бутылка советского шампанского и три мензурки.

— Для стерильности, — смущенно пробормотал он в ответ на улыбку Кати.

Когда на Спасской башне пробили куранты, они подняли свои необычные бокалы.

— За науку, — сказал Миша.

— За жизнь, — добавила Катя.

— За будущее, — заключил Иван.

Он подошел к окну лаборатории, выходившему на темный, засыпающий город. Где-то там гремели салюты, люди обнимались, пели песни. А здесь, в тишине лаборатории, пахшей спиртом и надеждой, рождалось то, что должно было перевернуть мир.

«1934-й закончился, — думал Иван. — Киров, страх, первая паника — остались позади. Жизнь берет свое. Шприцы, капельницы, пенициллин… Это только начало. Впереди — 1935-й. Год, когда наша маленькая лабораторная победа должна стать победой для всей страны. Пришло время для „Большой Музыки“».

Он обернулся, посмотрел на Катю и Мишу, на пробирки с драгоценным «Крустозином». Его миссия продолжалась.

Глава 25

Испытания: сталь и сердца

Холодный, пронизывающий ветер гулял по заснеженному полю под Лугой, заставляя санитарные палатки трещать и выгибаться, словно живые существа. Воздух, чистый и морозный, пах хвоей, снегом и едва уловимым запахом дыма от походных кухонь. Иван, закутавшись в шинель поверх ватника, смотрел на суету вокруг. Его дыхание превращалось в клубы пара, а пальцы в перчатках коченели, несмотря на постоянное движение.

— Лёва, смотри-ка! — Сашка, сияя во всю ширину своего лица, тащил за собой двух рослых санитаров, смущенно несущих ящик с резиновыми капельницами. — Взяли штурмом! Сказали, если это спасет хоть одного бойца, они хоть на ушах стоять будут!

Иван кивнул, пытаясь скрыть улыбку. Энтузиазм Сашки был заразителен. Но сам он чувствовал не энтузиазм, а тяжелую, давящую ответственность. Ветер рвал полы шинели, забивая снег в складки ватника. Здесь, на полигоне под Лугой, пахло не спиртом и парафином, а хвоей и дымом. Никаких стерильных лабораторий — только промерзшая земля под ногами и палатки, хлопающие на ветру, как прапорщики при строевой.

— Не стоять на ушах, товарищи, — голос Ивана прозвучал громче, чем он ожидал, заставляя санитаров вытянуться. — Ваша задача не просто усвоить материал. А научиться делать это с закрытыми глазами. Потому что ночью, под обстрелом, времени не будет.

Он взял одну из капельниц — упругий резиновый мешок с двумя иглами и системой клапанов, его собственное, упрощенное до гениальности детище.

— Повторяйте за мной. Палка-игла — вена. Мешок — здесь. Зажим — вот здесь. Ваша задача — не думать, а делать. Мышечная память.

Началась имитация массового поступления раненых. «Раненые» — такие же солдаты, с криками и стонами заполняли палатки. Первые минуты превратились в хаос. Стеклянные колбы, которые Иван привез как запасной вариант, звякали и разбивались о промерзшую землю. Кто-то из санитаров, нервничая, проколол резиновую трубку. В воздухе повисло раздражение, граничащее с паникой.

Иван наблюдал, сжимая кулаки в карманах шинели. Его внутренний циник, Иван Горьков из 2018 года, ехидно усмехался: «Ну что, гений? Хотел изменить историю?». Но тут же, глядя на сосредоточенное, вспотевшее лицо Кати, которая спокойно и методично показывала очередному санитару, как правильно фиксировать иглу, он этот голос заглушил.