Врач из будущего (СИ) - Корнеев Андрей

— Анафилаксия, — тихо сказал он, почувствовав холодок внутри. — Аллергическая реакция. — Адреналин, сейчас же! — голос Ивана прозвучал с новой, металлической нотой, от которой Сашка вздрогнул и бросился к аптечному шкафу. Следующие минуты спрессовались в один сплошной мышечный спазм. Иван, не глядя, протянул руку — и в нее тут же лег холодный цилиндр шприца. Его пальцы, холодные и точные, сами знали, что делать, пока сознание фиксировало лишь прерывистый хрип рабочего и белое от ужаса лицо Кати.

Следующие минуты были сумасшедшей гонкой. Иван, вспоминая протоколы из своего прошлого, руководил действиями. Адреналин, прототип антигистаминного препарата, который с трудом раздобыли в аптеке… Рабочий бредил, его тело покрылось красными пятнами. Но через час кризис миновал. Это был ценный, хоть и пугающий урок — их оружие было неидеально, оно требовало точного знания и готовности к любым неожиданностям.

Но были и победы, которые перекрывали все трудности. Молодая женщина с послеродовым сепсисом, которую уже отпевали в соседней палате родственники, на третьи сутки терапии открыла глаза и попросила пить. Пожилой профессор, скептически наблюдавший за экспериментом, снял очки и, молча, крепко пожал руку сначала Ермольевой, а потом и Ивану. В его глазах стояли слезы.

— Я сорок лет практикую, — прошептал он. — И никогда не видел ничего подобного. Вы… вы воскрешаете мертвых.

К концу месяца были подведены первые официальные итоги. Из двадцати пяти безнадежных больных двадцать один либо полностью выздоровел, либо демонстрировал кардинальное улучшение. Статистика, холодная и беспристрастная, гласила: 85% эффективности. Среди медперсонала больницы за Иваном и Ермольевой прочно закрепилась слава «чудесников», но они-то знали, что это чудо было рукотворным, рожденным в пробирках, у плиток с печами и в бессонных ночах у постелей больных.

Ветер прогресса дул не только в больничных палатах. На заводе «Красногвардеец», окрыленные успехом шприцев, инженеры под руководством новой начальницы экспериментального цеха — Людмилы Павловны, женщины с острым, цепким умом и руками, вечно испачканными машинным маслом, — представили на суд Жданова и Ивана три опытных образца системы для внутривенных вливаний.

Совещание проходило в том самом кабинете директора Козлова, где когда-то решалась судьба шприца. На столе лежали три конструкции, каждая из которых была воплощением определенной философии.

Первый образец — полностью стеклянный, изящный, как химический прибор, с тонкими прозрачными трубками и гравированной шкалой. «Надежный, стерильный, но хрупкий и дорогой, как сам чёрт», — доложил один из инженеров. — Одна качка грузовика по фронтовому бездорожью — и одни осколки'.

Второй — комбинированный. Стеклянный резервуар, но уже с резиновыми трубками и простым винтовым зажимом. Прототип той самой капельницы, что на десятилетия станет стандартом во всем мире. «Золотая середина, — пояснила Людмила Павловна. — Достаточно технологичен для серийного производства, достаточно прочен для госпиталя».

Третий — упрощенный, «полевой». Практически целиком из резины. Грубый, утилитарный, но максимально дешевый и практически не убиваемый. «Для медсанбатов, для условий абсолютного бездорожья», — коротко охарактеризовала его инженер. *Да, медсанбат упоминается за год до его формирования в РККА*

Жданов, заложив руки за спину, молча обходил стол, изучая образцы. Затем его взгляд упал на Ивана.

— Ваше мнение, Лев Борисович? Вы как автор идеи…

Иван сделал шаг вперед. В его голове всплывали картинки из будущего: стандартные капельницы в палатах современных больниц, портативные системы для скорой помощи.

— Второй вариант, Дмитрий Аркадьевич, — уверенно сказал он. — Он оптимален для развертывания в гражданской лечебной сети. Но… — Иван взял в руки «полевой» образец. — Я настаиваю на параллельной разработке и этого. Смотрите. — Он повертел грубоватый прибор в руках. — Его можно производить десятками тысяч, он почти вечный, его может освоить любой санитар за пять минут. Уверен, наши военные медики оценили бы такой инструмент.

Жданов задумался, его взгляд стал острым, стратегическим.

— Вы мыслите на шаг вперед, Борисов. Гражданская оборона, мобилизационные резервы… Вы правы. — Он кивнул Людмиле Павловне. — Готовьте документацию по второму варианту для больницы Боткина. И по третьему — направьте запрос в Военно-медицинскую академию. Пусть специалисты выскажут свое мнение. Надо опережать время.

Выйдя с завода в промозглый зимний вечер, Иван чувствовал не только холодную усталость, но и гордость. Его знание будущего постепенно, кирпичик за кирпичиком, становилось реальностью этого мира.

Этот визит был не просто очередным ужином. Для Ивана и Кати он был куда более волнительным, чем любое научное совещание. Марья Петровна, мать Кати, в своем скромном, но безупречно чистом платье, с прямой, почти аристократической осанкой, сидела в гостиной Борисовых. Анна Борисова, стараясь скрыть легкое напряжение, разливала чай. Борис Борисович, вернувшийся со службы раньше обычного, молча курил у окна, изучающе поглядывая на гостью.

Иван видел, как Катя незаметно сжимает пальцы. Он сам чувствовал легкое беспокойство. Соединить два таких разных мира — семью высокопоставленного чекиста и интеллигенцию «из бывших» — было задачей не из легких.

Разговор сначала тёк немного натянуто. Говорили о погоде, о последних новостях из Мариинского театра. Но постепенно лед тронулся. Марья Петровна, отвечая на деликатный вопрос Анны о своей прежней жизни пианистки, заговорила о музыке, о том, как до революции собирались музыкальные вечера. Анна, сама человек глубоко интеллигентный, подхватила тему. Они обнаружили общих знакомых из медицинской и музыкальной среды старого Ленинграда.

Борис Борисович, к удивлению Ивана, отложил газету и вступил в разговор. Он задал Марье Петровне несколько точных, неожиданно глубоких вопросов о композиторах «Могучей кучки», обнаружив познания, о которых сын даже не подозревал.

— В молодости, до всего этого, — он неопределенно махнул рукой, будто указывая на свою службу, — мечтал стать дирижером. Не вышло.

Это признание стало переломным. Напряжение окончательно растаяло. За ужином царила теплая, почти семейная атмосфера. И когда подали десерт, Борис Борисович неожиданно поднял бокал.

— Я не любитель громких слов, — сказал он, и его голос прозвучал особенно весомо в наступившей тишине. — Но сегодня я хочу поднять тост. За будущее нашей семьи. И за ваше общее счастье, Лев, Екатерина. — Его строгое лицо тронула редкая, мягкая улыбка.

В этот момент Иван понял — все барьеры рухнули. Его новая жизнь, его любовь, его семья — все это стало по-настоящему прочным и незыблемым. Провожая Катю и Марью Петровну, он долго стоял в подъезде, держа Катю за руку.

— После института, — тихо сказал он. — Сразу после защиты.

— Согласна, — так же тихо ответила она, и в темноте ее глаза сияли, как две звезды.

Спустя несколько дней Иван был вызван в кабинет Жданова. Войдя, он увидел, что Дмитрий Аркадьевич беседует с незнакомым человеком в военной форме с медицинскими эмблемами в петлицах. Военный сидел прямо, его поза и взгляд излучали спокойную, деловую уверенность.

— Лев Борисович, знакомьтесь, — произнес Жданов. — Военврач первого ранга Соколов, представитель Военно-медицинской академии.

Военврач встал, пожал Ивану руку крепким, коротким рукопожатием.

— Борисов, о ваших работах наслышан. Шприц — дело нужное. Но меня больше интересует то, что вы называете «системой для инфузии». И кое-что еще, о чем мне прожужжали все уши наши разведчики от медицины, — он чуть усмехнулся, — про какой-то «Крустозин».

Разговор был конкретным и лишенным всякой бюрократической шелухи. Соколов задавал точные, пронзительные вопросы: о скорости развертывания системы в полевых условиях, о сроках хранения антибиотика, о возможности его массового производства.