Мечников. Щит мира (СИ) - Алмазов Игорь

Глава 4

Я бы гораздо быстрее смирился с новостью о том, что нам на самом деле нам не удалось победить сектантов и Тёмный бог уже явил себя миру. Даже с лёгкостью воспринял бы тот факт, что Дмитрий Лазарев совсем ополоумел и решил издать запрет на использование лекарской магии в Саратовской губернии.

Но смерть кого-то из моих близких друзей? Нет, быть этого не может. Я ведь готов поклясться, что в тот момент, когда мы с Лебедевым спускались в катакомбы, почти все были на ногах. Исключением были Синицын и Багрянцев. Илья потерял сознание из-за потери крови, а Михаил — вследствие перенапряжения лекарских каналов.

Однако перегрузка магией не могла убить Багрянцева, так как я уже снабдил его препаратами, распределяющими вязкость крови.

Кроме этих двоих без сознания оказались Светлана Бронникова, мастер Захаров и Святослав Березин. Но их я вырубил вместе со всем отрядом Сперанского. Воспользовался обратным витком, причём очень аккуратно.

И готов поклясться, что не мог убить никого из них. Я бы никогда не позволил себе такой оплошности. Это абсолютно невозможно. Я ведь даже врагов стараюсь не убивать, не говоря уже о друзьях. Осторожности в использовании лекарской магии я давно обучился.

Остаётся только один вариант. Илья Синицын. Он был ранен тяжелее всех остальных. Причём прежде, чем я приступил к его лечению, Илья и в самом деле был при смерти.

Я не могу сказать, что хотел бы увидеть в морге губернского госпиталя на месте Синицына кого-то другого. Будь моя воля, я бы вообще не пожелал, чтобы кто-то из моих друзей погибал.

Но Синицын за этот год стал мне ближе всех остальных. Если он и вправду не смог пережить полученные раны… Нет. Рано об этом думать. Для начала нужно самостоятельно взглянуть на тело, о котором говорит Разумовский.

Александр Иванович провёл меня в морг. Мы с ним старались даже не переговариваться лишний раз. На какое-то время я забыл обо всём. Самое главное — разобраться с лежащим под покрывалом телом. Возможно, Разумовский что-то перепутал. Через него только что прошло несколько десятков пациентов. Он запросто мог ошибиться.

— Крепитесь, Алексей Александрович, — подойдя к секционному столу, произнёс он, а затем поднял полотно.

Мои предсказания не сбылись. Там лежал не Багрянцев и не Илья Синицын. Но то был не менее близкий мне друг.

Иван Михайлович Сеченов.

Мой коллега был мертвенно бледен. Даже смотреть было тяжело на то, что с ним стало после битвы на старом кладбище. При этом на теле Сеченова не было ни единой царапины. Я в принципе не видел, чтобы он получал какие-либо ранения. Как вообще это могло произойти⁈

— Причина смерти? — сухо спросил Разумовского я.

— Неизвестно, Алексей Александрович, — вздохнул коллега. — Его ко мне доставили в таком состоянии. Как мне кажется, дело в остановке сердца. Но причину, по которой оно остановилось, я не знаю. Другие поступившие вместе с ним пациенты говорили, что Иван Михайлович оттаскивал господина Синицына в безопасное место, и тогда его самого поразили каким-то магическим выстрелом.

Магическим выстрелом? Вариант тут может быть только один. Это был некротический кристалл. Другой магией сектанты не владели. Насколько я помню, среди них в принципе не было магов. Исключение — Анатолий Ожегов, но с ним мы уже расправились.

Некротика запросто могла остановить сердце. Она вообще любой орган может полностью уничтожить!

Проклятье!

Я стиснул зубы, сдерживая переполнившие меня эмоции. Но быстро взял себя в руки. Рано делать выводы. Осмотрю его ещё раз. Самостоятельно.

— Надеюсь, заключение о гибели Сеченова составляли вы, а не наш главный лекарь? Швецову я даже трупы не доверил бы осматривать, — я положил руку на запястье Сеченова, надеялся прощупать пульс.

Но тщетно.

— Нет, Швецов там пытается обычные резаные и колотые раны залатать. И то — у него это плохо получается. Он уже несколько раз трубил о том, что надо снова вызывать врачей из Самары. Мне кажется, что он скоро из-за обычного кашля начнёт запрашивать подмогу, — протараторил Разумовский.

Коллега пытался разрядить обстановку. Получалось, честно говоря, так себе. Он уже смирился с гибелью Ивана, а я ещё нет. Пока сам не удостоверюсь — не поверю ни одному заключению. Да — может, это и не рационально, но решение я уже принял. Буду пересматривать выводы Разумовского, пока не удостоверюсь в его правоте.

Пульса нет. Ни на лучевых артериях, ни на сонной. Уже проверил и там, и там. Дыхание тоже отсутствует. На всякий случай я даже воспользовался зеркальцем. Приложил его к ноздрям Сеченова, чтобы проверить, не запотеет ли оно.

Иногда пациент оказывается в настолько тяжёлом состоянии, что уловить движения грудной клетки практически невозможно. Но приём с зеркалом помогает определить, сохранилось ли хотя бы поверхностное дыхание.

На всякий случай я попробовал выслушать сердце Сеченова фонендоскопом. С каждым этапом осмотра я всё больше склонялся к тому, что Разумовский прав.

Александр Иванович понимал, что нас наверху ждёт целая гвардия пациентов, но не думал меня торопить. Лишь молча наблюдал за моими действиями. Скорее всего, полагал, что я совсем отчаялся, раз пытаюсь найти хоть какие-то признаки жизни у, очевидно, уже мёртвого человека.

Дыхания, пульса, сердцебиения и сознания нет.

Рефлексы я тоже проверил. Нулевая реакция.

Однако есть несколько моментов, которые меня смущают. Сильно смущают!

Сеченов бледен — это факт. Но остыть он ещё не успел. Такое впечатление, что кровь в жилах продолжает поддерживать прежнюю температуру. По крайней мере ниже тридцати градусов она точно не опустилась. А воздух в помещении холодный. За это время он уже должен был остыть.

Но это ещё можно посчитать придиркой. Возможно, лекарская магия до последнего пыталась поддержать Сеченова в стабильном состоянии.

Есть и другая странность. Я не вижу на его теле трупных пятен. После биологической смерти они появляются уже в течение получаса. Могу понять, почему до сих пор нет признаков трупного окоченения. Оно появляется лишь в течение двух-четырёх часов. Поэтому мышцы пока что мягкие. Столько времени ещё не прошло.

Но пятна куда делись?

Состояние Сеченова клинической смертью точно не назовёшь. Но и на биологическую не тянет. Скорее всё это похоже на…

Хм. Надо перепроверить.

— Гигея! — мысленно обратился к богине я. — Есть серьёзный вопрос.

— Слушаю, Алексей. Если ты про Подалирия…

— Да, про него, — ответил я. — Есть возможность с ним связаться? Помню, что говорить он не может. Но образами он никак не пытался передать, что случилось с его избранником?

— В том то и дело, Алексей, что я Подалирия вообще не ощущаю. Он будто исчез, — заявила Гигея. — Вернее… Я знаю, что он жив. Но присутствия его уловить не могу. Сложно объяснить.

А вот это странно. Если бы Иван действительно погиб, его богу-покровителю это бы никак не навредило. Я, конечно, знаю, что сектанты научились убивать и избранника, и бога одновременно, но в этом деле принимал участие владыка Тёмного мира.

Здесь что-то другое… Тем более Гигея не ощутила его гибели. А ведь Подалирий уже давно с нами в союзниках. Уж исчезновение приближённого бога она бы точно заметила.

— Похоже, всё не так просто, Александр Иванович, — заключил я. — Сеченов не погиб.

— Что? — оторопел Разумовский. Но его удивление быстро сменилось скорбью. — Алексей Александрович, вы уж простите меня за прямоту. Я понимаю, что вам тяжело это перенести, но…

— Не хватает признаков биологической смерти, — покачал головой я. — Не в скорби дело. Что-то эта некротическая атака натворила с Иваном. Такое впечатление, что он… в анабиозе.

Анабиоз — это состояние, схожее с зимней спячкой, когда жизненные процессы в организме замедляются до максимума. Но жизнь при этом не угасает. Организм делает всё, чтобы сохранить её.

Никогда бы не подумал, что приду к такому выводу, но это — правда. Некротики я в нём не чувствую. Если бы ткани начали отмирать, моя лекарская магия уже указала бы на это. Но нет! Передо мной лежит человек, который будто замер во времени.