Золотая лихорадка. Урал. 19 век (СИ) - Тарасов Ник

Я начал наводить о нем справки. Звали его Игнат. Фамилии никто не знал. Унтер-офицер, отслуживший двадцать лет в пехоте. Был под Бородино, брал Париж. Вся грудь, как говорили, в георгиевских крестах за храбрость. Но после службы оказался никому не нужен. Скитался, пока не прибился сюда, на прииски. Он был презираем остальными за свою «выправку» и молчаливость, но его боялись и уважали. Он был один против всех. Как и я.

Второй нашелся сам. Однажды вечером Арсений Семёнович подозвал меня.

— Воронов, найди мне этого пьянчугу, Степана. Опять где-то нажрался, а мне ведомость срочно составить надо.

Степан был местным писарем. Мелкий чиновник, спившийся и сосланный сюда за какую-то провинность. Я нашел его под столом в кабаке. Он был грязен, вонюч, и от него несло перегаром за версту. Но когда я притащил его в контору и усадил за стол, произошло чудо. Его трясущиеся руки взяли перо, и на бумаге начали появляться строки. Ровные, каллиграфические, без единой помарки. Этот человек мог быть в невменяемом состоянии, но его навык был отточен до автоматизма. Он мог составить любой документ, любую челобитную, любую расписку. В мире, где большинство едва могло поставить крестик вместо подписи, это было мощнейшее оружие. Я смотрел на него и видел не пьяницу, а ключ к бюрократической машине этой эпохи.

Третьих я заметил не в кабаке. На небольшой площади у ворот, где шла торговля, они всегда стояли особняком. Семья. Муж, жена, сын по всей видимости и внучка, судя по возрасту. Борода у мужика окладистая, нестриженая, одежда темная, домотканая. Женщина в платке, надвинутом на самые глаза. Они не кричали, зазывая покупателей. Они просто стояли у своего воза, на котором были разложены пучки сушеных трав, коренья, березовые туески с медом и грибами. Старообрядцы.

К ним подходили редко, с опаской. Но те, кто подходил, знали, что делают. Дедок, мучившийся кашлем, брал у них грудной сбор. Старатель, порезавший ногу, покупал какую-то мазь. Они знали лес лучше, чем кто-либо другой. Они знали все тропы, все броды, все тайные места. Их предки бежали на Урал от гонений еще при Петре, и за сотни лет эта земля стала их домом. Они были воплощенной картой этой местности. Незаменимые проводники и знатоки природы.

Игнат — сила и порядок. Степан — закон и буква. Старообрядцы — знание и пути.

Я выбрал своих союзников. Оставалось самое сложное: убедить их пойти за мной.

Первым я решил говорить с Игнатом.

Но к такому человеку нельзя было подойти с наскока. На два дня я превратился в его тень. Я наблюдал за ним на промывке. Он работал не быстрее других, но в его движениях не было ни одного лишнего. Каждый удар кайла был точен, каждая бадья с породой поднята и отнесена с точной экономией сил. Он не тратил энергию на ругань или перекуры. Он просто работал, как хорошо настроенный механизм.

Вечерами в «Медвежьем угле» он вел себя так же. Садился за один и тот же стол в углу, откуда просматривался весь зал. Не сутулился, как остальные, а сидел прямо, положив на стол большие, покрытые шрамами руки. Он не пил, а скорее дегустировал брагу, делая один-два глотка за час. Его холодные серые глаза не блуждали, а методично сканировали помещение. Он не искал неприятностей, но был готов к ним в любую секунду. Все его существо кричало о дисциплине — той, что въедается в кости за двадцать пять лет солдатской службы.

Я узнал его историю подробнее обрывками фраз, подслушанных в кабаке. Унтер-офицер Игнат, герой войны, кавалер нескольких «Георгиев». Вернувшись со службы, оказался не у дел. А в этот посёлок попал после того, как в Екатеринбурге в кабаке «приложил» о стол какого-то зарвавшегося штабного офицера, решившего, что ветеран ему недостаточно низко поклонился. За такое полагалась каторга, но, видимо, зачли былые заслуги и просто вышвырнули из города, лишив всех прав. Для него, человека чести и порядка, это было хуже каторги. Здесь, в поселке, он был никем. Просто еще одним бородатым мужиком, ковыряющим землю.

Я ждал своего момента. И на третий вечер он настал.

Глава 4

Игнат сидел за своим столом. Неподалеку трое старателей резались в «свайку» — примитивную азартную игру с большим гвоздем и кольцами. Банк метал вертлявый, сальный мужичок по кличке Шнырь, известный тут как шулер. Сегодня его жертвой был молодой парень, только прибывший на прииски, и двое подвыпивших работяг, уже просадивших почти все.

Я подсел за соседний стол, заказал квас и стал наблюдать. Шнырь играл грязно. Он отвлекал игроков шутками, подливал им браги, а его пальцы, быстрые и ловкие, творили свои темные дела — то монету из банка незаметно в рукав спрячет, то результат подтасует.

В какой-то момент Игнат, до этого безучастно смотревший в свою кружку, поднял голову. Его взгляд остановился на руках Шныря. Всего на секунду. Но я увидел, как напряглись желваки на его скулах. Он заметил обман. Я замер, ожидая взрыва. Вот сейчас он встанет, и его солдатская справедливость обрушится на голову шулера. Но Игнат лишь медленно сжал кулаки и снова уставился в стол. Он сдерживался. Драка с офицером стоила ему всего. Еще одна драка здесь, и Арсений Семёнович без разговоров сгноит его в яме.

И тут я понял — это мой шанс. Спасти его не от побоев, а от самого себя. От унижения бессилия.

Я встал и неторопливо подошел к играющим.

— Прошу прощения, господа, что встреваю в ученую беседу, — сказал я громко и добродушно, привлекая всеобщее внимание. — Засмотрелся на игру вашу. Арифметика-то у вас больно занятная получается.

Шнырь мгновенно напрягся, его бегающие глазки впились в меня.

— А тебе что за дело? Иди своей дорогой, не мешай людям отдыхать.

— Да я не мешаю, — улыбнулся я. — Я поучиться хочу. Вот смотрю: в банке у вас было, почитай, копеек сорок серебром. Вы, — я кивнул на молодого парня, — поставили пятак. Вы, — я повернулся к другому, — гривенник. Итого, в банке стало пятьдесят пять копеек. Верно я считаю?

Мужики растерянно закивали. Шнырь процедил:

— Ну, верно. И что с того?

— А то, что вы, господин хороший, — я посмотрел прямо на шулера, — ставку не сделали. А выиграли. И забрали весь банк. Как же так выходит? Чудеса, да и только. По-божески-то, вам бы только ставки проигравших забрать, а банк вернуть. А по-вашему выходит, что ноль плюс пятьдесят пять равняется нулю. В Тобольске, откуда я родом, за такую арифметику в гимназии розгами секут.

Я говорил спокойно, почти весело, как будто решал забавную задачку. Но в кабаке повисла тишина. Все поняли, о чем речь. Я не кричал «Вор!», я просто и логично показал, что Шнырь — мошенник. Я выставил его не опасным хищником, а жалким, глупым обманщиком.

— Ты… ты что несешь, щенок⁈ — взвился Шнырь, вскакивая. Лицо его пошло красными пятнами. — Ты на честного человека тень наводишь!

— Да что вы, какая тень, — развел я руками. — Просто счет. Цифры — упрямая вещь. Вот давайте еще раз. На кон положили…

Я не договорил. Шнырь, поняв, что проиграл, бросился на меня с кулаками. Я был готов к этому. Но не успел я даже отшатнуться, как между нами выросла фигура Игната. Он не ударил. Он просто выставил вперед руку, уперев ладонь в грудь шулера. Шнырь налетел на эту руку, как на стену, и мешком осел на пол.

— Негоже на грамотного человека с кулаками, — глухо проговорил Игнат, даже не взглянув на поверженного врага. Он посмотрел на меня. В его серых глазах не было благодарности. Было удивление и что-то еще. Оценка.

Шнырь, багровый от унижения, подскочил и выхватил из-за голенища нож.

— Да я тебя…

Но закончить он не успел. Игнат сделал короткое, почти незаметное движение. Его рука легла на запястье Шныря, и в кабаке раздался сухой треск. Нож с лязгом упал на пол. Шулер взвыл, зажимая искалеченную руку.

— Пошел вон, — тихо, но так, что услышали все, сказал Игнат. — Пока вторую не сломал.

Шнырь, скуля и проклиная нас, кинулся к выходу. Игнат подобрал с пола рассыпанные монеты, отсчитал проигранное и вернул парню с мужиками. Остальное швырнул на стойку кабатчику.