Ювелиръ. 1807 (СИ) - Гросов Виктор

— Это теперь моя работа, — заявил он, но как-то неуверенно, увидев мой холодный взгляд. — Ты — мой подмастерье. Значит, и все, что ты делаешь — мое. Отдай.

Он сделал шаг вперед, пытаясь выхватить фибулу. Я не отступил.

— Заказчик придет утром, — сказал я так холодно, как только мог. Голос не дрогнул. — Отдадим вместе. Он должен видеть, кто работал.

Поликарпов замер. Его пьяный разум лихорадочно соображал. Он посмотрел на фибулу, потом на меня, на молоток в моей руке. Ввязаться в драку сейчас? Рискованно. Этот щенок стал… другим. Крепким. Злым. А завтра утром придет князь. Лучше решить все на трезвую голову.

Он криво ухмыльнулся.

— Вместе так вместе, щенок.

Он развернулся и вышел из мастерской. Я услышал, как снаружи лязгнул тяжелый железный засов. Опять запер меня. Эдакое тактическое отступление.

Я остался в ловушке. Завтра утром он откроет дверь и перед лицом князя заявит, что это — его работа. И мне придется либо молчать, либо надеяться, что настоящий эксперт сможет отличить руку гения от лап пьяного дилетанта.

Вместе с тревогой я ощутил и странное облегчение. Теперь не было пути назад. Все ставки были сделаны. Оставалось только одно — работать.

Я снова склонился над верстаком. Огарок свечи отбрасывал на стены пляшущие тени, превращая убогий сарай в алхимическую лабораторию. Я надел на голову свою самодельную лупу, и мир снова обрел кристальную четкость. Мое оружие, мое творение, мой единственный союзник в этой ночной битве.

Я взял самый тонкий резец и начал работать. Моя лупа позволяла мне видеть каждый микроскопический сдвиг металла. Царапина перестала быть царапиной. Она начала превращаться. Еще до прихода «родственника», я преобразил ее. Сейчас же я продолжил дело. Я продлил ее, сделал более плавной, добавил изгибы. Через час на ее месте уже была тончайшая, изящная ветвь плюща, которая, казалось, всегда была частью узора, органично обвивая центральный элемент фибулы.

Дальше — химия. Поверхность фибулы была тусклой, безжизненной. Ей не хватало глубины. Я приготовил свой состав для чернения серебра. Поликарпов использовал для этого простую серную мазь, дававшую грязный, нестабильный цвет. Мой рецепт был сложнее — сульфид калия и нашатырный спирт. Он давал глубокий, бархатно-черный цвет с синеватым отливом, который был невероятно стоек. Я аккуратно нанес его на углубления в узоре, а затем тщательно отполировал выступающие части, создавая поразительный контраст между матовой чернотой фона и ярким блеском серебра. Узор ожил, стал объемным, рельефным.

И, наконец, самая сложная часть — застежка. Старое крепление было уничтожено. Я мог бы сделать простую иглу, как сделал бы любой мастер этого времени. Но я решил, что именно застежка должна стать моим «почерком». Она должна была продемонстрировать инженерную мысль.

Я столкнулся с проблемой. Для надежной пружинной застежки нужна была пружинная сталь. А у меня были только старые швейные иглы, которые были слишком хрупкими. Несколько часов я бился над созданием пружины, проводя сложный процесс закалки и отпуска металла на углях, контролируя температуру по цвету каления. Дважды игла ломалась в моих руках, сводя на нет всю работу. Я сдержал рвущееся наружу проклятие. Время уходило.

Пришлось отказаться от сложного пружинного механизма в пользу более простого, но не менее изящного решения. Шарнирный замок с фиксатором. Я выточил из остатков иглы крошечную подпружиненную (используя уже не сталь, а упругость самого серебра) защелку, которая входила в паз и надежно фиксировала иглу. Это было не так технологично, как я хотел изначально, но гораздо надежнее и остроумнее всего, что могли сделать в этой эпохе. На эту работу ушли последние, самые напряженные часы ночи. Пальцы онемели. Глаза горели, несмотря на идеальную оптику.

Когда забрезжил рассвет, я откинулся на спинку стула. Работа была закончена. Я посмотрел на свое творение. На верстаке лежала совершенно новая вещь. Элегантная, стильная, безупречная в каждой детали. Она выглядела так, словно ее создал придворный ювелир в своей парижской мастерской. Это был мой лучший аргумент.

Я убрал все инструменты, тщательно замел следы своей ночной работы. Фибулу я положил на самый центр верстака, на чистую тряпицу. Теперь оставалось только ждать прихода заказчика.

Я сделал все, что мог, вложил в этот маленький кусочек металла все свои знания и мастерство.

Утренний свет едва пробивался сквозь мутный бычий пузырь, когда в дверь мастерской громко постучали. Раз, другой. Я вскочил. Из-за перегородки донесся пьяный стон и ругань Поликарпова. Он, шатаясь, прошел к двери, гремя засовом.

— Какого черта так рано… — начал было он, но, увидев гостей, осекся.

На пороге стоял вчерашний помещик, а рядом с ним — высокий, элегантный молодой человек в щегольском дорожном сюртуке. Его лицо выражало скуку и легкое презрение ко всему окружающему. Князь Оболенский? Он брезгливо оглядел убожество нашей мастерской.

— Ну что, дядюшка, — обратился он к помещику с ленивой усмешкой, — пропил мои деньги или все же привел свою реликвию в порядок?

Поликарпов, мгновенно протрезвев от страха и раболепия, расплылся в подобострастной улыбке. Он метнулся к верстаку, оттолкнув меня в сторону, и схватил фибулу.

— Вот, ваше сиятельство! — заискивающе провозгласил он, протягивая вещь князю. — Как велено было. Всю ночь трудился, не покладая рук, дабы угодить вашему вкусу.

Оболенский нехотя взял фибулу. Он держал ее двумя пальцами, словно боясь испачкаться. Но когда он поднес ее к глазам, скучающее выражение на его лице медленно начало меняться. Сначала на его губах застыла усмешка. Потом брови удивленно поползли вверх. Он повернул фибулу, рассматривая ее со всех сторон. Я видел, как его взгляд скользит по линиям, оценивая гравировку, контраст черни, качество полировки. Он был потрясен. Я это понял по тому, как он замер.

— Недурно, — произнес он и щелкнул застежкой. Раз. Другой. Его пальцы ощупывали микроскопический механизм, который я создал. Он снова посмотрел на фибулу, а затем перевел свой изучающий взгляд. Не на Поликарпова. На меня. Я стоял в тени, у дальней стены, опустив голову.

— Невероятно, — повторил он. — Особенно эта застежка. Я никогда не видел такого механизма. Остроумно и очень точно. Покажите мне, мастер, — обратился он к Поликарпову, но взгляда с меня не сводил, — на каком из ваших грубых инструментов вы смогли сделать такую пружину?

Это был точный, выверенный удар, вскрывающий ложь. Поликарпов застыл с открытым ртом. Его лицо, багровое от похмелья, начало покрываться белыми пятнами. Он бросил на меня затравленный, полный ненависти взгляд.

— Я… э-э-э… секрет мастерства, ваше сиятельство… — промямлил он. — Дедовский способ…

Оболенский криво усмехнулся. Он повернулся к Поликарпову уже без всякой иронии.

— Мастер, я хочу купить у тебя этого подмастерья.

Поликарпов опешил, а затем на его лице отразилась явная жадность. Видать, понял, что нашел золотую жилу.

— Да что вы, ваше сиятельство! — взвыл он. — Он же мне как сын! Мой ученик, моя надежда! Он не продается!

— Я вижу, как ты ценишь свою «надежду», — лениво протянул Оболенский. Он достал из кармана кошель. — Вот еще три рубля за заказ. А вот, — он высыпал на грязный верстак горсть серебряных монет, — сто рублей. За расторжение его ученического договора. Прямо сейчас. Бумаги оформим в Управе. Или… — он сделал паузу, — я могу прямо сейчас отправиться в ту же Управу и подать жалобу. На то, что ты, мастер Поликарпов, пытался выдать работу ученика за свою и обмануть меня, князя Оболенского. Подумай, что тебе выйдет дороже.

Поликарпов смотрел на серебро голодными глазами. Сто рублей! Это были огромные деньги, целое состояние, которое могло вытащить его из долговой ямы. Он колебался.

И тут я сделал свой ход. Я достал из-за пазухи тот самый маленький, идеальный слиток, который отлил несколько недель назад. Я молча протянул его князю.

— Ваше сиятельство, — сказал я тихо, но так, чтобы слышали все. — Эта вещь стоит не меньше пяти рублей. Это моя работа. Я готов отдать ее вам в качестве первого взноса за свою свободу.