Жуков. Халхин-Гол (СИ) - Алмазный Петр

А выявленные в ходе Финской войны недостатки в организации снабжения, вооружения и системы управления РККА не будут устранены должным образом, что немедленно скажется в первые, самые тяжелые месяцы Великой Отечественной.

Собственно единственное, ради чего мне стоит прожить эту, вторую жизнь, так это чтобы минимизировать потери, которые понесут армия и народ в 1941–1945 годах. И начинать эту минимизацию нужно здесь и сейчас — в боях за формально чужую территорию.

Телефон, наконец, зазвонил. Не тот, что был связан со штабом в Тамцак-Булаке. Память Жукова, к которой я подключался в самых неожиданных случаях, подсказала мне, что это «местная» линия, при разговорах по которой можно не шифроваться. Я снял трубку.

— Жуков у аппарата!

— Говорит Кущев. Георгий Константинович, не могли бы вы подойти в штаб?

— Сейчас буду.

Я встал. Надел гимнастерку и ремень с портупей. Натянул фуражку. Вышел из юрты. Адъютант был тут как тут. Доложил:

— Донесение передал, товарищ комдив.

— Хорошо, Миша, — откликнулся я. — У меня сейчас совещание в штабе. А ты пока подготовь «эмку» к поездке.

— Насколько — к дальней?

— Там будет видно.

— Есть, товарищ комдив!

Он рванул к черному автомобильчику, замеченному мною еще в первый день появления в прошлом, а я направился к штабной палатке. Вошел. Присутствующие командиры встали на вытяжку, только что каблуками не щелкнули. Как же мне не хватало на гражданке такой собранности окружающих.

Кроме Никишева, Кущева и Смушкевича, были здесь начальник разведки и особист со знаками различия бригадного комиссара, а на самом деле — майор госбезопасности которого я уже видел, но до сих пор не перемолвился с ним ни словом. Оба чекиста выглядели недовольными. Столкновение интересов было очевидным.

— Как идет подготовка к танковому удару? — осведомился я.

— Товарищ комдив! — заговорил Кущев. — Только что получена радиограмма из штаба фронта. Командарм Штерн отменяет проведение операции.

В пропыленной штабной палатке повисла мертвая тишина. Я не удивился. Ни тому, что кто-то, скорее всего — сам Кущев, поспешил перестраховаться и донес вышестоящему начальству о моем решении, ни запрету Штерна. Что ж, вот оно первое испытание моей решимости доводить начатое до конца.

— С Георгием Михайловичем я переговорю лично, — произнес я. — Что касается подготовки операции, то никто ее не отменял. Поэтому — настоятельно требую доложить об ее ходе.

Комбриг кивнул и принялся докладывать:

— Шестнадцатый, двадцать четвертый и сорок пятый танковые батальоны вышли в район предполагаемой операции. Там же дислоцированы и двадцать четвертый и семьдесят шестой полки тридцать шестой стрелковой дивизии. Об авиации, полагаю, доложит комкор Смушкевич.

— Слушаю вас, Яков Владимирович.

— Третья и четвертая эскадрильи начали перебазирование на аэродромы подскока. Процесс осложняется растянутостью коммуникаций и тем, что перелет приходится осуществлять в темное время суток.

— Ничего. Скоро вам не придется скрываться. Единственное, о чем я вас прошу, товарищ Смушкевич, обеспечьте мне прикрытие не только наступления, но и района дислокации частей прорыва.

— Уже делается, товарищ комдив.

— Благодарю, Яков Владимирович. После совещания у меня будет к вам разговор.

Летчик кивнул.

— Надеюсь, товарищи командиры, вам не нужно объяснять, что от степени нашей готовности зависит успех операции.

Кущев угрюмо засопел. Ему явно не хотелось отвечать за мои действия перед командармом. Ничего, потерпит. Ведь, насколько я знал биографию Александра Михайловича Кущева, он был весьма неплохим командиром.

— Товарищ комдив, разрешите обратиться! — вдруг спросил особист.

— Слушаю вас, майор…

— Майор государственной безопасности Суслов! — подсказал тот.

— Говорите, товарищ майор государственной безопасности.

— Я не понимаю, почему мы до сих пор цацкаемся с этим военнопленным летчиком?

— Что значит — цацкаемся? — переспросил я. — Поясните, Суслов.

— Полковник Конев запрещает сотрудникам особого отдела проводить с капитаном Танаки оперативные действия, направленные на выяснение известных ему сведений о дислокации частей противника, составе и численности подразделений японской армии. Вместо этого он ведет с ним непонятные разговоры, прямо скажем, попахивающие антисоветской агитацией. Прошу, товарищ комдив, отдать немедленный приказ, чтобы военнопленного, бывшего капитана Квантунской армии, летчика Юсио Танаки передали в распоряжение особого отдела корпуса.

Одного взгляда на этого майора было достаточно, чтобы понять — такой вцепится, как бульдог, и не отпустит. Куда он клонит, понять было не трудно. Должность у него такая — искать врагов и шпионов.

— Полагаю, что этот разговор мы перенесем в другое место и на другое время, товарищ Суслов, — сказал я. — Мой адъютант сообщит вам, когда и где мы его продолжим.

— Есть, товарищ комдив! — откозырял особист.

— Совещание окончено, товарищи командиры, — сказал я. — Яков Владимирович, уделите мне некоторое время. Жду вас у себя через десять минут. — Я повернулся к начальнику разведки. — Товарищ полковник, проводите меня.

Мы вышли с Коневым из штабной палатки. Неторопливо направились к моей юрте. Воротников торчал возле «эмки», всем видом показывая, что готов к поездке. Я кивнул ему и заговорил с полковником.

— Илья Максимыч, скажите откровенно, копает под вас Суслов?

Он с удивлением на меня посмотрел. Видать, не ожидал столь прямого вопроса. У каждого времени свои темы, которые не принято обсуждать. Сейчас, видимо, в приличном обществе не полагалось говорить о том, кто под кого копает, но мы — на войне.

— Копает, — признался Конев и добавил: — Он под всех копает, Георгий Константинович.

— Даже — под меня?

— Не исключено.

— Ладно. Не будем об этом… Надо понять, как нам использовать дотошность майора Суслова в пользу операции «Самурай»?

— Он пытается раскопать подробности биографии Танаки, и кажется, что-то нарыл, но мне не докладывает. Ни по званию, ни субординационно я ему не командир. Суслов подчиняется начальнику особого отдела фронта.

— Это понятно, — отмахнулся я. — Потому я и намерен побеседовать с ним с глазу на глаз. Пусть попробует утаить важные сведения от командующего.

Конев невесело улыбнулся. И заговорил уже иным тоном:

— Товарищ комдив, у меня есть предложение по дополнительному обеспечению успеха операции.

Я взглянул на часы.

— Давайте, только коротко.

— Предлагаю организовать ложный лагерь, установить макеты техники, проводить учения в ночное время. Это повысит доверие разведки противника к нашей операции и дезориентирует его по времени ее проведения.

— Хорошее предложение, — согласился я. — Утверждаю. Но главное — работа с пленным. Юсио Танака должен верить, что все еще служит своему микадо.

Конев удалился. А я вошел в юрту. Налил в кружку остывшего чаю. Выпил. В этот момент вошел Смушкевич.

— Садитесь, Яков Владимирович, — сказал я ему. — У меня к вам сугубо секретное дело… Вы, конечно, знаете, что я велел доставить в мое распоряжение «У-2»?

— Знаю и несколько удивлен, Георгий Константинович… Если вам потребовался самолет…

— Потребовался, но не мне… — усмехнулся я. — В час икс японский пленный летчик совершит побег и угонит наш «У-2»…

— Судя по тому, как вы спокойно об этом говорите, это часть некого плана.

— Верно. Вот только мне нужно, чтобы он прошел над нашими позициями, которые мы развертываем для удара.

— Он почти наверняка так и сделает, — кивнул Смушкевич. — Тревогу вы прикажете не поднимать, а следовательно борт с красными звездами на плоскостях сможет беспрепятственно облететь наши позиции.

— Да, только его могут сбить свои, а мне нужно чтобы он добрался до японского аэродрома живым.

— Поставить на самолет рацию, пусть предупредит своих.

— Этого мало. Нужно будет атаковать беглеца, причем, весьма реалистично, чтобы япошки не заподозрили подвоха.