Слуга Государев. Тетралогия (СИ) - Старый Денис

А было бы, по мнению патриарха, очень даже хорошо, чтобы следствие вёл представитель церкви. Тогда и крови не было бы, и казней не случилось бы. Разошлись бы всем миром – в это верил владыка.

Деятельный ум его уже был занят такими мыслями: Егор Иванович Стрельчин – договороспособный малый. Вон как договорился с самим патриархом!

– И покуда следствие буде, тебе, Софья Алексеевна, как и людям твоим али Милославским, надлежит оставаться в Кремле, – сказал Матвеев.

– А ты кто таков, кабы указывать мне? – зашипела Софья Алексеевна.

– А тут есть ещё, кто считает иначе? – сказал Матвеев, обведя рукой всех присутствующих.

Таковых не нашлось.

И всё‑таки Софья Алексеевна многое рассчитала правильно. Как минимум у неё есть отсрочка. Следствие в России – это процесс долгий. Особенно такого дела, как бунты, практически переросшие в гражданскую войну.

Такой процесс может и год занять, и два, и всю жизнь.

Знать бы ещё царевне, остался ли в живых Иван Андреевич Хованский. Он единственный, кто будет петь песни соловьём, даже и без пыток. Однако пришли к царевне слухи, что усадьба Хованского разграблена, его домочадцы убиты, как и некоторые слуги.

Скорее всего, это сделали сами бунтовщики, из тех, что вырвались из Москвы и сейчас небольшими группами двигаются кто на восток, а кто и на юг, к казакам.

Все уставились на Петра Алексеевича. То затыкали рот ему во время обсуждения, теперь же должна прозвучать воля государя. Юному Петру не нравилось то, что его воля – это ровно то же, что решение Боярского собрания. Ещё не Дума, её состав он должен утвердить в ближайшее время. Но всё равно слова государя нужны только лишь для подтверждения уже принятого другими решения.

Пётр дождался позволительного кивка от матери.

– Так тому и быть! – постарался насколько мог грозно сказать царь. – И я лично о том расповедаю полковнику Стрельчину. Наставнику моему.

Сколько проспал, я не знаю. Ответ Анны, что, мол, долго, вряд ли можно считать сколько‑нибудь точным определением. Из цветного витражного окна скудно проникал в комнату свет. Но понять время суток было нелегко.

– Утро нынче, али уж день? – спросил я у девушки.

– Так заутренняя уже давно прошла, – отвечала Анна.

Будем считать, что сейчас, условно, уже день. Получается, что проспал я сутки или больше того.

Приподнялся с кровати – закружилась голова. Усталость словно бы никуда не исчезла. Неужели вправду Господом Богом или какими иными силами мне было дано сил ровно столько, дабы предотвратить бунт? И теперь как? Я превратился в немощного отрока? Словно бы в старика? Так и в конце своей первой жизни немощным не был.

Будем не только надеяться, что это не так, но и прилагать усилия, чтобы меньше уставать. А для этого мне нужен крепкий и сильный организм и тело. Позже. Начинать тренировки в таком состоянии – это не только не помочь себе, это верный способ усугубить ситуацию. Пока что нужно есть, беречь себя и слушать организм, когда он позволит себя укреплять систематично.

– Что же нынче происходит? Кто спрашивал обо мне? – отставив попытки встать, я лишь поудобнее присел в кровати и старался не поворачивать голову, чтобы не кружилась.

– Так многое… Разбили, значит, супостата. Царевна Софья Алексеевна то ли мирилась с царём, то ли она и вовсе не ссорилась, а лишь вернулась в Кремль… – начала рассказывать мне даже не события, а свою интерпретацию Анна.

Девушку, надо признаться, было приятно слушать. Её звонкий голосок не отдавался эхом в моей голове. Напротив, будто бы имел чудодейственные свойства. Голова шуметь и кружиться постепенно переставала. Или голос тут ни при чём? Но я подумал, что лучше не рисковать и не останавливать девушку. Пусть говорит!

Поддавшись порыву, я взял Анну за руку и нежно погладил её ладонь. Она было попробовала выдернуть ручку, но одумалась, позволила мне проявить такую нежность. Посмотрел в ее карие глаза, как в омут окунулся. Глубокий взгляд, манящий. А тело…

И почему она не дочка какого боярина, или представителя сильного дворянского рода? Мне нужна поддержка, опора. Я же как тот товар, хочу себя продать в хорошие руки. Или не так… Хочу купить добрый товар, чтобы уже потом своими руками… Нет не так, не столько руками, сколько… Куда‑то меня несет!

Что я там обещал Игнату‑шуту? Что не обижу его воспитанницу? Ну так и не собираюсь этого делать. Хотя и замуж не зову – сложно в этом времени как‑то с амурными делами. Слишком часто думать нужно, что и как делать. А любые эмоции, связанные с симпатией или любовью, – это не про думать, это прочувствовать.

Но вот смотрю на красавицу, и думаю: а так уж мне важно, чтобы жена была из сильного рода. Не получится ли, что новоиспеченные родственнички попробую меря, как зверька какого, приручить? Сделать своим питомцем? Но… хватит, утону.

Я отвернулся и вернул свою руку на место. Иначе она уже выходила из моего подчинения.

– Государь спрашивал… Приходили от него… – после небольшой паузы выпалила Анна.

– Так с чего ж с этого ты не начинала говорить? – сказал я и вновь сделал попытку встать с кровати.

Опять неудачную.

Информации от Анны было мало. Мне нужно знать, на каком я сейчас свете, кто я сейчас. Могут же и чина полковника лишить. Вполне допускаю, что найдутся те, кто захочет изъять у меня прибыток, полученный от бунта.

Однако я успокоил себя: если бы были какие‑то серьёзные подвижки по отношению ко мне, то дядька Никанор или кто иной давно стучался бы сюда.

– Покличь ко мне сотника Никанора! – повелел я.

– Дядьку? Да то ж быстро! Он же рядом! – сказала Анна и упорхнула за дверь.

И почему‑то именно с её уходом на меня обрушился такой звериный голод, что мог бы, кажется прокусить и ту девичью ладонь, которую только что поглаживал. Наверное, эмоции, что я испытываю рядом с Анной сильнее голода. Как бы не влюбиться.

Посмотрел в сторону стола… И какой‑то окорок там, и колбаса, и горшочки с чем‑то стоят, большой кругляш хлеба. Что‑то дымит. А аромат‑то какой!

Вот и лежи! Облизывайся! А мог бы спрашивать девку и при этом жевать. Или не спрашивать и быть уже с девкой.

Через две минуты в комнате появился дядька Никанор. Что меня удивило – он в сопровождении Игната пришёл.

Я посмотрел на двух дядек и тут же нашёл в них много общего. И даже не во внешности. Игнат‑то был с коротко стриженной бородой и с привлекающими взоры завитыми усами, словно бы как у Сальвадора Дали в будущем. Ну ему для образа нужно было что‑то такое носить на лице.

Но вот глаза… Они оба смотрели добрыми и участливыми глазами. И пусть Игнат больше наблюдал за Анной, а Никанор осматривал меня, но у обоих был добрый взгляд, отеческий.

– Поздорову ли? – спросил Никанор.

– Двум смертям не бывать, а одной не миновать, – изрёк я мудрость. – Отлежусь чутка, да всё будет добре.

– Ну, да Господь милостив! – сказал Игнат.

– Кто приказал в меня стрелять? – тут же перешёл я к делу.

Дядьки перекинулись взглядами. Никанор тяжело вздохнул.

– Выздоровел бы, а после уже и думать о том стал бы. А ещё лучше… забыл бы ты о том. И без того Господь к тебе благоволит. Пошто волю Его сокрушать? – сказал Никанор.

Насколько был способен, я посмотрел на него грозными очами. Кто бы ни был замешан в покушении на меня, ответ должен быть таким, чтобы другим повадно не было. Да и кто сказал, что следующей попытки не будет, если всё оставить без ответа?

– Кто стрелял? – повышая голос, ещё раз спросил я.

– Кто‑то из Нарышкиных. Паршивец, который стрелял в тебя… Его родичи… Они должны много серебра Афанасию Кирилловичу Нарышкину. И хотели тебя убить, – явно нехотя, но всё же сообщил мне Игнат.

Старик посмотрел на меня вопрошающими глазами. Словно бы просил о чём‑то.

– Говори, дядька Игнат! Что на душе и о чём просить хочешь? – сказал я. – Помогаешь ты мне. Отплатить тем же хочу.