– У своих богов?
– Да-да, у страшных языческих богов, – кивнул он. – Любивших человеческие жертвоприношения.
Она глубоко вздохнула, и не без восхищения:
– Ну-у, вы тот еще человек! Человечище. Ну правда, кто вы по профессии? Что-то очень интеллектуальное?
– Именно – очень, – подтвердил он.
– Не хотите говорить, не надо. А вот пальтишко снять надо.
– Я вам помогу, – вновь быстро поднялся он, смахнул с ее плеч ярко-красное пальто и повесил его на крючок.
– Благодарю.
– Чудный цвет.
– Кадмий – мой любимый.
Они вновь уселись друг против друга.
– А работы ваши покажете?
– Когда скажете, кто вы по профессии.
– А вы с характером дама.
– Еще с каким, если бы вы знали. Так что не замужем я не только потому, что вся моя жизнь в творчестве. Один мой близкий знакомый однажды сказал, что я – зебра.
– Зебра? – удивился он. – Жаль, что не пони. Я про характер.
– Ну вы даете!
– А что такое?
– Как в воду смотрите. Это он мне сказал: лучше родилась бы пони. Пони покладистые.
– И, как известно, бегают по кругу.
– Вот-вот. А зебры, – она вновь вздохнула, – неприручаемые. Поэтому и в цирке их почти не бывает. В войнах они не участвуют, всадников не возят, пушки не таскают, поля не пашут. Только бегают себе на воле, и не по кругу, а куда хотят.
– Как интересно. Я про зебр – они никогда не занимали моего воображения. Носятся по полю мускулистые матрацы, ну и ладно.
Она рассмеялась.
– Так кто вы по профессии, колитесь?
– А если я скажу, что учитель?
Она поморщилась.
– Что, не похож?
– Чересчур элегантный для учителя.
– Ну хорошо, я – ученый, занимаюсь космосом.
– А вот в это я верю. Так и думала: что-то сверхинтеллектуальное. А чем именно, расскажете?
– Самой главной загадкой на планете. Где границы космоса? Потому что всегда возникает вопрос: а что дальше?
– И что дальше? Я тоже всегда об этом думала.
– Мне и ста жизней не хватит рассказать вам об этом.
– Ладно, не буду вас мучить вопросами дилетанта.
– А теперь свои работы покажете?
– Разумеется. Но, – она выставила указательный палец вперед, – вначале чай. С коньяком, Родион, как вы обещали.
– Нет вопросов. – И вновь он поднялся с ложа. – Сейчас схожу.
– И подождите в коридоре несколько минут: я переоденусь. Ага?
– Хорошо, Мария. Ухожу за чаем.
Он задержался у бачка с кипятком, потом на полдороге, разглядывая за окном завод, живописно дымящий трубами, забивающий гарью молочное зимнее небо над окрестными лесами и полями. А когда подошел к их купе, дверь была приоткрыта, что означало: можете входить.
Он открыл дверь. Мария, уже в красном спортивном костюме, раскладывала на столе какие-то пирожки, блины, нарезанную колбасу в полиэтиленовом пакете.
– Ваш коньяк и чай, моя закуска, Родион.
– Великолепно, – кивнул он.
Они пили коньяк, ужинали и говорили, согреваясь, веселея и добрея. И проникались симпатией друг к другу. Он уже не раз брал ее руку в свою и видел, сколько счастья в ее глазах от этих неслучайных прикосновений. И она сжимала его пальцы. Они выходили курить, сидели на одном диване, тесно прижавшись друг к другу. И ничего не было лучше, чем ехать вот так, с незнакомым еще пару часов назад человеком, который вдруг стал тебе по непонятным причинам близким, почти родным. И думать, а как же ты прежде обходился без него?
Мария рассказывала, как она училась в Мухе на живописном факультете, с Ларкой, чей младший брат как раз и провожал ее.
А потом пришло время показывать работы. Но это оказался альбом в твердом переплете. С прекрасным автопортретом и надписью: «Космос художницы Марии Велесовой».
– Так вы тоже специалист по космосу, – пробормотал он.
– Ага, – улыбнулась она. – И еще какой.
Он раскрыл альбом с роскошными репродукциями на мелованной бумаге. Оказывается, Мария выиграла большой культурный грант, и этот альбом, его издание, и стал венцом реализации проекта. Потрошить упакованные полотна и графику из папки не стоило. Все работы с выставки были опубликованы в альбоме.
Но самое главное, как известно, это содержание! А вот оно не на шутку взволновало путешественника. То, что он увидел в альбоме, было не просто талантливо, выразительно, живописно, в этом звучал особый дар! И не только дар художника, нет! Мария Велесова была портретисткой, но какой!
Он вдруг почувствовал, что понимает характеры людей, которых видит. Что за этими портретами стоят имена, чувства, поступки! Что их глаза и впрямь зеркала их души! Другой, конечно, этого бы не понял и не увидел, у другого, самого понятливого, просто могло бы перехватить дыхание от волнения, но он, назвавшийся миру Родионом Кондратовым, видел и понимал практически все.
– Вы так смотрите, – пробормотала она.
– Как?
– Как никто другой.
Видел и понимал, но открыть этого художнице не мог!
– Я вообще мало похож на других людей, – сказал он. – Но подождите, я хочу увидеть все.
И когда альбом бы просмотрен, он закрыл его и прижал к груди:
– Вы – уникальный художник.
– А я знаю это, – весело ответила она. – Я такая одна на всем белом свете.
– Выпьем за это?
Они чокнулись и выпили.
– Но и вы зритель еще тот, скажу я вам, – закусывая пирожком, сказала она. – Вы как будто хотели завладеть частицей души моих картин.
– Да ладно?
– Правда. Я так почувствовала. И, что самое невероятное, как мне кажется, у вас это получилось. Или я ошибаюсь? Дайте мне альбом, – вдруг попросила она.
Он отдал ей альбом. Она открыла его на странице, которую очень хорошо знала. И показала спутнику:
– Кто это и какова ее судьба?
На фоне спортивного самолета стояла веселая темноволосая девушка с короткой стрижкой, в летной форме, держа под мышкой слева шлем и отдавая честь правой рукой.
– Вы правда хотите этого, Мария?
– Хочу, – кивнула она. – Что с ней стало?
– Это ваша подруга юности, ее зовут Рита, она разбилась на этом самолете где-то год назад.
– Как вы это делаете?
– Это сделал не я – это вы.
– Теперь я буду вас бояться, – сказала молодая художница. – Думаю, космос для вас хобби, а есть другая профессия, о которой вы мне не рассказали, таинственный Родион.
– У вас особый дар, Маша, вы читаете души людей, – попытался оправдаться он, уже пожалев, что взял и так глупо приоткрыл то, что должен был держать за семью замками, – слышите их голоса, эхо и можете запечатлеть это на полотне…
– Но тогда и у вас особый дар. Только его природа мне непонятна.
После этого их разговор был скомкан. Очень скоро на очередной станции к ним подсела пожилая семейная пара, тоже с пирожками и курицей, чаем, громкими разговорами, и беседа между молодыми людьми прервалась, а настроение оказалось напрочь уничтожено. Объясниться им так и не удалось. И оба даже обрадовались, когда наступила ночь и пора было засыпать на своих полках.
Рано утром он открыл глаза – Мария поспешно собиралась.
– Проспала, – сказала она.
Мария жила в большом сибирском городе, и до него оставалось полчаса. Пожилая пара благозвучно храпела, муж выводил широким носом низкие трели, супруга отвечала высокими тонами.
– Я помогу вам вынести вещи, Маша.
– Не надо. Меня встретят. Тем более что здесь поезд стоит полчаса. Вчера я думала сказать вам, Родион, что хочу написать ваш портрет.
– А сегодня?
– Я передумала.
– Почему?
– Я же сказала вам: боюсь. И вас, и себя, – добавила она.
Скоро поезд дал свисток, леса оборвались, и длинная платформа еще одного заснеженного перрона полетела мимо окон, а затем поплыл и сам перрон, и вновь засуетились и пассажиры, и встречающие, и прочие, и только мирно спали на снегу, прижавшись друг к другу, две рыжие собаки.
– А вон и мои, – кивнув за окно, сказала Мария, похлопала в окно и замахала им рукой. – Венька! Игорек! Увидели меня…
