– Считаешь, все ли на месте?
– Ага. Ты сказала, что хочешь написать мой портрет. Если предложение еще в силе, милая, я готов позировать тебе.
– Я буду писать твой портрет, Родион.
– Когда?
– Сегодня, сейчас. А я все думала: за что взяться, столько тем! Меня прямо разрывало. И тут – ты, как черт из табакерки.
– Ну спасибо, – усмехнулся он.
Она ловко забрала ногу. Потянулась к нему через стол:
– Я уже чувствую прилив вдохновения. Первое впечатление – оно бывает таким острым. – Мария говорила так, как будто поверяла ему сокровенную тайну. – Если бы мы с тобой провели месяцок вместе, я бы привыкла к тебе, и эффект был бы другой. Я бы рисовала уже не тебя, а мое отношение к тебе, понимаешь?
– Хорошо понимаю.
– Поэтому лучше сразу. А другие портреты можно написать и потом.
– Ты еще волшебнее, чем была в поезде. Хотя куда еще больше? Начнешь с подмалевка?
– Ну, ты знаток нашего дела! Начну с картона и угля, а дальше как пойдет.
После завтрака она подготовила картон – прикнопила его к подрамнику, тот поставила на мольберт, положила рядом коробку с углем. Он пока что ходил и рассматривал ее работы. Потом она усадила его на стул ближе к окну, где больше света, и взялась за дело. Он хотел было заговорить с ней, продолжить застольную беседу, но она только приложила измазанный углем указательный палец к губам и деловито произнесла:
– Тсс!
– Понял.
Через полчаса он вновь решил что-то спросить и вновь услышал: «Тсс!»
– Я думал, это будет веселее, – заметил он.
Но она и тут сказала:
– Молчи. Работаю не только я, но и ты.
Она рисовала его час, еще полчаса и все больше хмурилась…
– Что такое? – наконец спросил он.
– Не знаю, со мной такое первый раз в жизни. Я пытаюсь пробраться к тебе, к твоему сердцу и твоей душе, но у меня не выходит. Внешнее сходство мне поймать пара пустяков, но мне-то нужно большее. Ты же понимаешь?
– Отлично понимаю.
– Иначе зачем стоило бы рисовать?
– Вот именно.
Но легкое беспокойство уже взволновало его. «Мне нужно что-то большее». Но он пока еще не понял, насколько это все серьезно. Просто легкомысленно отнесся к теме…
За полдня она сделала несколько картонов с его портретами, показала ему их, и они понравились ему, но не ей. Потом они пообедали. Затем он вновь увлек ее на диван, и она была не против. Хотя в этот раз она занималась любовью иначе – ее мысли были заняты другим. И она все смотрела и смотрела на его лицо, иногда касалась его руками – так скульптор беззастенчиво трогает свою модель, прощупывая все нюансы, чтобы понять, из чего она слеплена, как лучше уловить ее суть и понять ее внутреннее содержание.
– О чем ты думаешь? – спросил он.
– О ком, – поправила она его. – Я думаю о тебе.
Потом они выпили вина, и она вновь принялась за дело. Но теперь Мария отложила уголь, взяла холст и стала делать эскиз на белом полотне. Затем в ход пошли краски – она взялась за подмалевок.
– Я откину рассудок и буду идти интуитивным путем, – сказал она. – Шажок за шажком…
А он смотрел, с каким вдохновением она работает, и восхищался ею. Но все чаще Мария менялась в лице, по нему словно пробегали короткие судороги, глаза отзывались болью, в них отражалось что-то плохое, то, что сейчас творилось в ее душе. Она будто заболевала прямо у него на глазах!
– Я не верю этому, не верю! – вдруг прошептала она.
Он поздно понял, о чем идет речь. Слишком поздно! Она шарахнулась назад от своего мольберта и вдруг перевела взгляд на него:
– Это не ты! – горячо и страстно прошептала она. – Не твои черты! Не твоя кожа! Не твой возраст! Это другой человек! – что есть силы закричала она, отступила, опрокинув стул за своей спиной. – Только глаза твои! Ты – старый и мерзкий! Ты убийца! Ты готов разрушить весь мир!
Вот когда он подскочил со своего стула и буквально зверем бросился на нее. Бросился так, словно собирался свернуть ей шею. Но вместо этого он схватил ее за виски, сжал ее голову тисками так, что она дернуться не могла, и стал настойчиво повторять:
– Это был сон, Мария! Это был кошмар! Тебе все приснилось! Старик приснился тебе! Его не было! Есть только я, Родион! Твой Родион! Никого не было, кроме меня! А теперь спи! спи! спи!
Ее глаза наполнились слезами и как будто ослепли, и она тотчас обмякла в его руках. Он подхватил ее и отнес на диван. Огляделся. Обошел мольберт и уставился на изображение. На свой портрет. Да! В нем проглядывали другие черты! Другой человек! Тот, которого он оставил далеко за спиной. И о котором не любил вспоминать. И никто бы и никогда не узнал о нем, если бы не Мария и ее пронзительный талант. Никто бы и никогда…
Он не знал, что делать с портретом. Уничтожить его? Но она может и вспомнить. Просто спрятать? Да, пожалуй. Просто спрятать. Он безжалостно облепил его газетной бумагой и вынес в коридор, а потом спустился и спрятал под лестницей. Вернулся, убрал этюдник с красками, на мольберт поставил один из портретов углем.
И стал ждать. Что же он натворил? Зачем ему понадобилось это? Он ехал спокойно на край света, заставив мир забыть о себе. У него все получилось. И вот он сам напомнил о себе миру. Через эту удивительную женщину, художницу. Которую выбрал, как добычу, выследил и напал на нее. Зачем?! Опять из жадности, корысти? Неутолимого желания владеть?
Оставить ее здесь, вот так, собраться и сбежать? Это был бы лучший вариант. Только прихватить портрет из-под лестницы и сжечь его где-нибудь за городом. Или дождаться, пока она очнется, и убедиться, что все в порядке?
Зимнее солнце садилось быстро, за окном уже смеркалось, когда Мария открыла глаза:
– Что со мной было? И кто здесь?
– Это я, Родион, – подходя, заботливо ответил он. – Ты рисовала мой портрет углем, потом сказала: «Кажется, я устала, как же я хочу спать». Легла и уснула как ребенок.
– Правда?
– Да, просто отключилась. – Он нежно поддел кончик ее носа указательным пальцем. – И засопела в две дырочки. Второго спального места на твоем расписном диване не было, так что мне пришлось заняться делом.
– Диван раскладывается, – рассеянно ответила она.
– Ну я же не знал. И потом, я не хотел тебя тревожить.
– Спасибо. А каким делом?
– Я решил сварить суп, пока ты спала.
– Со мной раньше такого не случалось.
– Ну, всегда что-то случается первый раз в жизни.
– Это верно.
– Так что, куриный суп – будешь?
Она улыбнулась:
– Я буду куриный суп. Только голова болит, почему?
– Да мало ли – атмосферное давление, например. Хочешь, я помогу тебе? Я проходил курсы по снятию мигрени. – Он подсел к ней на диван, заботливо взял ее голову в руки и стал большими пальцами массировать виски.
Мария даже закрыла глаза от удовольствия.
– Ну как, лучше?
– Ты знаешь, да.
Он продолжал, только сейчас захватил и надбровные дуги девушки.
– А сейчас?
– Еще лучше. – Она открыла глаза – синие, как и прежде, сияющие глаза. – Вот теперь мне по-настоящему захотелось куриного супа.
– Тогда пошли. – Он протянул ей руку. – Поухаживаю за тобой.
После ужина он выразил желание сходить за хлебом в ближайший супермаркет, но Мария увязалась с ним. Когда он нашел для нее предлог задержаться на десять секунд – сказал, что, кажется, пахнет газом, и спустился первым, то обнаружил, что картины под лестницей нет.
– У тебя глюки, – закрывая дверь, сказала она сверху. – Газом не пахнет. Может, от соседей натянуло?
– Перепроверила – и хорошо, – отозвался он.
Но куда могло деться полотно, облепленное газетой? Кому оно могло понадобиться? Что тут за любители искусства такие, что таскают из-под лестниц чужие полотна?
Они вернулись домой с покупками – еды набрали на неделю. Мяса, овощей, сладостей. Вина!
– Что мы будем делать? – спросил он, когда они лежали под покрывалом на разложенном диване, укрытые старым пледом.
– А ты как думаешь?
