– Думаю, мы будем с тобой заниматься любовью с утра до ночи. Ты иногда будешь писать картины…
– Иногда?
– Ну разумеется. Главное – любовь?
– Ага, понятно.
– Деньги у меня есть.
– Хорошо.
– Я буду читать книги. У меня целая библиотека на очереди в телефоне.
– Про космос?
– Не только.
– Ясно, – кивнула Мария.
– Через неделю, когда жратва закончится, мы сможем выбраться на улицу.
– Вино и хлеб закончатся раньше, – заметила она.
– Тоже верно. Будем ходить в театр – я люблю театр, – объявил он.
– Хорошо. В театр так в театр.
– Одним словом, заживем культурной светской жизнью.
– А у меня еще и квартира есть, – тоже открыла она тайну. – Вполне, кстати, милая.
– Прекрасно, но я человек непритязательный, мне бы хватило и твоей мастерской.
– Да, я тоже люблю ее.
– Ты рисуешь, я лежу на диване и читаю. В перерывах мы занимаемся любовью.
– Отлично.
– Потом ты познакомишь меня со своими друзьями.
– Они будут ревновать. – Мария даже головой покачала. – Ой как будут!
– Переживут.
Она задумчиво кивнула:
– Ну да, куда денутся.
– Так мы однажды переживем эту зиму…
– В наших краях, Родион, она длится почти вечно. Мы привыкли к этому затмению больше чем на полгода. Даже не замечаем его.
– Зимой холодно наверху, на ветру, а в снегу, на дне, тепло. А когда рядом горячая рука подруги…
Полулежа, он разлил им вина, чокнулся краешком бокала с ее бокалом:
– За счастье?
– За него.
Они выпили.
– И тебя никто не хватится? – спросила она.
– Я один в этом мире и только сам отвечаю за себя. Так что тебе повезло – назойливых родственников я с собой не притащу. И жадных детей от первых десяти браков тоже.
Она прыснула ему в плечо:
– Ну, слава богу!
– Еще вина?
Мария потянулась к нему и поцеловала в губы:
– Да, милый, еще вина…
3
Они отлично проводили время. Ходили в театр, сидели в недорогих богемных кабачках. И он думал: вот, кажется, я нашел свою землю обетованную. Мария познакомила его со своими друзьями – да, они ревновали к нему, но что поделаешь? Особенно «два брата акробата», как он прозвал их, Игорь и Вениамин. Они все делили ее, не могли определиться, а тут пришел варяг и занял их место. Но смирились. Желание влюбленной женщины – закон.
Вениамин даже отдал им свою вторую машину – старую «Ниву». Она хорошо бегала по любым зимним кочкам. Правда, сказал напутственное слово: «Если ты обидишь Машеньку, мы тебя, Родион, утопим в нашем озере. Помни об этом». Он не сказал, что мог бы сейчас одним прикосновением руки к голове этого балбеса отправить его на больничную койку или даже убить. По собственному желанию, зато спросил: «А где ваше озеро?» Они выехали туда пару раз с Марией – Забытое озеро, оно так называлось, представляло собой гигантский каток, куда ездили с коньками горожане. А заодно и костерок развести, мясо или сосиски на шампурах пожарить, водочки и вина выпить. По краям озера сидели над лунками на походных ящиках закаленные рыбаки в тулупах, а кое-кто и в палатках, чтобы не скукожиться от ветра.
Так проходила зима. Они так и не переехали в ее квартиру – остались жить в мастерской. Мария много рисовала, это были зимние пейзажи. Она сказала, что устала от портретов. Что после того случая, когда она внезапно уснула, как будто отключилась, словно разряд в ее организме закончился, она больше не хочет рисовать лица. Что-то раздражает и отталкивает ее в них. И даже пугает. Она призналась ему в этом ночью. Сказала: слишком много лиц прошло мимо, хватит пока. Пусть будет природа.
Он же подумал о том, что вмешался в процесс гениальной художницы, нарушил его. Что-то взял и поломал в ней. Опять он оставлял следы, портил кому-то жизнь. С другой стороны, он ей подарил искреннюю любовь. По крайней мере то, что сам считал любовью.
О пропавшей картине он вспоминал все реже. Но как оказалось – напрасно. Он как-то рассматривал ее полотна, и одно оказалось к нему тыльной стороной. На холсте был приклеен фирменный знак: «Мастерская Марии Велесовой».
– У тебя на всех холстах этот знак?
– Ага, – ответила она. – И на холстах, и на картонах. Я же – фирма. И подпись в правом нижнем углу, когда картина закончена.
– Ясно.
Эта тема возникла сама собой. А спустя пару дней она накрыла его, подобно штормовой волне, с головой. Хоть пузыри пускай!
От соседей он уже слышал, что какую-то раму под лестницей нашла уборщица и вынесла ее на помойку. Сама уборщица подтвердила, что нашла залепленную газетой грязную раму и выбросила ее, потому что нечего раскладывать мусор по подъездам. Он сказал: и правильно, что выбросили.
Если бы в начале весны он не застал Марию сидящей за компьютером в оцепенении.
– Родион…
– Что, милая?
– Мне кажется, я схожу с ума. Посмотри…
Он подошел к монитору и тоже оцепенел. Но по другой причине.
– Это же ты, только какой-то другой, страшный, будто из зазеркалья…
Как же быстро и правильно она нашла определение его портрету!
– Да, похож, – пробормотал он.
– Да какой похож? Это же ты! Но что самое главное – это же моя рука. Только я так могла нарисовать! Это мой стиль, понимаешь? Я мазки узнаю! Мой стиль, моя рука и мой портрет? И твое лицо? Как это все понимать?
– А что это за техника?
Он вспомнил, что заклеил холст газетой, она должна была смазать масляную краску, ничего не оставить от написанного образа, но он был! А он еще втопил газету рукой получше, покрутил! Как такое могло случиться?
– Именно так я пишу темперой, вначале лессировки, а потом…
– Что значит темперой?
– Это краска, ею пользовались художники всех веков. Часто начинали темперой, а заканчивали маслом. Темпера – водяная краска и сохнет так же быстро, как гуашь. Но весь смысл в ее прочности, в том, что ее уже не разведешь, она превращается буквально в камень.
Вот почему изображение не стерлось – оно запеклось сразу после того, как улеглось на холсте. Газета просто облепила влажную картину, но почти ничего не нарушила. Как же он не догадался просто изрезать холст на куски и выбросить на помойку? Но он так и хотел – проклятая уборщица опередила его!
– А если я написала этот портрет? – спросила Мария.
– Как это?
– Не знаю. Написала и забыла.
– А такое возможно?
– Не знаю! Ты мне скажи, откуда он мог взяться? На портрете изображен ты, Родион.
– А какая подпись? Кто автор?
– Да никакой. Просто кто-то сфотографировал холст, посмотри, прямо на улице, на фоне дома, может, у какой-то мусорки, видишь, край картонного ящика, и выложил в интернете среди других работ. Даже не написал: «продается». Сейчас такого добра в инете пруд пруди. Но у этого фотографа, Ф. Семечкина, куча таких работ. Он какой-то странный коллекционер чужих полотен…
Он хотел вновь обхватить ее голову руками, сжать кольцом, от которого ее мозги закипели бы вновь, и внушить ей то, что ему нужно. На этот раз внушить наверняка. Что изменило бы всю ее жизнь. Он мог бы приказать ей стать счетоводом, флористом, собакозаводчиком, агрономом, сварливым старшим бухгалтером в местном домоуправлении! Но он не мог так поступить, теперь уже не мог. Когда-то – да, его бы даже это развлекло, но не теперь! И не с этой женщиной! Он уже искалечил ее, появившись рядом с ней, но причинить ей большее зло он не имел права. Лучше было бы сдохнуть.
– Давай прогуляемся, – предложил он. – По городу? Или съездим куда-нибудь? Что нам стоит? Кто нам мешает? А по дороге поразмышляем, как такое могло случиться.
– Поразмышляем по дороге? – рассеянно переспросила она. – Хорошо, куда угодно. Только не дома. Не могу здесь быть.
Они быстро собрались и вышли. Он прихватил из бара бутылку коньяка. На всякий пожарный.
– Едем за город, – сказала она.
Он интуитивно понял, что она хочет на Забытое озеро. Стемнело, когда они были за городом. Две стены леса и снежная трасса проложили для них коридор – ни свернуть, ни объехать. А потом слева открылось оно – их «счастливое озеро», как он сам назвал его.
