Сосредоточенный взгляд, тихий приказ, осторожный жест. Кровь есаулы остановилась и свернулась. Недалеко пробежал волк, окинул их быстрым взглядом, понюхал воздух и потрюхал дальше.
– Прекрасно, прекрасно, – пробормотала Вера, внимательно разглядывая пальца. — А теперь расскажи историю с ним.
И откуда она знает? — удивился Северин и рассказал все с самого начала. Сестра Забила внимательно слушала рассказ, рассматривая черные дубовые листья, а потом спросила:
— Кто еще из потусторонних существ разговаривал с тобой?
Чернововк колебался несколько секунд, а потом ответил:
- Леший. Я не могу рассказать, где именно мы с учителем его встретили, потому что это тайна, которую я поклялся сохранить.
– Понимаю, понимаю. Но хоть что-нибудь ты можешь сообщить?
– Он согласился разговаривать только со мной, а не с учителем.
– Интересно, интересно, – Вера внимательно посмотрела на него. — Кое-кто из Ордена за всю жизнь никого, кроме Гаада, не видел, а ты еще до получения золотой скобы встретил двух других потусторонних созданий. Дай мне руку.
Она посмотрела на ладони и улыбнулась. Потом снова внимательно посмотрела на его лицо и сказала:
— Задался вопросом, что тебя беспокоит.
По-видимому, он выглядел слишком взволнованно.
- Пани Забила...
– Просто сестра Вера.
— Леший предсказал мне, будто первым, кого я убью, станет мой папа... И теперь его слова грызут меня так сильно, что иногда не могу уснуть. Время от времени я забываю их, но воспоминания возвращаются. Можно ли верить таким пророчествам? Или он просто смеялся надо мной?
Вера молчала.
— Сложно, сложно... Я не могу ответить на твой вопрос, — наконец сказала есаула, качнув головой. — После многих лет, проведенных между двумя мирами, я могу только констатировать, что потусторонние создания носят разные характеры и разные мотивы... Совсем как люди. Но ты, Северин, никогда не давай каким-либо пророчествам тяготить над собой и влиять на твои решения, хотя бы от кого ты их услышал. Это все, что я могу посоветовать. Разочарованный?
– Нет.
Разочарованный, но Северин не решился произнести это вслух.
— Я могла тебе ответить «не верь, это все неправда», то есть сказать, что ты хотел услышать. Но я не буду врать, – она легко улыбнулась.
– Спасибо.
Вера отвернулась и сказала в воздух:
— Иди, Северин, иди. Осталась последняя проверка. Увидимся на волчьей тропе.
Ее взгляд блуждал по стволу Мамаева дуба.
Последним ждал руководитель назначенцев. Учитель его отца, Иван Чернововк, больше всего напоминал именно того есаула, которого рисовало воображение Северина: седой, мужественный, со строгим лицом и тяжелым взглядом. На его перстне бежал волк с чересом на туловище.
Иван нахмурил лохматые брови и без приветствий приказал:
— Обернись на волка.
* * *
Ночь принесла прохладу. Небом ползло полнолуние, ярко сияли звезды, разливая свет речным плесом. Упорно стрекотали сверчки, в плавнях по ту сторону реки квакали жабы, в камышах иногда сверкали тусклые огоньки, будто озорные потерчатые мерцали фонариками.
Захар выбрал место не из-за живописных пейзажей: здесь на несколько миль вокруг не было ни одной человеческой души. Старый характерник тщательно обследовал берег и выбрал лучшую, на его взгляд, площадку.
— Первое превращение самое важное. Поэтому даже место нужно подобрать идеально, – объяснил учитель.
Как он определял идеальное место, Захар не рассказал. Некоторые вещи оставались тайной для любого, кто не имел череса со всеми скобами.
Например, за пять лет обучения Северин ни разу не видел, как Захар опрокидывается на волка, хотя точно знал, что учитель делал это. Перевоплощение в зверя считалось одной из величайших мистерий Серого Ордена, которую предстояло держать подальше от людей, и этот неписаный запрет разрешалось нарушать только во время военных действий, когда сероманцы сражались в рядах войска Сечевого, или при каких-то чрезвычайных обстоятельствах. Несмотря на слухи, характерники оборачивались волками преимущественно для разведки, а не ради боя.
Северин разделся догола. Если бы у него были серьги, браслеты или перстни, то тоже должен был бы их снять: украшения мешали во время обращения. Благодаря таланту кобзарей, а особенно думам «Три клямры» и «О серой головушке и ясной девочке», среди людей глубоко укоренилась вера, что именно очарованный черес помогает превращать владельца в волка, но на самом деле его также нужно сбрасывать.
— Что может выбить тебя из волчьего облика?
– Боль. Я должен быть осторожным.
— Сколько времени ты проведешь в волчьем облике?
— Несколько минут, чтобы привыкнуть к новому телу.
— Что произойдет, если ты пробудешь в волчьем облике больше?
– Зверь овладеет моим умом. Тело останется волчьим. Вы убьете меня.
За последние несколько часов Захар задал эти вопросы не менее десятка раз, но Северин каждый раз послушно отвечал. К ночи серебряной скобы учитель готовил его так же тщательно.
- Хорошо, казачье. Готов?
Как к такому можно быть готовым?
– Да.
Ночь была теплой, но его лихорадило. Северин знал, что Захар переживает, и, вероятно, больше его, но не выражал того ни голосом, ни жестом.
- Браслеты? Кольца?
– Вы же знаете, я без них.
– Даже опытные рыцари забывали об этом.
– Я готов, учитель.
– Пусть Мамай помогает, – Захар протянул ему серебряный нож.
Северин разрезал пучку большого пальца и вернул оружие учителю. Осторожно провел пальцем по губам, чтобы почувствовать вкус крови. Теплая, соленая, с привкусом железа.
Он поднял голову к молодому месяцу, позволил ему растопиться в глазах.
Произнес негромко и отчетливо:
– Я – волк.
В ответ пришла боль.
Разорвал кожу, шмыгнул по мышцам, захрустел костями, дернул за ногти, обжег нервы, резанул глаза; Северин не представлял, что боль может иметь столько оттенков. Зудит! Горит! Каждая частица тела — а их оказалось много, очень много — разрывалась и кричала от невыносимой муки. Он заквилил от удушения и беления, от ледяных ветвей и раскаленных ножей, захлебывался и высушивался. Почему Захар не предупредил...
Боль прибила к земле, с агонией пришла тьма. Из горла вырвался крик, полился долго и непрерывно, превращаясь в пронзительный визг. Тело били коряги. Ни одно существо не способно выдержать такую пытку. Ни одно существо не должно испытывать такой пытки.
Рот залило кипящей смолой, по черепу било кузнечным молотом. В сжатых глазах, крутившихся в глазницах, пытаясь вырваться прочь оттуда, горело видение — будто волны боли выжали из тела душу и она наблюдала ужас превращения сбоку: вот он коленчает, бьется в непрерывном визге, хаотически дергая концами. хребет покрывается черным мехом, вены пульсируют, уши залезли на макушку, лицо вытянулось как рыло у черта. Ужасное, отвратительное, жалкое зрелище. Это не его тело, это не он...
Темнота. Волчье рычание. Багровые глаза. Зверь смотрит на него, скалится,
я часть тебя,
неотъемлемая и бурная, разделим жажду и кровь на двоих, отныне и до смерти
мы будем вместе, парень,
загляни внутрь и увидишь меня, и
ничто в мире не разлучит нас!
Боль резала, пилила, разрывала на клочья, бросала на битое стекло и толкала сверху. Он сам согласился, он сам избрал...
И все кончилось. Боль утихла, как исчезает шторм, оставляя взбудораженное море. Северин лежал, выжженный и выкрученный, без движения и желания жить.
Ощутил осторожное прикосновение к голове.
— Все хорошо, сынок, все кончилось. Молодец. Ты выдержал!
Не умер.
— Хуже всего позади. Дыши, дыши ровно. Все кончилось.
Голос Захара звучал рядом, но как-то иначе.
— Северин, осторожно открой глаза.
Смотри.
Джура неохотно открыл веки. Сколько цветов!
Мир открылся невиданной скрытой стороной. Словно слепец, прозревший, Северин смотрел на ночной берег и видел его так хорошо, словно был солнечный день. Как он не видел до сих пор? Как не мог ничего разглядеть без огня? Глаза различали столько оттенков черного и серого, замечали мельчайшие детали, он даже видел жаб на другом берегу реки, которые до сих пор молчали под впечатлением от его воплей.
