Но Чагин сумел переубедить командующего, резонно указав, что на огромные вспомогатели можно ещё хоть десяток шестидюймовок установить, а небольшой «Алмаз» надо так оснастить, чтоб не убегать русскому крейсеру при встрече с японскими миноносцами, а бить врага не хуже чем «камешки-быстроходы».
Кавторанг знал на что «давить» — адмирала с момента прорыва во Владивосток занимал вопрос о преимуществах корабля с артиллерией одного калибра. А тут подвернулась такая роскошная возможность поэкспериментировать в боевой обстановке. За снятые с крейсера 75-миллиметровые орудия уже шла настоящая война среди командиров эскадренных миноносцев, а Чагин мечтал как накроет из четырёх орудий бортового залпа обнаглевших японских миноносников, не подозревающих о возросшей огневой мощи крейсера-яхты и подошедших к «Алмазу» на неприлично близкое расстояние.
Но тут выяснилось одно преинтересное обстоятельство, которое и привело деятельного офицера в кабинет высокого начальства.
— Добрый вечер, Иван Иванович, — поприветствовал кавторанга Небогатов, — пожалуй, распоряжусь я насчёт бутербродов и чаю, на вас смотреть страшно, эва как осунулись.
— Я на пять минут, Николай Иванович, нужно только ваше одобрение и я снова на крейсер, а то работа будет впустую проделана.
— Стоп, стоп, стоп! Не частите, сперва поешьте, это приказ! Да и я за компанию перекушу.
Пару минут Чагин и Небогатов сосредоточенно двигали челюстями, наконец адмирал не выдержал и расхохотавшись предложил командиру «Алмаза» высказаться, уж больно жалобно и нетерпеливо смотрел на него бравый офицер.
— Излагайте, Иван Иванович.
— Ваше превосходительство!
— Да сядьте, не вскакивайте как новобранец, вон чай расплескали. Разговор, хоть и по службе пойдёт, но считайте, просто дружески беседуем в домашней обстановке, — адмирал указал на поднос, где помимо бутербродов и закусок стояли два графинчика — с водкой и коньяком.
— Николай Иванович, — Чагин немного успокоился, — я только что узнал, орудия 120-миллиметровые с «Мономаха» сняли, переправляют на юг Сахалина.
— И? — Небогатов даже не словом, — звуком разрушил мечту кавторанга.
— Ясно, не отдадите…
— Ну конечно нет, Иван Иванович, мы же договорились. «Алмаз» становится уникальным кораблём на всём Тихоокеанском флоте — все орудия однокалиберные! Мелочёвку сняли, все пушки единого стандарта. Я даже лейтенанта Нозикова на «Алмаз» командировал, — вы же с ним всех японских минарей отправите к чертям морским. И тут вдруг такое — не хочу те пушки, дайте вон те. Нет, — пожалуй и те не подходят, дайте эти. Детство-с!
— Я понимаю, оборонять Сахалин необходимо, но третьего дня по железной дороге пришли в крепость две старые шестидюймовки в тридцать калибров. Готов перебросить их лейтенанту Максимову. Ему на берегу такие орудия как раз подходят с крейсерами Камимуры перестреливаться.
— Откуда вы всё знаете, Иван Иванович? Сведения что по прибывшим орудиям, что по частичному разоружению «Мономаха», они ведь секретные!
— Ваше Превосходительство, — Чагин вновь вскочил, — если вы…
— Успокойтесь, Иван Иванович, ничего я не думаю и не подозреваю. Просто поразмышляйте на досуге, вспомните, как вы узнали про те шестидюймовки и про мономаховские скорострелки. И в дальнейшем, я вас как старший товарищ прошу, поменьше говорите о делах службы даже с сослуживцами, с командирами кораблей в ресторации. Поймите — везде могут подслушать заагентуренные японцами или, скорее британцами официанты, девки в борделе, даже наши бравые матросики, служа якобы делу революции и светлому будущему, могут работать на разведки врагов России, сами того не подозревая. Такие вот невесёлые дела. Свенторжецкий землю роет, а всё бес толку — переделать наших флотских говорунов никак не получается.
— Да уж, «землю роет», — иронически скривился Чагин, — всех китайцев в городе похватал как шпионов и отправил каторжанить на флотских огородах до окончания войны. Нет, не подумайте, Николай Иванович, я против секретности не возражаю. Но ведь про вас чёрти что говорят — и рабовладелец вы, и юных китаянок растлеваете, похитив их из семей…
— Знаю, знаю, — развеселился комфлота, — только вот полицмейстер за Свенторжецкого свечки в церковь каждый день бегает ставить. Да и когда почистить Владивосток, как не в военное время? Три с лишним сотни уголовной сволочи и прочих подозрительных персонажей комендантский батальон Тихоокеанского флота выловил в городских притонах и борделях. И ведь не разбирались — русский ты, китаец, иль сын степей калмык, — коль пойман в подозрительном месте в военное время, будь любезен трудом послужить Отечеству. И куда деваться — служат, даже матёрые уголовные «Иваны» на прокладке железки к Сучану прекрасно работают. А китайцы прирождённые огородники — пускай растят зелень и картошку.
— Конечно, заработаешь тут, когда соседа по несчастью вздёргивают как японского шпиона…
— Этот грех я на себя принял, да и какой грех повесить убийцу, на котором клейма ставить негде? А в шпионы определяем потому как иначе придётся передать его в обычный суд, а там и отпустят сиротинушку, пожалеют. Зато в городе отныне порядок! Ну, полно, Иван Иванович, ступайте на крейсер и скажите — буду с инспекцией, проверю как с новыми орудиями освоились. Моё указание, что подкрепления орудий должно рассчитать с запасом, с возможностью в будущем разместить на станках стодвадцатимиллиметровки исполнено?
— Так точно.
— Вот и ступайте, Иван Иванович, ступайте. И мой категорический приказ — пять часов сна!
Выпроводив озадаченного командира «Алмаза» вице-адмирал отложил папку, поименованную как «ДЕСАНТ» и взялся за другую, где было начертано — «УГОЛЬ». Разговор с Чагиным напомнил Небогатову о грядущих проблемах по обеспечению боевой деятельности флота, если не наладить бесперебойную поставку угля с шахт Сучана. О прорыве угольщиков во Владивосток адмирал даже не думал, хорошо если Брусилов на Камчатку приведёт пару тройку пароходов, а через Японское море, через проливы, кишащие японскими миноносцами доставить уголёк себе дороже получится. Не превращать же в общефлотскую операцию прохождение углевоза, пожжёшь на крейсерах и броненосцах боевого угля едва ли не больше, чем находится в бункерах рискового купца.
Да и нашумевшая история с немедленным повешением трёх беглых каторжников, задержанных матросами при облаве, касалась как раз угольной тематики. Николай Иванович поморщился, вспомнив как старый, весь покрытый затейливыми татуировками каторжанин начал затейливо материть адмирала и призывать «братцев» не слушать неправедное начальство ибо скоро «прилетит красный петух в дома богатые». Полторы сотни «братцев», также отловленных в городских трущобах и собранных во внутреннем дворе штаба Тихоокеанского флота, победно лыбились, слушая уголовного патриарха, не желая потрудиться во славу Отечества.
Тут-то командующего и закусило.
— Красный петух, говоришь? Да ты старый хрен устои государства Российского расшатываешь? Ах ты погань, революционная сволочь, японский шпион. И вы двое, его пособники. — Небогатов обличающе указал на двух громил, состоящих при красноречивом старичке вроде адъютантов-телохранителей. — За японское золото продали Русь матушку? Повесить, немедленно!
Взбешённый адмирал, понимая, что отыграть назад уже не получится и, видя, как оторопели офицеры, что флотские, что полицейского ведомства, кликнул унтеров из своей охраны и те, споро и быстро, за несколько минут соорудили петли и вздёрнули уголовников прямо в расположении штаба флота.
Самодержец, получив рапорт об уничтожении революционных агитаторов (тут весьма кстати пришлась обмолвка каторжника про «красного петуха») адмиральскую решительность всецело поддержал. А наблюдавшие быструю казнь авторитетных воров уголовники так рьяно взялись за кайло и лопату, строя узкоколейку, что распорядитель работ, инженер-путеец, ходивший всё время с блокнотом и карандашом, никак не мог взять в толк — отчего отчаянные уркаганы подобострастно гнут спину, едва он на них посмотрит.
